Тайны, что хранятся глубоко внутри

Маринетт провела в больнице два месяца. Лечение продвигалось без осложнений, и с каждым днем ее глаза приобретали прежний жизненный блеск. Через неделю она наконец впервые после происшествия улыбнулась родителям. Папа снова шутил и использовал свои каламбуры, связанные с выпечкой, девушку и раньше это очень забавляло. Расследование не продвинулось ни на миллиметр. Стоило полицейским что-то откопать и зацепиться за очень тоненькую нить, ведущую к насильнику, как она тут же обрывалась. Сабину больше волновало здоровье дочери, а не суд над виновным в то время, как Том не мог перестать сжимать кулаки от злости при одном лишь упоминании об этом монстре. Сумка. Привычная одежда. И вот Дюпен-Чен уже стоит на крыльце больницы с мамой, ожидая, когда отец пригонит машину с парковки. Она впервые за долгое время смогла полной грудью вдохнуть свежий воздух этого прекрасного города. Провен хоть и был маленьким, но синевласка никогда на это не жаловалась. Наоборот, он ее вдохновлял. Она часто сидела на главных улицах и творила на бумаге волшебство карандашом, будто фея волшебной палочкой. С детства в ее голове живет мечта стать известным дизайнером. Куча нарядов для кукол тому подтверждение. И сейчас, стоя у двери, которая вернет ее в нормальную жизнь, Маринетт больше всего желает засесть, как раньше, ночью у себя в комнате и, не отрываясь от бумаги, до утра рисовать новые эскизы. В семь вечера замок в квартиру трижды повернулся вправо, послышался щелчок, после чего дверь приоткрылась. Том распахнул ее сильнее, впуская жену и дочь вперед. Голубоглазая, опасаясь, заходила в такую родную квартиру, словно впервые сюда попала. На глаза стали наворачиваться слезы, но она постаралась их сдержать. Взяв сумку с вещами в руки, она отправилась в комнату. Сабина напоследок окликнула ее и сообщила, что через час будет готов ужин. Белая деревянная дверь была закрыта, еще секунд десять Дюпен-Чен не решалась ее открыть. Где-то в груди засела тоска и печаль, причину которых она не знала. Может ей было страшно, ведь она понимала, что жизнь не станет прежней. Все уже не будет так, как прежде. Рука все-таки дотронулась ручки и повернула ее, дверь с легкостью поддалась. Комната также была залита солнечным светом, как и раньше. Вещи лежали на своих местах. Но того бардака, который она оставила накануне вечеринки не было. Скорее всего Сабина все убрала к приезду дочери. Но Маринетт не придала этому особого значения, то ли забыв о том, что в комнате творился хаос, то ли специально, чтобы не травмировать саму себя. Она поставила сумку на кровать и подошла к окну. Этот чудесный вид всегда ее успокаивал, какие бы трудности на пути не попадались. Руки рефлекторно распахнули круглые створки, и на нее обрушился поток свежего воздуха, который своим холодом щекотал кончик носа. Пусть все было по-старому, но на долю секунды такая родная, знакомая и уютная комната показалась чужой. Будто вовсе не ее. Собрав все мысли и засунув их подальше, девушка стала разбирать вещи. – Родная, спускайся! – кричала Чен с кухни. На столе красовалась белая скатерть. Сабина ставила на нее тарелки, бокалы и столовые приборы. Сказочный запах жаренной курицы так и манил ее съесть, на гарнир картофельное пюре. Увидев все это, Маринетт поняла, что соскучилась по домашней еде. Больничная последнее время вызывала тошноту. Еда была там приличная. Но сама суть слова «больница» и все, что с этим связано, уже конкретно стала раздражать девушку. Она поскорее села на свое привычное место, поблагодарила маму за приготовленный ужин и приступила к трапезе. Они ужинали и весело о чем-то болтали, синевласка улыбалась. Родители видели ее улыбку, и от этого у них на душе становилось гораздо легче. Им казалось, что ничего не было. Вот они вместе сидят за столом. Здесь. Сейчас! Как прежде. Их будто окутывает атмосфера спокойствия и беззаботности. А искренний смех всех членов семьи наполняет дом и сердца счастьем. Сабина и Том ликуют, ведь тогда