Волк и огурцы

— Беда! Беда, пан! Дмытро Ежи Вишневецкий резко открыл глаза, откинул одеяло и сел на походной постели, не сразу сообразив, что в исподнем, и выскакивать из палатки в таком виде князю не пристало. (1) Прислушался — военный лагерь был тих, орал только Янов слуга Жендзян. — От, сучий сын, — прошипел князь тихо. — Шоп ты сказывся! — Сейчас выйду, погодь! — крикнул в голос. — Шо там, Дмытро? — из вороха одеял вынырнула светловолосая шевелюра Яна. — Не знаю. Спи, я посмотрю. И вышел наружу. — Страшная беда! — тут же подскочил к нему Жендзян. Он тяжело дышал. Видать, бёг и орал издали. — Князь Иеремия! Князь Иеремия! — горло ему перехватило. — Ян! — крикнул Дмытро. — Вставай, догонишь меня! Я до батька! — и рванул через холм навпростець. Возле шатра его опекуна и названого батьки Иеремии Вишневецкого толпился народ. — Разошлись, бесовы дети! — гаркнул Дмытро, уже понимая: ничто хорошее его не ждёт. Так и получилось. Князь Иеремия лежал на полу на дорогом ковре, и по застывшему его взгляду видно было: опоздал Дмытро, преставился названный батько.(2) Тело его, одетое в дорогой, золотом шитый халат, свели страшные корчи. Неподвижные пальцы скрючились наподобие когтистых лап. Раньше красивое строгое лицо исказила страшная гримаса: зубы оскалены, рот с синими губами перекошен, а из него на подбородок и шею стекала пенистая буро-жёлтая жижа. Дмытро перекрестился: — Спаси и сохрани! — опустился перед мёртвым воеводой на колени, протянул руку — глаза закрыть. Не закрываются. Так в пустоту и таращатся злобно. — Шо тут? — спросил из-за спины Ян. — Ой, Господи! Пресвятая Дева Мария! — Вышли все вон! — приказал Дмытро. — Ты — останься, — ткнул пальцем в грудь слугу Иеремии. Все быстро покинули шатёр. Ян остался, да пан Заглоба, слуга князев — старый Якуб, да главный лекарь воеводин — Стефан Мицкевич. — Когда? — спросил Дмытро. — Почитай, час назад, — испуганно прошамкал Якуб. — Почему только сейчас меня позвали? — Так я, милсдарь, посылал за вами, — Якуб взмолился. — Как князю погано стало, искать вас людей отправил. Сказали, дозоры вы проверяете, ваша милость. А вы ещё почивать изволили. Кто знал? — Ой, йолопы! — пан Заглоба по лбу себя стукнул. — Полковник Скшетуский с князем ночью в Паволочь по делам воеводиным ездили. То всяк вчера на совете слыхал. Под утро вернулись и спать легли. — Запамятовал, прощения прошу, — Якуб почесал в затылке. А Дмытро смотрел на мёртвого князя Вишневецкого и думал, что всё очень плохо и не вовремя. Вести про быструю смерть Иеремии по стану разнеслись, как мука ветром. А войско и так в двух шагах от бунта. Солдаты болеют, устали в непрекращающейся череде сражений. После победы под Берестечком король Януш Казимир денег им на жалованье прислал, но то была капля в море. А впереди — бесконечные новые бои. Богдан Зиновий Хмельницкий — враг коварный и сильный. Просто так не отступится. Не раз коронное войско Речи Посполитой бито им было. Почитай два года назад, после поражения на Волыни, отряды князя Иеремии отступили под защиту крепости Збараж. Этим же летом казаки Богдана Зиновия Хмельницкого и крымские татары хана Гирея осадили ту крепость, но Иеремия оборону держал твёрдо. Обернувшись к войску Яна Казимира, прибывшему на помощь осаждённой крепости, разбил его Хмельницкий начисто под Зборовом, принеся польской короне великий урон, но Збараж взять так и не смог. Солдаты — народ простой. Рассудили, что битву ту король Ян Казимир проиграл, как оно и было, а Иеремия-то крепость не сдал! Дождавшись подписания перемирия, с честью её покинул и хоругви свои увёл! Поэтому и верили не в милость короля, а в счастливую звезду и воинскую доблесть воеводы Вишневецкого. Тем только и держались хоругви против казацкого войска. Крепкой рукой «волк» — так князя называли — схватил за горло пытавшуюся бунтовать шляхту. А теперь руки той не стало, так будет меж воинами один беспорядок и апатия. — Хмельницкий? — угрюмо спросил Ян, показав глазами на мёртвое тело, — будто мысли прочёл. — То нам неведомо, — сурово отозвался Дмытро. — Не водилось за Богданом такого, чтобы в потраве замечен был. Но, может, пришёл час. Хмельницкому смерть воеводы — дар божий. Иеремия один удерживал шляхту от перемирия с казаками. Сейчас бы ударить по ним для полной победы! Только, видно, не бывать этому. Начнутся теперь споры да переговоры. Ужом Хмельницкий вывернется. Кого подкупит, кому посулит, а кто и сам воевать умаялся. (3) Иеремия у него главным врагом был, но и кроме Хмельницкого недругов у батьки, как деревьев в лесу. Верное дело — отравили. Уж больно быстро помер. Вчера вечером в добром здравии я князя оставил. А кто злодейство совершил, надо бы узнать. — Святый Боже! — то пан Заглоба вскричал. — Думаете, милсдари, отравили пана воеводу? Дмытро не ответил, тяжело на него посмотрел, вздохнул и к Якубу повернулся. Спросил строго: — Что князь ел сегодня? — Та ничого, милсдарь. Погано ему ещё с ночи было. Перед сном огурцами полакомился, мёдом запил и лёг. А под утро живот у него разболелся и мутить стало. — Ежели бы я огурцов с мёдом на ночь наелся, точно бы помер, — снова пан Заглоба влез. — Огурцом трэба горилку закусювать. И салом. Тогда оно на пользу пойдёт. — Помолчите немного, пан, — попросил Якуб. — Боюсь пропустить что или запамятовать. Я лекаря кликнул, — продолжил он, глядя на Дмытра. — Пока пан Мицкевич пришёл, князю совсем худо сделалось. Вырвало его теми огурцами с мёдом, потом слизью, потом совсем уже ничем. Но дальше пан лекарь воеводу пользовал. Пусть он и рассказывает. — Давай, Стефан, — повернулся Дмытро к молчаливо сидящему в углу лекарю. — Только коротко, знаю я тебя. Самую суть рассказывай. От чего батько помер? — Так же, как вы, пан, думаю, — лекарь ответил. — Отравили воеводу. Только разобраться бы, чем. Тогда можно узнать и кто сие злодеяние скоил. — Беда! Беда, пан! — снова послышался перед входом крик Жендзяна. — Ой, шоб тоби повылазыло! Впустить! — приказал стражникам пан Скшетуский. — Шо там опять? — спросил. — Войско бунтует! — слуга выпалил. — Прознали, что пана воеводу отравили. — Говорят, конец войне. Говорят, татары то пленные наколдовали. Говорят, что все скоро... — Цыть! — прикрикнул на него Ян. — Пока скажи хорунжим и шляхте, от сердца князь помер. А кто воду мутить станет, так пригрози, что и без Иеремии для них кол сыщется. — Понял, милсдарь! — и Жендзян побёг исполнять приказ. — Нельзя людям говорить, что князь отравлен, — Ян объяснил. — Будет смута великая. Для себя всё узнаем, тогда решим, что делать. Дмытро медленно кивнул — согласился. — Мёдом не могли отравить, — Якуб тут же продолжил. — Я сам его пил и кубок князю собственноручно мыл, перед тем, как налить. А на огурцы ён жаловался, что горькие. Только всё равно съел. Больше любых фруктов сладких любил. А что мёдом запивал — так разве ж то в первый раз? Никогда ничего ему от такого не делалось. — Сей фрукт, то всяк знает, — пан Заглоба рассудил, — зело горек временами бывает. Но чтобы кто от огурца помер — такого не слышал. — Остались ещё огурцы те? — пан Скшетуский спросил. — Остались, — Якуб прошамкал. — Только две штуки. Остальные князь схрумал. — Неси, — приказал Ян. — Привести сюда двух пленных! — приказал стражникам на входе. Вскоре привели двух татар. Из тех, кто от Хмельницкого изменно утёк, да в руки разъездам попал. Пан Скшетуский одному кубок с мёдом дал и выпить приказал, другому огурцы протянул: — Ешь. Татары ничего не понимают, но приказ выполнили. — Отведите их в отдельный шатёр, какой выберете. Ждать будем. — Беда, пан! Беда! — снова заорал на дворе