Обреченные быть

«Знай же, он долго мучился в руках хозяина. Как такой маленький мог выдержать столько мучений? И он выдержал, Гэндальф, выдержал…» Дж. Р.Р. Толкин «Властелин Колец: Возвращение Короля»

Рассказ Малфоя оказался долгим. Гермионе пришлось наложить на песок, где они сидели, согревающие чары. До сегодняшнего дня она почти не пользовалась палочкой вне дома и школы. Впрочем, она нечасто бывала на людях, хоть и заставляла себя выходить — чтобы не прослыть затворницей и тем самым не привлечь лишнее внимание. Но отказаться от магии рядом с Малфоем было выше её сил. Однажды она уже проявила неосторожность, которая стоила жизни Гермионе Грейнджер и породила Гермиону Лост — жалкое создание, способное лишь существовать на грани безумия. Слушая Драко, она понимала, что никогда бы не поверила ему, не случись то, что случилось. Она так же съязвила бы насчёт бабушкиных сказок, как сделал он в ресторане... Только его слова были правдой. Он рассказал о снах последних двух лет: в них к нему являлся отец. Люциус дал понять, что сны Драко — больше чем сны. Что он может вернуться и хочет вернуться. Что это реально... и как это осуществить, Люциус объяснил ему тоже. В конце концов он показал дорогу, когда поиски Драко зашли в тупик. Обратиться к её друзьям, избежав вопросов, он не мог — и никто бы её не выдал. Но был тот, кто наблюдал за ней неотрывно и не разлучался ни на миг. Тот, кто жил в ней и желал вернуться в мир. Гермиона была права, рассуждая в письме к Гарри о зле, рвущемся в мир, а как иначе, если это зло рвалось из неё самой. Уйдя в бездну, Люциус продолжал гнуть свою линию, терпеливо и настойчиво прокладывая путь к цели. Она испытывала дикий ужас с тех пор, как Драко появился у её двери — ужас, смешанный с непреодолимой тягой к нему. Он пока не понимал, каких титанических усилий стоило Гермионе бороться с собой, несмотря на принятые зелья и бесконечный аутотренинг. Драко вообще многого не понимал. Его терзали видения, говорил он, мучило непонимание... Она могла бы рассказать ему о мучительных видениях. Несчастный сопляк — что он знает о боли? Он только начал постигать её нынешним вечером. Гермиона шла на встречу и молилась, чтобы он увидел воспоминания отца так, как видела их она все эти годы. Проклятые, бесконечные годы ада на земле. И это сбылось — она бы наслаждалась его ужасом, если бы могла. Вместо этого она замирала в ожидании: Драко предстоит многое осознать рядом с ней. Например, то, как много она, Гермиона, знает о нем — ровно столько, сколько знает его отец. Она видела его жизнь с первых дней. Чудовищное ощущение, что она давно состарилась, прожив чужие жизни после своей, что вырастила и воспитала Драко Малфоя; а до того — выросла Люциусом, ещё раз отучилась в Хогвартсе, стала Пожирателем, вступила в брак... Она мучительно не хотела перебирать в голове остальное, но не могла. Оно завладевало её жизнью последние восемь лет. Гермионе так давно было страшно, что она не помнила, как бывает по-другому. А Драко сидел рядом и думал, что знает что-то о страдании. Она — знала. И Люциус знал. Восемь лет у них общая боль на двоих, и это был не её выбор. Гермиона видела: Драко не верит до конца в то, что происходит. Несмотря на видения, на проведённый рядом с ней день — не верит. Что ж, она сумеет его убедить. Она дождалась, пока он закончит говорить, и вгляделась в него. За годы, что они не виделись, в облике младшего Малфоя проступили черты старшего. Нет, они не были похожи, как две капли воды, но от какой яблони это яблочко, сомнений не возникало. Гермиона смотрела на Драко с привычным раздвоением чувств: страх и нежность. Ненависть и любовь. Хуже всего было ощущать любовь. Она привыкла, но от этого чувства не перестали быть нереально странными. Она чувствовала любовь, но сознавала, что не может любить. Гермионе Грейнджер он был никем, даже не врагом — так, сильно раздражающим фактором. Он не был ей сыном, а она вынуждена была чувствовать, что был. Гермиона не считала себя сумасшедшей — она ею стала. Потому что невозможно не сойти с ума, проживая чужие жизни вместо своей. — Драко, — начала она после паузы. — Я вижу, ты все ещё не веришь. Ни мне, ни своим видениям... своему отцу, — она с мрачным удовлетворением отметила, как дернулся его рот, и продолжила: — Есть кое-что, о чем ты должен знать, Малфой. Ему так же больно, как мне. Все эти годы, — Гермиона старалась говорить медленно и отчётливо, чтобы не пришлось повторять. Ей не хватит сил на это. — Он не ушёл. Его душу тоже расщепило, как тело при неудачной аппарации... — Тоже? — Он все-таки перебил, будь он трижды проклят. — Тоже — как и мою. И он жаждет свободы. И снова нашёл к ней дорогу, как тогда. В прошлый раз его попытка не увенчалась успехом. Что-то