приняли правильное решение. И оба даже думать не хотят, что могло быть, если бы они отказались. *** На часах за полночь. Улицы совсем затихают. Ветер проскальзывает сквозь все потаенные уголки города этой поздней осенью и бьется об окно голубоглазой девушки…девушки, которая потеряла часть себя, часть своей души. Она села за стол, включила на компьютере успокаивающие мелодии, разливавшиеся по всей комнате, как мед, и достала свой скетчбук. Простой карандаш вновь заскользил по шершавой поверхности, оставляя за собой изящные линии, превращающиеся в новый эскиз. Но что-то шло не так. Только линия плавно шла в нужном направлении, как тут же резко и грубо дергалась в другую сторону. Маринетт никак не могла собраться с мыслями. Музыка уже не играет. В первые за долгое время она остается полностью наедине с собой и тишиной. И все ее эмоции, чувства, мысли смешивается в один поток и вырываются наружу. Из глаз льются горькие слезы, оставляющие послевкусие прошлого. Она снова чувствует их вкус на своих губах что заставляет ее вспомнить. – Все это, – тихо, но с яростным отвращение произносит Дюпен-Чен, –один сплошной цирк! Слезы продолжают литься нескончаемым потоком. Сердце разрывается на части, и она наконец за столько месяцев дает всему, что накопилось в груди, выйти. Она не может громко заорать от моральной боли, которая сдавливает грудь и переходит в физическую, ведь родители не знают… Первое время экспериментальное лечение Рональда помогало Маринетт. Она не могла почувствовать сильную грусть или раздражение к той ситуации, но она знала, что все это внутри нее и никуда не ушло. Лишь закрылось. Но спустя еще какое-то время тяжелые цепи на тех самых чувствах стали спадать. Она понемногу начала вспоминать все детали и чувствовать отвращение, затем злость, ну и напоследок страх и апатию. Настал тот день, когда цепь должна была окончательно разрушиться, а все эмоции выйти наружу, но она, притворяясь спящей, услышала разговор ее психолога и матери. Они говорили, как важно для нее это лечение, и что оно должно ей помочь забыть то ужасное событие. Ее мама, плача, надеялась, что так и будет, ведь Сабина не знала, что тогда делать и как жить дальше. Именно в этот момент, девушка сама затянула эти цепи и начала притворяться, будто все идет по плану, ради родителей. Сейчас же ей не пред кем надевать маску, здесь никого нет. И по комнате разнесся беззвучный крик. Крик ее души. Треск розовых очков. Звон разбившихся грез. *** Прошла неделя, а за ней вторая. Маринетт вернулась в школу. Казалось бы, здорово вернуться к прежней жизни. Но… Не тогда, когда уже весь горд знает, что произошло. Вот и обратная сторона монеты. Население в одиннадцать с половиной тысяч человек. Слухи и новости разлетаются в мгновение ока. И ей совсем не нравится прежняя жизнь. Потому что в любом случае прежней после такого она стать не может никак. Теперь практически каждый прохожий косится на нее. То с сожалением, то с ужасом. От каждого взора ее пробирала злость до самых костей. А общение с друзьями не приносит бывалой радости, лишь воспоминания о том доме, о громкой музыке, которая мешала услышать ее чертовы крики, о запахе, вкусе алкоголя, лицах, обо всем. Она замкнулась. И от той веселой девчушке с иссиня-черными хвостиками осталась лишь оболочка. Постепенно город также перестал приносить ей радость и одаривать вдохновением. Ей было больно, ночами она плакала от жутких кошмаров, а днем от воспоминаний. Но никто это не знал, ни родители, ни друзья. Прошло еще несколько недель, а потом еще и еще. На смену гневу и злости пришло разочарование в людях, мире и себе. Она пыталась смириться, иногда успокаивала себя мыслями, что рано или поздно все забудут, так же работает с любыми слухами и ситуациями, но почему-то с ней так не сработало. Прошло полгода, а об этом все еще говорили. С друзьями она больше не общается. И никто не знает, что за хаос у нее в голове. Родители обеспокоены депрессивным поведением дочери, но на их вопросы отвечает