Женздян. — От, падлюка!.. — рыкнул Дмытро. — Глотка лужёная! — Не верят, милсдари! — с порога заорал запыхавшийся Жендзян. — Не верят, что князь от сердца помер! Говорят, вскрытие коллегиумное надобно робыть. Иначе всех супостаты потравят. Коней, и людей, и... — Ладно! — ударил по столу кулаком Дмытро. — Я и сам хочу знать, от чего воевода помер. Будет им вскрытие коллегиальное. Ты, Стефан, — обратился он к лекарю, — подбери в лазарете из своих, кто поглупее да посговорчивее. Ещё буду я, пан Скшетуский, Якуб, Жендзян от солдат, навроди то, и... — И пан Заглоба! — сказал пан Заглоба. — Мне всяк поверит! Швыдче, хлопец! Одна нога тут, другая там. Дмытро посмотрел на него долго, но решил ничего не говорить. Пан Заглоба не глуп и верен был, хоть простаком прикидывался. Мог пользу принести. — Где князя пользовать будем? — спросил Стэфан Мицкевич. — Тут, — приказал Дмытро. — Чтобы никто нос не совал. — Мне нужен стол, — мрачно попросил лекарь. — Распорядись на своё усмотрение. Только не тяни. Смотреть, как Стефан режет тело князя, Дмытро не хотел. Иеремия хоть и был ему только опекуном, но так с шести лет же! Сам однажды Дмытро «сына!» окликнул, а тот и не против, даже обрадовался, стал Иеремию батькой звать. Князь для него так много сделал, и не счесть. А что душегубом Ярёмой в народе опекуна называли, так воеводе, почитай, в одиночку казацкие восстания усмирять приходилось. Казацкое семя крепкое, его только огнём выжечь можно, да и то по весне сквозь пепел взойдет. Какая уж тут любовь? Король Ян Казимир, прости его господи, чистыми руки хотел оставить. Сам хитрил, князем Иеремиею Вишневецким и господарем литовским Янушем Радзивиллом прикрывался. Где Радзивилл проходил — не оставалось ни одного живого казака. Вырезал он Мозырь и Туров со всеми местными жителями, сжёг Пинск. Ну а князь воевода — Ямполь подчистую. За свой замок в Лубнах, который два года назад с землёй сравняли. Всех жителей Ямполя порезать-повесить велел, а сам город дотла спалить. Так чему удивляться? Ненавидели Иеремию Вишневецкого и боялись. Может, и не Хмельницкий отравил, много охочих то сделать было. — Зайдите, милостивые государи! — тут лекарь позвал их. Тело Иеремии лежало на столе, частью скрытое бордовым покрывалом. Живот и грудь были обнажены и лишены большого куска плоти, а в страшную дыру виднелись внутренности, плававшие в жёлтой слизи. Дмытро сглотнул — неприятный запах вскрытой брюшной полости, разорванных кишок и крови, так ненавидимый им в полевых лазаретах, неприятно ударил в нос. Ян насторожённо заглянул ему в лицо — не плохо ли? И попросил лекаря: — Давай, не тяни. Только важное. — Вот этого тут быть не должно, — резво принялся объяснять Стефан, опустив руку в рану и медленно поднимая. За пальцами потянулась неприятная вязкая мерзость. — А это — кишечник князя, — лекарь уверенно подхватил и потянул из живота серо-красную длинную змею. Если бы Ян в этот миг не подставил плечо и быстро, в пять шагов, не вывел бы на свежий воздух, Дмытро, наверное, свалился бы носом прямо в разрезанный живот, в противную слизь. Но Господь миловал. — Садись. Дыши, дыши. Сейчас воды тебе принесу. — Не надо, уже нормально, — прохрипел Дмытро. Посидел на земле возле шатра ещё минут пять. Потом внутрь зашёл. На стол с останками больше не смотрел, только слушал. К счастью, Стефан понял всё правильно, покосился на него опасливо и решил сократить объяснения до главного, но голова всё равно стала предательски кружиться. До Дмытра доносились только обрывки фраз: — Кровь в кишечнике и многочисленные язвы, поразившие его, почитай, насквозь, что стало причиной образования слизистого выпота... Недуг развился стремительно, что повлекло... и позволяет заключить: князь всё-таки был отравлен неизвестным ядом, попавшим в его тело через рот. Когда на