пошло не так. Не знаю, может, дело во мне, а может, в нем было слишком много ненависти. Драко закусил губу. Слушать о Люциусе такие вещи ему было неприятно; Гермиона видела это и даже не пыталась подавить злорадство. У неё в арсенале было бесконечное множество таких вещей для Драко, и она собиралась щедро ими делиться. — Люциусу нужна свобода. И его свобода неразрывно связана с моей. Даже если я умру после его освобождения — это будет выход. Я давно мертва, меня этим не напугать. Малфой сидел перед ней бледный и разобранный. Как головокружительно все изменилось за один день, и продолжало меняться каждую минуту. Не то чтобы ей нужна была власть над ним, не к этому она стремилась. Но ей оставалось совсем немного, чтобы его сломать. — У тебя проблемы с доверием, Драко, — заметила Гермиона, загребая ладонями песок и высыпая обратно. — Мне это знакомо. Но у тебя нет выхода, тебе придётся поверить. — Он открыл было рот, но у неё больше не было ни времени, ни желания его слушать. Что его сюда привело, она уже узнала, остальное было излишним. — Ты родился недоношенным. Я уже говорила, Люциус исступленно боялся за тебя, и сделал возможное и невозможное, чтобы ты не родился в июле. Гермиона неожиданно испытала извращенное удовольствие, наблюдая, как меняется в лице Малфой, явно слыша такое впервые. О, Драко, хочешь послушать семейных легенд рода Малфоев? Обращайся, тебе понравится, обещаю. — Ты родился совсем маловесным и слабеньким. Твоя мать кормила тебя грудью и плакала, потому что ты не мог как следует сосать. Она боялась, что ты не выживешь, а твой отец проклинал себя за содеянное, но если вернуть время назад, он поступил бы так же. Видишь, он снова искал решение, снова рисковал и снова нашёл. Но в тот раз он выиграл: ты выжил. Драко Малфой, оказывается, тоже Мальчик-Который-Выжил, представляешь, — она хмыкнула, заметив, что Малфой вздрогнул, глядя на неё, как на исчадие ада. — Ты же всегда завидовал Гарри, он был избранным, а ты очень хотел им быть. Что скажешь, Малфой, жалеешь, что родился раньше срока? Ты мог бы стать мишенью Волдеморта и прославиться на века, а тебе не повезло — твой отец слишком заботился о тебе… С ней случилось то, чего не случалось очень давно: она вышла за флажки. И сейчас последует наказание, Гермиона знала и замолчала, но сказано было достаточно. Лоб и виски сковал раскалённый обруч, в горле стало жечь, будто туда влили кислоту. Она схватилась рукой за шею и застонала от пульсирующей боли в голове. Малфой очнулся. — Что? Что с тобой, Грейнджер?! Она слышала панику в его голосе, чувствовала, как он хватает её за руки, не соображая, чем помочь, но ответить не могла. Люциус не выносил издевательств в адрес своего сына, и ей не следовало об этом забывать. Вынужденно обитая в теле и сознании Гермионы, Люциус оттачивал умение мучить её и сводить с ума. Она чувствовала, как он сходит с ума сам — от безысходной ярости и боли, — и топит в этой боли её. В первое время, когда она металась в бессильном отчаянии, она проклинала его и весь его род; она цеплялась за знакомых ей Нарциссу и Драко, возненавидев их до немыслимого предела. Люциус наказывал её за это. Он мог душить, но на горле не оставалось синяков. Мог вырывать ей волосы — это было так больно, что она хваталась за голову, ожидая нащупать под пальцами кровь, но крови не было. А ещё он мог заставить её зубы болеть так, будто их рвут на живую, и тогда ей казалось, что череп треснул, что десны разворочены до кости и кровь заливает горло и нос, мешая вдохнуть. Отдышавшись, она вслепую ползла в ванную, чтобы добраться до зеркала и убедиться: зубы на месте... И рыдала часами, пока глаза не превращались в щелки между опухших красных век. Разумеется, ей пришлось бежать — так далеко, как только возможно, чтобы не окончить жизнь в Мунго, через стенку от несчастных Лонгботтомов. Может, это был и не худший вариант. Может, всему наступил бы конец. Но что-то заставляло её цепляться за ошмётки своей раздавленной жизни. Постепенно Гермиона училась следить за мыслями и словами. Одному богу ведомо, как удавалось ей прятать их там, где обитал теперь Люциус, но она думала, что дело не в этом, а в самом её стремлении. Она стремилась не думать о его семье — всеми оставшимися силами. И он поощрял её отсутствием наказаний. Дрессировал... и она поддавалась. — Ч-черт, — вырвалось у Драко; она ощущала, как дрожат его руки, намертво вцепившиеся в её. Вот от его пальцев точно останутся синяки, с тоской подумала Гермиона, только сейчас понимая, что говорила вслух. Она с трудом подняла на него глаза и прочитала на его лице болезненный ужас. — Я не могла... существовать среди людей... постоянно падая на землю, корчась и крича, — прохрипела она, пытаясь вырваться и приподняться на