Убежище

Шестая проскользнула в приоткрытую дверь Госпиталя и помчалась по слабо освещённым коридорам, как маленький вихрь. Её жёлтый дождевик маячил впереди, точно сигнальный флажок, заманивая всё дальше в глубины больницы через процедурные кабинеты и заброшенные палаты. Она бежала очень быстро и так легко преодолевала преграды в виде перевёрнутых шкафов, будто совсем не знала усталости. Моно никак не мог нагнать её, сколько бы ни пытался. Шестая оставалась недосягаемой, как тень. Раз за разом она ускользала от него, сначала давая приблизится к себе на расстояние вытянутой руки, а потом вновь отдаляясь. Шестая будто дразнила его, издеваясь и показывая своё превосходство. Она не отвечала на окрики Моно, не реагировала на угрозы, лишь продолжала бежать. И чем дольше длилась эта бессмысленная погоня, тем мрачнее становилось вокруг. Всё больше на пути попадалось тёмных помещений, где могли прятаться живые манекены. Моно вспомнил о них, лишь когда вновь увидел вблизи. Они застыли целой толпой в коридоре. Стояли как изваяния, не шевелясь, пригвождённые светом лампы под потолком. Двери в соседние палаты были выбиты, а на стенах красовались бурые разводы и глубокие царапины. Моно не помнил, чтобы тут было что-то подобное раньше, потому резко остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду. Даже гнев немного отступил, дав время подумать. Тревога, которую Моно благополучно игнорировал на протяжении всего пути, теперь посылала недвусмысленные сигналы: «Осторожно! Здесь что-то не так!» Шестая тоже замерла на месте, будто чего-то ожидая. Она наконец обернулась, но её лица под капюшоном не было видно. Его скрывала тень. Моно вглядывался до слёз, но не видел там знакомых очертаний — лишь темноту да влажный блеск глаз. Шестая явно что-то замышляла. Моно сделал шаг навстречу. Она же отступила, сохраняя дистанцию. — За что?! Почему ты меня бросила тогда? Что я сделал не так? — не выдержал Моно, до боли сжав кулаки, чувствуя собственное бессилие перед той, что оставила его на растерзание Трансляции. Шестая не ответила. Она продолжала смотреть на Моно издалека, как загнанный в угол зверёк. Её молчание было не таким как у Зеро. Оно казалось пустым и мёртвым, будто всё уже было однажды сказано, а он не услышал. Не понял. Проморгал, хотя должен был знать ответ. Шестая опустила голову и начала напевать мелодию из шкатулки, что пришлось когда-то разбить. А потом протянула ему руку как тогда, когда он прятался под кроватью от Тощего человека. Моно отпрянул, будто обжёгшись. Воспоминание было болезненным как нарыв. — Я не хотел… — произнёс Моно уже другим тоном. Гнев, что раньше клокотал у него в груди, сменился чувством вины. Оно сжало горло стальной хваткой, разом украв рвущиеся наружу слова. Стало почти физически больно от накативших эмоций, что пожирали его изнутри, пока Шестая холодно смотрела на него издалека, будто уничтожая взглядом. Не этого ожидал Моно, когда погнался за ней. Осуждение давило на него, как каменная плита. Он не хотел снова переживать то гнетущее ощущение беспомощности, что и раньше, потому отвернулся от Шестой. Что-то блеснуло на полу, привлекая его взгляд. Там лежали осколки флакончиков из-под лекарств. Моно вспомнил, как раньше ему нравилось разбивать все встреченные им бутылочки об пол. Они так забавно звенели, рассыпаясь вдребезги и оставляя позади россыпи искристого стекла. Его путь всегда устилали осколки. И он зачем-то на него вернулся, чуть не распоров себе ноги. Моно тут же вспомнил Зеро и его повязки, а ещё рисунок на грязной столешнице в заброшенном кафе. И историю, что тот рассказал ему с помощью знаков. Моно огляделся. Здесь что-то изменилось с того времени, как они были тут с Шестой. Кто-то явно побывал после них. И наступил на разбросанные вокруг осколки в темноте, ведь света тут раньше не было. Моно прекрасно помнил, как ему приходилось бродить по коридорам, вооружившись фонариком. Теперь же их освещали тусклые лампочки, которые пусть и потрескивали, но удерживали пациентов безумного Госпиталя под контролем. Моно заметил и то, на что не сразу обратил внимание: цепочку мелких кровавых следов, ведущих от двери палаты до рычага-выключателя. Моно настолько