мы с тобой через вечность за руки держась

По нему не скажешь. По Бертольду вообще мало что можно понять с первого взгляда: весь такой вроде неказистый, а вроде изящный до ужаса, голос имеет нежный и мягкий, но когда поёт, то скрипит, как дубовые дощечки на даче, да и вообще он непонятный сам по себе. За пару лет совместной семейной жизни Райнер думал, что мог бы узнать о своём муже всё, однако ошибался. Как же он ошибался! Его мужчина постоянно удивлял своего возлюбленного, открывался с новых сторон, но очевидно и правильно всегда было то, что Бертольд безмерно любил этот мир, людей вокруг и себя самого тоже. Очевидно было до тех пор, пока Бертольд, стоя у зеркала в ванной, думая, что никто его не видит и не слышит, не ругался себе под нос о большой родинке на щеке. - Может, удалить её уже наконец, - Сокрушается на несчастную точечку Гувер-Браун, - Достала, козявка! Родинка действительно была больше других, она немного выделялась диаметром и некой выпуклостью на коже. Райнер её видел, да, конечно, он её видел, но не из-за того, что она была какой-то противной или страшной, а по другой простой причине - он знал, кажется, каждую родинку своего мужа и, возможно, целовал каждую из них минимум сто раз. Выйдет невероятное число, таких не бывает, потому что пятнышек на смуглом теле было пруд пруди. И разве это когда-то было проблемой? - И что мы тут такое делаем? - Райнер подкрадывается сзади и обхватывает руками за талию, крепко-крепко обнимая. Он напугал мужа настолько, что тот подпрыгнул и схватился за сердце, - Извини. Произносит со смешком, дурак. Потому что доволен! Доволен, ведь обычно всякими пугалками занимался Берт, имея для этого, кажется, то ли ученую степень, то ли природный талант. Скорее второе, ведь специально он пугал редко, но случайности эти выходили у него настолько естественно, что всегда после испуга следовал совместный раскат смеха. То среди ночи пойдёт за водой, а в свете луны и сонных липких век последнее, что хочется видеть - длиннющую тонкую фигуру в проходе из комнаты, то подкрадется незаметно, чтобы по секрету поцеловать в макушку, то противоположно громко и резко ворвется в комнату и сломает тишину, вдохновившись так сильно, что нужно сразу же об этом рассказать. Короче говоря, в этом доме за страх отвечал Бертольд. И не то чтобы это было плохо. Райнер кладёт голову на чужое плечо, нежные руки ложатся поверх его светлой кожи и мягко сжимают. Они любуются друг другом в отражении зеркала, улыбаются нежно, любят эту картину невероятно сильно - очень нравилось смотреть на самих себя, таких замечательных и чудесных. Вовсе не преувеличение, между прочим! Таковы они и были - чудесные и замечательные, а ещё жутко нежные и влюбленные. Идиллия. - Ты всё услышал, да? - Ага. - Подслушиваешь, значит, - Смеётся брюнет и буравит носом чужой висок. Достойное наказание, - Шпион ты! - Такой вот я! По тебе не скажешь, что ты хоть что-то в себе не любишь, Бертл. - Я всё в себе люблю, но не всё могу принять. То есть, ничего против не имею, но иногда как накатит, мама не горюй! Я же не нервный, ты сам знаешь, но вот смотрю я на эту родинку и так и хочется её убрать. Это не очень правильно, да? Райнер слушает внимательно, сжимает крепче в своих объятьях, а потом цокает языком, поймав какую-то важную мысль за хвост. Он никогда не был сильно болтливым, но это шло от неумения правильно выражать мысли, он часто придумывал что-то, но решал молчать, боясь, что прозвучит как-то глупо. Одна из многих вещей, которым научил его брак - говорить словами через рот обо всем на свете. Так что Браун-Гувер хоть и медлил периодически, но все равно заканчивал мысль, благо, собеседник был готов слушать, сам на слова подстрекал, а также давал время и пространство собраться с мыслями. И за это всё благодарить можно было сто вечностей подряд. - Ну, что есть правильно, а что нет - другой вопрос, и им мы задаваться не будем. Дело же только в твоём комфорте, если так подумать, - Райнер жуёт свой язык пару секунд, думает, отводит взгляд, но возвращает его обратно в отражение глаз возлюбленного сразу же, как формирует мысль, - Если тебя это так гложет, то можно и удалить. Вроде как это безвредно, иногда даже полезно, если родинка это болячка. Но я тебе вот так скажу, я бы на твоём месте обращал бы на неё ещё больше внимания, но каждый раз говорил бы что-то хорошее о ней. Не знаю, сам не пробовал, но звучит неплохо. Просто смотреть на неё, говорить, а со временем привыкнешь и действительно будешь её любить. Лично мне она очень нравится, такая необычная, отличается от других родинок, ты же сам учил любить уникальность. И в три четверти её видно, если присмотреться, тебе она идёт. Мне бы не пошла! Бертольд восхищён. Нет, правда, очень сильно восхищён, потому что такие речи обычно выдавал именно он. Райнер делал огромные успехи, начал больше думать о мире, разговаривать и выдумывать всякие несусветности. Но даже самая нелепая глупость в какой-нибудь параллельной вселенной окажется реальностью, а значит выдумывай сколько хочешь! Всё равно это самая настоящая правда. Райнер резко хватает мужа на