дворе раздалось уже привычное: — Беда! Беда, пан! — Дмытро принял это, как избавление. — А теперь шо? — закатывая глаза, язвительно спросил Ян. — Татарин помирает! Той, шо огурцы жрал! Татарин помирал жутко. Он корчился на полу, издавая страшные крики, в которых не было ничего человеческого, в кровь рвал свой живот ногтями и бил ногами по земле. Изо рта у него текла пенистая слюна, а в широко распахнутых глазах застыл бесконечный ужас. — Добить, — коротко бросил Дмытро и вышел из палатки. — Где огурцы взял, Якуб? — тихо спросил пан Скшетуский. — Так в Паволочи на базаре, — слуга не замедлил. — Узнаешь торговку? — Узнаю, коль ещё не убёгла. — От меня не убежит. Взял Ян свою хоругвью, Якуба, и в Паволочь поскакал. Вернулся часа через два, не более. Торговку ту быстро изловили, она и не пряталась. Как село окружили, как согнали народишко на площадь да пригрозили спалить всё дотла и всех повесить, так она сама из толпы вышла. — Не губи людей, пан, — сказала. — Я тебе нужна. — Она! — заорал Якуб, тыкая в торговку пальцем. — Взять, — коротко приказал Ян. И назад в стан поскакали. Прибыли как раз, когда Дмытро, по настоянию пана Заглобы, ещё с шестью шляхтичами из приближённых, поминали князя. Горилка Дмытру в глотку не лезла, а огурцы, что на столе лежали, он сразу велел собрать и в костёр выкинул. Только один особо пупырчатый пан Заглоба утянул и схрумал: — Тож не из тех, — загадочно оправдался, чтобы никто ничего не понял, и брови многозначительно поднял. Тут как раз лекарь Стефан Мицкевич подошёл. Попросил Дмытро на поговорить, тот из-за стола встал, а за ним и пан Заглоба увязался. — Узнал я, милсдарь, интересное. Что пролить может свет на историю, как огурец отравленным сделаться мог. — Рассказывай, — Дмытро приказал. — Один лекарь из лазарета, что в коллегиальном вскрытии участвовал, три года, как из италийского Рима вернулся, где обучался в университете Ла Сапиенца на медикуса. Прошёл он и курс кафедральный изучение ядов всевозможных. — Не тяни, Стефан, — Дмытро разозлился. — Некогда мне болтать. Вон — пан Скшетуский уже из Паволочи скачет, — и пальцем на холм показал, из-за которого показалась Янова хоругвь. — Дело говори. — Ежели агурусовый куст долго не поливать, — лекарь исправился. — Так, чтобы почти совсем издох, но не до конца, а потом водой с ядом землю облить, та отрута мигом во фрукт через корни всосётся, сделав его ядовитым. — Добро, — Дмытро кивнул. — Знаем теперь, как злодейство учинено было. В наших землях сей метод ещё не ведом. Якуб огурцы помыл и осмотрел, а что внутри смерть таится, того и не понял. А что горькими иногда бывают, то вкус яда скрыло. Мда... Помолчал, подумал: — Лекарю италийскому прикажи молчать под страхом смерти. — Уже, — пан Мицкевич кивнул. Тут Скшетуский с отрядом подъехал, бабу какую-то с коня снял, на землю поставил. Баба как баба. Старая да некрасивая. — Она, — Ян говорит, — Якубу огурцы продала. Сама призналась. Пошли в шатёр, где князь покойный военные советы проводил. Дмытро на табурет сел, Ян за его спиной встал. Пан Заглоба тоже пришёл — а кто его выгонит? Бабу привели, перед ними поставили. Пан Скшетуский приказал стражникам выйти и от входа на полторы сажени отойти. Там охранять, никого не пускать. Чтобы не подслушивали. И так войско котлом с похлёбкой бурлит. Ушла стража. Баба перед ними ровно стоит — немолодая и не старая, только худющая страшно, из-за того старухой казалась. Глаза чёрные, под ними тени глубокие, рот красивый, кожа такая белая, будто не живой человек, а утопленница, волосы под вдовий платок забраны. Платье тоже чёрное, старое, но опрятное. Смотрит на них, странно так улыбается. Пан Заглоба быстро перекрестился и в угол отошёл. — Ты князя отравила? — Дмытро прямо спросил. Отчего-то чувствовал, не станет