довольно лаконично: «все хорошо, правда», «я чувствую себя прекрасно, не беспокойтесь». По началу они ей верили, и не замечали ничего, а в один день узнали, что она ни с кем не общается. Два дня родители вели себя крайне странно, что очень настораживало Маринетт. И одна фраза перевернула жизнь этой семьи вновь. Очередной семейный ужин. Вновь белая скатерть. На этот раз они ужинали карбонарой, которую так любила в детстве синевласка. Да и сейчас она вряд ли бы от нее отказалась. Застолье как обычно сопровождалось задорным смехом Сабины и каламбурами Тома, однако главной героине переполоха в городе становилось все труднее скрывать свою недоапатию. Она задумалась о своей жизни и о том, что ее мечта стать дизайнером ускользает из ладоней. Резкая тишина со стороны родителей вывела ее из мыслей, она подняла взор. – Мари, солнце, мы с твоей мамой очень переживаем за тебя. – начал Том этот серьезный разговор. – Пожалуйста, расскажи, что происходит в твоей жизни, последнее время ты ходишь понурая. Она долго молчала. С одной стороны, ей не было трудно рассказать все родителям, тем более она им всегда доверяла. Но с другой… ее апатичное состояние, которое плевало на все и всех. Она видела их искреннее беспокойство, выражение на лицах родителей не давало ей покоя. – Мам, Пап, – она осторожно замялась, как бы не сболтнуть чего лишнего и не задеть себя саму своими же словами. – Мне тяжело учится в этой школе. Все вокруг все знают, косо смотрят. Мне не приятны их взгляды. И с друзья перестали со мной общаться. Меня будто все вокруг бросили, конечно, кроме вас. – Тогда у нас с папой есть для тебя отличный сюрприз. – она посмотрела на мужа, улыбаясь от восторга, из-за чего Маринетт захотелось сбежать, ведь никакая веселая прогулка ее не успокоит, а, наоборот, разожжёт огонь еще сильнее. – Мы подумали и решили, что этот город слишком маленький для твоей большой мечты. Поэтому мы переезжаем в Париж. Мари не могла понять правда это или какая-то шутка. Она долго переваривала эту мысль, а когда осознание происходящего до нее дошло, она практически визжала от радости. Сейчас она искренне улыбалась, не натягивая маску. Ее улыбка горела так же ярко, как год назад, когда впервые ее пригласили на свидание. Капля ярко-зеленого или красного цвета упала в стакан с серой жидкостью. В ее душе снова заиграли краски, пусть на миг, но это была для нее надежда, что она сможет вновь чувствовать себя счастливо без каких-либо натянутых гримас. – Когда? – воскликнула девушка, а в голосе слышались отблески надежды. – Ну, конечно, не все так просто. Мы нашли отличную двухэтажную квартиру. На втором этаже одна комната, с выходом на террасу. Мы думали, тебе понравится в ней. Будешь вдохновляться ночным Парижем. – продолжила Чен. – А снизу сдается помещение, отлично подойдет для нашей пекарни. И школа рядом. Голубоглазая уже представляла себе новую квартиру в голове. Мечтала, как будет сидеть с горячим шоколадом и скетчбуком на той самой террасе. Начать новую жизнь – это отличный повод избавиться от воспоминаний, забыть этот город и все, что здесь произошло. Но где-то в укромном уголке сознания сидела реалистка и шептала: «ты уверена, что сможешь забыть того подонка, что сломал твою жизнь?» Но Маринетт оставляла этот вопрос без ответа. – В августе мы сможем туда заехать. – сообщил Том. – Еще целых два месяца. – простонала девушка и, поблагодарив за ужин, ушла в комнату. Именно в комнате, когда она оставалась наедине с собой, ее настигали самые страшные мысли. Ей хотелось бежать прочь очень быстро и очень далеко. Бежать так, как не смогла тогда. Но ни тогда, ни сейчас у нее не вышло. Страхи снова окутали ее голову куполом, как дождливое небо в роковой для нее час. Темные тени, напоминающие его силуэт и деревья, пожирали ее изнутри до того, пока Мари не заснула. Но даже во сне только он, его смех, его кряхтения, издали напоминающие стоны, его шаги и тяжелые руки. Когда он перестанет мучить ее? Разве ему было не достаточно надругаться над ней?