руки, не давая тому толком замусолить в своей голове вышесказанное, пугает его опять. Ну и ладно! Совсем и не страшно, подумаешь. Берта роняют на излюбленный диван в просторной гостиной, тут же убегают в детскую и притаскивают несколько пачек знакомой канцелярии: фломастеры, блестящие ручки с разными запахами, даже маркеры где-то нашёл! Самые настоящие сокровища Софи-Мишель лежали на диване рядом с Бертом, пока тот подобрал ноги под себя и улыбался мужу. - И что мы будем с этим делать? - Ты же сам уже догадался, разве нет? Не обманывай! Будем тебе созвездия рисовать из родинок. Какой цвет хочешь сначала? Семейка у них была безотказная. За любую, даже самую глупую и бессмысленную затею бралась с блеском в глазах и огромным энтузиазмом. Этот раз не стал исключением, поэтому, схватив жёлтую блестящую ручку с запахом банана, Гувер-Браун протянул её своему мужу и тут же принялся снимать с себя домашнюю футболку. - Тебе тоже сделаем созвездия. У тебя родинок куда меньше, но тебе тоже надо! - Договорились. Выберешь и мне цвет? Райнеру не пришлось снимать футболку, он и так ходил по дому без верха. Он решил снять штаны - на ногах у него родинок больше, чем на руках, поэтому смысл в этом точно был. Да и так честнее, что ли, а то чего один Берт раздевается. Они переглядываются, выбирают несколько цветов на каждого, Райнер первым касается ручкой чужой родинки на груди, рисуя кривую пятиугольную звёздочку на ней. Замечательно. Начало положено. Через пару десятков минут, полных тихих смешков, дурацких историй и не менее дурацких анекдотов (будучи в России Бертольд выучил слишком много воистину жутких вещей, чем периодически вгонял мужа в краску, ведь в этих анекдотах было что-то и прекрасное, и действительно адское), а также покрашенных в самые разные цвета животы и плечи, Берта валят на живот, прерывая очередной поток шуток. - Нет, нет, нет, подожди! Это же мой любимый! - Я слышал его сто тысяч раз, а тебе пора спину рисовать! Гувер-Браун не даётся, вертится, точно не даст сейчас хоть черточку нарисовать, не то что целую россыпь звёзд. Райнер беззлобно закатывает глаза и смеётся, садится на чужую поясницу, едет немного ниже, потому что на спине сидеть точно больно, это они выяснили путем проб и ошибок. Понимая, что удержать Берта от анекдота не может ни апокалипсис, ни муж, Райнер просто сдаётся. - Итак, - Бертольд улыбается во все кривые зубы, одержав победу. Смотрит назад, хихикает, потому что муж строит из себя недовольного. Строит, потому что на самом деле Райнер вообще никогда не раздражался из-за выходок своей половинки, возможно, это и было одной из причин их идиллии, но от каждого поступка он только сильнее влюблялся в друга. Вот так замечательно, - Заходит жук в аптеку... - О боже, я к этому не готов. Браун-Гувер начинает щекотаться, принимает запрещённый приём, они валятся на пол, оба сотрясая стены своим громогласным смехом. Как обычно не доводят дело до конца без происшествий - теперь надо локоть обработать. Зато на память останется! Через пол часа возьни они продолжили рисовать друг на друге. С большей частью Райнера они закончили достаточно быстро: у него действительно было не так много родинок, зато были мелкие красные веснушки по всему телу. Никто не знал откуда они и что это такое, выглядели они как крохотная сыпь, но эта самая сыпь была с ним всю жизнь, так что вероятность какой-то болячки сразу же отпала из возможных вариантов. Берт хотел было рисовать поверх этих веснушек, но это было бесполезно - их чересчур много. Зато впереди оставались лишь ноги, а это меньшее из зол. Можно было бы сказать, не будь у Райнера муж два метра ростом. Браун-Гувер лениво валялся поперёк длиннющих конечностей, вырисовывая финальные искорки в районе ступней. Берт тем временем проверял, не упустил ли он хотя бы одно пятнышко на спине мужа, так что то и дело отмечал редкие находки розовым фломастером. Закончив, они вернулись к зеркалу - растрепанные от возьни, смешные до ужаса, все в цветастых картинках. Бертольд не видел себя в процессе рисования, но мог сказать точно, что Райнер выглядел волшебно. Теперь, увидев и себя в образе звёздного неба, потерял дар речи и покрутился на одной ноге. Довольный. Счастливый. Улыбается. Это заметно, очень видно, когда человек в восторге. - Красиво, да? - Браун-Гувер встаёт позади мужа и целует его в звёздочку на загривке, - Мне тоже нравится. Ты восхитительный. - Это ты восхитительный, - Роняет голову назад и тычется большим носом в колючую щеку. Щекотно и приятно, - Замечательную идею предложил. Такие мы хорошенькие. Они стоят так, как и в самом начале - Райнер обнимает за талию, жмёт к себе, а длинные пальцы массируют бледную кожу. Интимно и нежно, в тишине, молча смотрят друг на друга в отражении, срываясь с места, чтобы наделать кучу глупых фотографий. Красиво ведь, надо запомнить! Фломастеры сложно смываются с кожи. Родинки вообще не смываются, и Бертольд готов с этим смириться. - Ладно, козявка, оставайся тут. Буду тебя любить и лелеять. Ковыряется около зеркала Берт, поправляя тёмную челку. - А я прослежу. Крадется Райнер и опять пугает. Дурак.