запираться. — Понравились, значит, Ярёме огурчики Ямпольские? — баба рассмеялась. — Ну так это ему от внуков моих, которых приказал в костёр кинуть, от невесток убитых подарочек. От мужа моего, что на колу его проклял. А как? Долго князь помирал? — с интересом спросила. — Сильно мучился? — Ах, ведьма! — вскричал пан Заглоба и кулак небу воздел, но тут же опустил, как баба повернулась к нему и так улыбнулась, что волосы на голове у всех присутствовавших зашевелились — Значит, долго, — кивнула довольно. — То добрэ, — и засмеялась, как будто клубок змей разворошили. — Князь преставился, но и ты душу свою навек погубила! — А если и так? — вновь баба зашипела. Глазами сверлит, губы усмешка злая кривит. — Двое моих сыновей у Богдана Хмельницкого в войске. Дай бог, живы вернутся, ещё раз женятся. А покудова, будут вас собак жечь-убивать, за слёзы казацкие мстить. Да и я, старая, на что-то сгодилась! А что душу свою отдала, чтобы Ярёму со свету сжить, так недорога плата! Пан Заглоба ещё сказать хотел, но передумал. Только перекрестился. — Как, ведьма, огурцы Якубу подсунула? — Дмитро строго спросил. — Я княжего пса ещё с прошлой седмицы на базаре заприметила. Лучшее всегда покупал. А что огурцами Ярёма лакомиться любил — то всяк знал. Вот для него их и вырастила. А как — так прав тот жирный пан, бес в ночи мне подсказал. — Долго умирать будешь! — Дмитро прохрипел и за ворот схватился — так от злости ему дыханье спёрло. — Успеешь пожалеть, во всех грехах времени покаяться хватит! — Успею, — баба рассмеялась. — Тебя самого, и весь ваш род волчий Вишневецких проклясть тоже успею! — и руку костлявую вверх подняла. Тут Ян из-за пояса пистоль заряженный выхватил и в ведьму почти не целясь пальнул. Грянуло так, что оглохли все. Голову бабы гнилой тыквой на куски разнесло. Весь шатёр кровью и мозгами забрызгало. Дымом всё сизым заволокло, а тело с грохотом рухнуло на пол. — Ну что? Не успела проклясть? — взволнованно спросил пан Скшетуский. — Не. Кажись, не успела, — Дмытро выдохнул. И тут в рассеивающемся дыму увидели они, как мёртвое тело на полу вдруг зашевелилось, и ведьма села. Белые руки её стали превращаться в страшные бугристые лапы с когтями, одежда затрещала и порвалась, выпуская наружу шипы, а из ошмётков лопнувшей головы сложилась страшная звериная морда. Огромный кривой рот, из которого капала кровавая слюна, раздвинулся до ушей, оголив корявые острые зубы. — Думал, не успею проклясть? — захохотала страшная рожа. — Так я и после смерти тебя достану! Пан Заглоба в углу от страха на задницу сел. Крестится и молитву шепчет. Дмытро за нательник схватился, а Ян с пояса вместе с ножнами саблю сорвал и наподобие креста перед собою выставил: — Меня прокляни! — крикнул. — Я тебя жизни лишил! Снова захохотала тварь: — За то, что смерть быструю подарили, прощаю. Живите, как знаете. А душу Ярёмы я с собой заберу. Обернулась тут ведьма чёрным маревом и из шатра вылетела. — Страх-то какой! — тут пан Заглоба вскричал. — Чуть не обделался! Вот они, бабы! Так и силы мужской лишиться можно! Заглянешь под юбку какой, а там — зубы! — Полно дурныци нести! — Дмытро разозлился. — Так я ж со страху! — Заглоба извиняется. — Она в шатёр княжий полетела! — прервал Ян. — За ней, быстро! Выскочили на двор, а там стражники лежат — не двигаются. Покудова по лагерю мчались, ни одного человека на ногах не увидели. Все на земле покатом. Мёртвые или без чувств — разбираться некогда было. Прибежали к княжему шатру. Там вокруг тоже все вповалку. Стража и шляхта, что Иеремию поминала — прямо под столами. Внутри ксёндз и дьякон у входа валяются. Якуб в углу скрючился — не двигается. А возле гроба странное происходит. Шесть монахов призрачных в рясах и со знаками отличия Магарской православной обители кругом стоят — оборону держат. От них