зациклился на себе и своих проблемах, что не задумывался, почему Зеро так испуганно сжимался от одного лишь упоминания больницы. Теперь же можно было предположить, что именно тут произошло после смерти Доктора. Представить, как группка детей скрывалась от пациентов этого адского места. Как они бежали, не разбирая дороги, а потом попались в ловушку. Можно было даже понять, откуда появились брызги крови на стенах и лёгкий запах разложения, который еле различался под бумажной маской. Самих тел не было видно. Возможно, они остались где-то в толпе манекенов — раздавленные и разорванные, но невидимые среди хитросплетений пластиковых протезов. Произошедший кошмар предстал перед глазами Моно живой картинкой. Он почти услышал душераздирающий крик Зеро. Почти почувствовал его боль утраты и бесконечное одиночество, с которым тот разом столкнулся. Зеро явно оказался единственным из группы детей, кто выжил в Госпитале, поплатившись за это голосом. Моно, лишь глядя на следы чужой трагедии, осознал последствия собственных поступков, о которых даже не подозревал. Ведь именно он закрыл Доктора в крематории и включил печь. Именно он разозлил манекенов и оставил дорожку из осколков в коридоре. А потом ещё и прогнал Зеро, когда тот попытался предупредить его об опасности. Что он наделал? Почему сказал обидные слова на прощание? Зачем так несправедливо поступил с Зеро, когда тот так нуждался в его поддержке? Моно вцепился в края пакета на голове, с силой сминая бумагу. Он был потрясён и подавлен. Его накрыло волной раскаяния. Моно впервые сожалел о том, что сказал и сделал, осознавая насколько был неправ. Он ошибался, думая, будто знает абсолютно всё. Будто его выбор не повлиял на других. Будто он — единственный, кто был героем этой истории. Моно не видел того, что скрывалось за ширмой молчания. Не ставил себя на место своих спутников. Не слышал их чувства и просьбы. А ведь Шестой тоже было несладко с Моно. Он тащил её за собой, дёргая за руку. Пусть и без злого умысла, но порой поступал эгоистично. На всём протяжении их путешествия она помогала ему в меру своих сил. Пыталась оттащить от телевизора и спасти от самого себя. А потом, когда больше всего нуждалась в его силе, оказалась наедине с чудовищем. У каждого из них была своя правда и травма. Свои обиды и сожаления, которые они не смогли отпустить, возвращаясь к ним снова и снова. Даже теперь Моно оказался именно там, где когда-то уже бывал, будто не в силах вырваться из сети Трансляции. Он как муха запутался в паутине, что затягивала в себя всё глубже с каждым стуком сердца. И лишь от него зависело — останется ли он на пути разрушения и повторения одного и того же сценария либо же что-то изменит в нём прямо сейчас — среди детских трупов и застывших перед броском манекенов. Над головой затрещала и несколько раз мигнула лампочка. Раздалось сухое клацанье протезов. Где-то на грани видимости началось движение: в какой-то миг манекены зашевелились и вновь замерли, слегка поменяв своё положение. Моно сделал несколько шагов назад. Шестая же достала из складок дождевика зажигалку, которая была совсем не похожа на ту, что разбил Зеро: в ней не было ни грамма дешёвого пластика — лишь суровый металл. Сверкнула искра. В неверном свете маленького язычка пламени стало видно лицо Шестой. Моно узнавал его и не узнавал одновременно. Оно казалось намного старше, чем раньше, будто с последней их встречи прошло не несколько дней, а много лет. В глазах Шестой читалась грусть. У неё при себе оказался источник света, а у него — нет. Она без слов развернулась и поспешила дальше в темноту Госпиталя, освещая путь перед собой зажигалкой. Моно остался один на безопасном пятачке под лампочкой, глядя вслед Шестой. Он больше не рвался за ней. Даже не старался нагнать. Гнева больше не было. Он испарился, оставив после себя огромную пустоту в груди и привкус горечи во рту. Моно прощался. И пытался простить Шестую и себя за несостоявшуюся дружбу, за ошибки, которые совершал вновь и вновь, пусть и по-разному. Он сделал нечто плохое, но возможно мог ещё это как-то исправить. По крайней мере, для Зеро, которого нужно было найти, чтобы больше не оставлять в темноте одиночества.