Близкие люди

Оранжевое с золотым отблеском солнце поднялось над горизонтом, деловито раскинув свои лучи по окрестностям. Лишь малая часть побережья оставалась в тени, свет проникал везде, просачивался в щели между скалами, мирно ложился на гладь воды, заставляя её слегка поблёскивать. Всё, чего касался этот благословенный свет, обретало форму, переливалось и сливалось с атмосферой весны, праздника, тепла. От холода не осталось ни следа, он испарился, стоило солнцу обрести тельность. Побережье постепенно прогревалось, оставляя зиму в прошлом хотя бы на несколько месяцев. Жители не могли нарадоваться приходящей весне, сложно было встретить снаружи кого-то без улыбки на лице, ощущался прилив сил и желания жить, работать, любить. Дух весны не обошёл стороной и юного Джима. Он не мог перестать улыбаться по приходу весны, всё внутри трепетало и готово было выплеснуться, радости не было предела, хотелось быть рядом с близкими, дарить им безделушки, помогать, чем возможно, и быть самым лучшим другом, сыном, любовником. Пока ему это удавалось: с раннего утра Хокинс вскочил, как ошпаренный, побежал помогать Анне со стиркой и готовкой, та долго отнекивалась, скромно улыбалась и благодарила от всей души, затем он постучал к доктору в кабинет, спросив, нужна ли ему помощь, на что услышал строгое, но добродушное "нет, я освобожусь после обеда" и послушно удалился (доктор был занят, причем, очевидно, чем-то ужасно важным), после юноша на всех парах бежал к матери в трактир и провёл там почти весь день, общаясь с посетителями, мальчишкой Томми и любимой мамой. Весенние хлопоты давались ему так просто, казалось, что его улыбка легко могла бы заменить солнце на небе, такой она была теплой, что согревала сердца даже засоленных в морях и битвах моряков. Когда Джим закончил с работой, поцеловав маму в лоб и перекусив, оставалось несколько часов до обеда, он отправился к морю, захватив с собой Томми. Тот бегло рассказывал все недавние сплетни, запинаясь на ходу, прыгал и очаровательно хватался за руку Джима, иногда спотыкаясь на крутом склоне, покрытом маленькими камешками разного цвета. У моря было спокойно, ветра не было и в помине, и вода спокойно блестела на солнце. Свет распространялся плавно, и вскоре вся поверхность воды светилась словно нечто сказочное. Джим еле сдержался, чтобы не сбросить с себя одежду и не броситься со всех ног купаться. Он помнил слова доктора "вода ещё не слишком теплая, Джим, подожди ещё месяц, тебе не стоит сейчас болеть". Не то, чтобы кому-то стоило болеть хоть когда-то, однако юноша понимал, что Ливси имеет ввиду. Хокинс был слишком ослаблен из-за долгой бессонницы и мог легко заболеть и не оправиться. Всё же доктор теперь знал несколько больше окружающих. Проведя три года в Лондоне, он получил несравненную и поистине бесценную практику, и, умея сопоставлять факты, доктор точно знал, насколько важно сначала окрепнуть. А лучше и вовсе жить как можно более осторожно, всегда думать о возможных последствиях. Остров научил Ливси одному простому правилу "несколько раз отмерь–один раз отрежь". И ранее оно было ему известно и казалось очевидным, однако, доверившись Трелони, практически не подумав, доктор чувствовал себя дураком и отныне следовал этому простому правилу всегда и в любой ситуации. А узнав о бессоннице Джима, он и вовсе ощутил себя ужасным другом и опекуном, что уверило его в правильности этого принципа. Джим и Томми, посидев четверть часа около моря, успели обсудить всё, что только могли. Доктор также предостерёг юношу от разговоров об их с Ливси отношениях, ему нельзя было говорить о них в любовном ключе, только как об отношениях врач-пациент или подопечный-опекун, что Джим в полной мере осознавал. И как бы не хотелось ему заявить о своей влюблённости на весь Бристоль, да что там, на всю Британию, этого было делать категорически нельзя. О них знали лишь они вдвоем и пожилая служанка Анна, которая также поклялась сохранить секрет своего господина. Ей это давалось легко, так как у неё не осталось родных, муж погиб несколько лет назад, детей у неё не было, а друзей среди горожан можно было по пальцам пересчитать, да и они были не так близки, чтобы распространяться о личной жизни доктора. Конечно, периодически к нему ходили мужчины из города, готовые сватать своих дочерей, однако Ливси вежливо отказывал, переводя ситуацию в шутку и говоря, что слишком много работает и не хочет, чтобы его молодая жена сидела одна в своей комнате и страдала в одиночестве. Ближе к закату Джим постучался в дверь своего нового дома. На этот раз ему открыл сам доктор, представ перед ним в своём черном костюме, так идеально смотревшемся в сочетании с белоснежным париком, Ливси сиял, словно утреннее солнце, и, недолго думая и забыв о любой секретности, он прижал юношу к себе, другой рукой захлопнув дверь. За закрытыми дверями доктор осторожно убрал непослушный локон с его лба и поцеловал в губы, от чего Джим зардерся с головы до ног, по телу пробежало приятное ощущение. "Я дома",–подумал юноша, обнимая доктора за шею.