яркий свет струится. А вокруг чудище страшное мечется и ревёт. Как о свет тот ударяется, так кожа серая пузырями у него вздувается, а из оскаленной пасти такой страшный визг вырывается, что пан Заглоба, который последним забежал, увидев это, тут же на землю упал: — Вот и меня колдовской сон сморил, — говорит. И вправду, заснул. Тут только Дмытро разглядел в том круге света, что на теле князя лежит-распластался ещё один призрак. Женщина в дорогих одеждах будто сверху Иеремию прикрывает. Тут и голос её громкий послышался: — Не отдам сына! Не твой он! Уходи! Пусть Господь Иеремию судит! Взвыла ведьма. Пуще прежнего стала о заслон биться. Тут Дмытро и смекнул, что призрачная женщина есть не кто иная, как мать князя. Давно почившая в православной вере княгиня Райна, которой князь клятву материнскую дал, веру не предавать. Да в девятнадцать лет не сдержал, стал католиком. Выхватил Дмитро саблю, и Ян то же самое сделал. Вдвоём на ведьму напали. Бьются с ней, рубят лапы когтистые, а те снова отрастают. Смеётся чудовище, кровавой слюной брызжет. Ничего шляхтичи сделать ему не могут, но и до Иеремии у ведьмы долезть не получается. Тут спящий пан Заглоба один глаз открыл: — Воду святую возьмите! — крикнул. — За иконой должна быть, — и снова заснул. Ян огляделся. И впрямь, за иконой в углу что-то виднеется. Хвать — а там ковш дорогой с водой освящённой. Взял он ковш, из него на саблю себе плеснул, а потом с разворота одним ударом снёс ведьме зубастую голову напрочь. Тут же исчезло всё: монахи и призрак княгини Райны. А тело князя вспыхнуло огнём ярким. Может, лампадку с маслом кто из них случайно перевернул, и занялось — то непонятно было. Быстро огонь потух, шляхтичи после боя и отдышаться не успели. Шатёр разорённый в полумрак погрузился, а тело ведьмы снова человеческим сделалось.Только одежда на нём разорвана, в крови всё и без головы. Дмытро останки святой водой полил — вмиг ведьма в золу истлела, совсем ничего от неё не осталось. — Фух, — вытер Ян пот со лба. — Кажись, справились. — Ага, — ответил Дмытро. — А ты что, Ян? Зачем на себя проклятье моё взять хотел? — Так это, — пан Скшетуский затылок почесал. — Ты же мне друг, Дмытро. Самый лучший. Я за тебя и жизнь бы отдал. — А! — Дмытро согласился. — Так и ты мне друг лучший. И я за тебя жизнь отдал бы — не задумался. — Так обнимемся, друже! - шагнул к нему Ян. — Обнимемся! — сгреб его в объятия расчувствовавшийся Дмитро. Тут пан Заглоба не вовремя зашевелился. Отпрянули шляхтичи друг от друга, чтобы глупостей про них не подумали, но, видно, поздно уже было. Заглоба на полу сел: — А спал я, — говорит. — Не слышал ничего и не видел. Так что? Обдурил всех князь Иеремия? — От, гадство! — Дмытро разозлился. А Ян только глазами весело стрельнул — не расстраивайся. — Не перешёл воевода в веру католическую? — как ни в чём ни бывало пан Заглоба продолжил. — В православии помер? А то, я думаю, такой скорый на расправу пан, а иноверцев на землях своих не притеснял. Монахам Магарской обители, что к бунту против него подстрекали, простил, и саму обитель землями и расположением пожаловал. Ох, хитёр Ярёма был! Видели тех монахов призрачных? Голову даю, самым первым узнал я покойного игумена Калистрата. (4) — Так вы ж, пан Заглоба, спали? — Ян глаз прищурил. — Я спал, но иногда просыпался. Уж больно вы шумели, — Заглоба палец поднял. — А кто тебя про святую воду надоумил? То-то же. Тут Якуб в углу шевелиться стал, за ним ксёндз поднялся. Смотрят по сторонам — ничего понять не могут. Пан Заглоба начал им разъяснять, что лампаду с маслом они перевернули. Пожар начался, все и угорели. — Если бы я не пришёл, совсем бы померли. Смотрите, что утворили? Князь Иеремия у вас лицом обгорел! Заохал Якуб, за голову схватился. Ксёндз стал порядок наводить, свечи зажигать — темно уже в шатре было. К закату солнце клонилось. А шляхтичи на двор вышли. Поговорить. — Шо делать будем, Дмытро? — Ян спросил. — Как князя хоронить? Не католик он, сам видел. — Не католик, — Дмытро вздохнул. — А давайте, милсдари, скажем, — пан Заглоба предложил. — Коль пожар случился, и князь обгорел, пусть в закрытом гробу его хоронят. Чтобы народец не пужать. А в тот гроб кого-то из солдат положим. Что в лазарете от лихоманки померли. А гроб с телом Иеремии отправим в Мгарский монастырь — так правильно будет. Пусть его там отпоют, похоронят и читают над ним усердно. (5) — Прав пан Заглоба, — Дмытро сказал. — Так и сделаем. Жендзяна с телом отправим — то человек верный. А если ещё и денег ему дадим, он язык за зубами до смерти держать станет. Ну и орать по утрам, будить нас целую седмицу не будет. — Добро! — обрадовался Ян. — Жендзян поедет. Горластый, сучий потрох, шо кот по весне, но шляхтич, хоть и бедный. Тайну сохранит. — А пока надобно нам господу помолиться и за спасение поблагодарить, — Дмытро кивнул. — Слухай, — хитро прищурил глаза Ян. — А может, нехай ксёндзы молятся? У них то лучше выходит. А мы поедем, в речке скупнёмся. — А и правда, хлопцы, езжайте, — поддержал пан Заглоба. — После такого страха надобно в текущей воде омыться. А я тут с телом распоряжусь. Заодно и столы накрыть велю. Надобно князя хорошенько помянуть. — Так поминали уже, — пан Скшетуский удивился. — То мы его в католической вере поминали, а теперь в православной надобно, — пояснил пан Заглоба. — И то верно, — согласился Дмытро. Поехали, скупнёмся, а потом горилки выпьем да закусим. — Только не огурцами, — притворно испугался Ян. — Я на них до скончания веку смотреть не стану. Подлый фрукт! Помянем князя и спать пойдём. День долгим вышел, устал я. Ну шо? Наввыпэрэдкы? — и дал коню шенкелей. — Давай! — Дмытро рассмеялся и вслед ему поскакал. Прямо в сторону речки Ростовыци. ___________________ 1 — Димитрий Ежи Вишневецкий — князь, воевода белзский, краковский каштелян, великий коронный гетман. После смерти отца находился под опекою Иеремии Вишневецкого. 2 — Князь Иеремия Вишневецкий скоропостижно скончался 20 августа 1651 года 11:00 в польском военном лагере под Паволочью. Перед этим он поел огурцов и запил их мёдом, от этого заболел и умер. Но такое объяснение не удовлетворило польское войско. Армия подозревала, что их любимого вождя отравили. Чтоб не допустить бунта, было проведено коллективное вскрытие, не подтвердившее версии об отравлении. 3 — Так и случилось. В ноябре этого же года в Хмельнике скончался коронный гетман Николай Потоцкий — второй из предводителей войска польского в битве при Берестечке. После длительных переговоров и небольших стычек война возобновилась, и в 1652 году казацкое войско Богдана Хмельницкого наголову разбило коронное польское войско под Батогом. 4 — Иеремия Вишневецкий перешёл в католичество в возрасте девятнадцати лет. Но православных и ариан князь на своих землях не притеснял. Особо выделял Магарский православный монастырь, основанный его матерью. В крупном, по тем временам, городе Сребном поддержал организацию православного братства со школой, больницей и домом для собраний. В 1646 году Вишневецкий, будучи в то время старостой каневским, писал своему подстаросте, чтобы не смел притеснять Креховский православный монастырь. Веротерпимость была характерной для Украины-Вишневетчины. Сын Иеремии, князь Михаил Вишневецкий, был избран в 1669 г. королем Польши. 5 — После смерти тело Иеремии из Паволочи было перевезено в костёл в Соколе. Проведённая в 1980 году экспертиза доказала, что останки не принадлежат князю, так как не подвергались вскрытию, тогда как труп Иеремии Вишневецкого был публично вскрыт в Паволочи. Место настоящего упокоение князя пока не обнаружено.