локтях. Плечи ныли от судорожной хватки Малфоя, но голову немного отпустило, и горло лишь слегка саднило, как от простуды. — Мне пришлось уехать... чтобы не окончить дни в психушке. Не знаю, зачем я так стремилась... жить после всего, но... как видишь, я все ещё... жива, — ей удалось выдавить кривую усмешку, и Драко сорвался. Отпустив, наконец, её руки, он отвернулся к океану и в исступлении замолотил кулаками по песку, выкрикивая в воздух что-то нечленораздельное. Гермиона молча смотрела, как его тело сотрясают рыдания, чувствуя, как сквозь него разрядами тока проходят боль, разочарование и тоска; как любовь к отцу трансформируется в более сложное и глубокое чувство... Как он учится принимать его другим. Настоящим. Полностью. Это завораживало и пугало. И невероятным образом дарило надежду на что-то новое. Избавление. Свобода. Жизнь. Все это ещё может быть у неё, и ей казалось, что прямо сейчас, на ночном пляже заново рождается и она сама. Гермиона Грейнджер. Но до неё было очень далеко, намного дальше, чем от Зеленого континента до Британии. ...Позже, когда они обессиленно лежали на песке, Гермиона поняла, что так и не сказано главного. Она уже знала, как и почему Драко её нашёл, но зачем — вопрос висел в воздухе, подобно грозовой туче, готовой взорваться разрушительным градом. — Малфой... — его напряжение она почувствовала, не касаясь. — Что мы должны сделать? Он молчал достаточно долго, чтобы она успела ощутить внутри взволнованные колебания чужой сущности, сродни тошноте. — Зачать ребёнка. В нем воплотится Люциус, освободив тебя. Только так, — в безжизненном голосе звучала хорошо знакомая ей самой обреченность. Слова оглушили Гермиону, подобно удару давнего Империуса сто двенадцатого заключённого. Её затошнило по-настоящему. Нет, невозможно. Немыслимо. Нет. Неужели она мало вынесла, что теперь должна выносить внука своего насильника и убийцы? Переспав с его сыном. Это слишком даже для неё. Гермиона собрала все оставшиеся силы, поднялась на ноги и отряхнула грязную одежду. На побережье поднимался ветер, песок летел Малфою в лицо. — Куда ты? — он рывком сел, взирая на неё с мрачной тревогой. Он выглядел измученным, но это последнее, что её трогало. Она предпочла бы видеть его мертвым. — Я ухожу. Ты сам слышал, что ты сказал? Это... Я не знаю, как это назвать. — Грейнджер, подожди... — Не смей. Называть меня. Грейнджер. Гермионы Грейнджер больше нет, давно уже нет. Её убил твой отец, ты что, не понял? — В костях заломило, будто накатывал грипп. Ей следовало быть осторожной и не приводить Хозяина в ярость; она может и не вынести ещё одной атаки его злобы. — Гермиона. Зачем? Ну зачем он зовёт её по имени, почему не уберётся из её жизни? Она ведь почти научилась выживать. — Не хочу слышать твой голос, Малфой, не хочу видеть тебя, не хочу знать о тебе ничего, никогда. Ты не находишь, что с меня достаточно Малфоев? — она почти плакала, ещё немного, и она сдастся, надо бежать. Сейчас, пока не поздно. Драко вскочил на ноги и в два шага приблизился к ней вплотную. Гермиона не ожидала такой прыти, она неловко оступилась, но руки Малфоя не дали ей упасть. — Как, ка-а-ак? — всхлипнула она ему в плечо, не в силах вывернуться. — Я не могу выносить даже твоих прикосновений, Драко! — слезы полились, она больше не могла сдерживаться. Она просто ничтожество, неспособное управиться с собственными чувствами, которых почти не осталось. Память швырнула её в другой вечер, где она рыдала в другое плечо, и другие руки кольцом оберегали её от мира, который сломался непоправимо и навсегда. Когда Серый Волк ещё был жив, но она уже стала добычей. Только в этих руках не было тепла, в этих плечах — защиты, это был плен, и она не верила, что сможет выбраться. Малфой ничего не говорил, но и не давал уйти, и хватка его была крепкой. Она вонзила ногти в гладкую кожу в расстёгнутом вороте его рубашки, но он словно и не заметил царапин. Гермиона смирилась, отчаявшись, и просто плакала навзрыд на груди Драко Малфоя, больше всего на свете желая умереть здесь и сейчас. Она не сразу почувствовала в себе новое… умение. Гермиона замерла и выпрямилась, поднимая на Драко залитые слезами глаза. — Хочешь увидеть, как это было? — Было — что? — не понял Малфой, сбитый с толку неожиданным переходом от рыданий к диалогу. Гермиона прищурилась, пытаясь сосредоточиться, нащупать внутри то, что нужно. — Войди. — Нет, — Драко передернуло, глаза расширились. — Не хочу больше. Что ж… — Заладил своё! Ты мне уже сто раз это говорил, — в её голосе было столько льда, что бледный как стена Драко отдернул руки, будто обжегшись. — Напоминаю тебе: плохо относиться к Гарри Поттеру нельзя. Весь народ считает его героем. Ведь это из-за него не стало Темного Лорда*. Войди, Драко. И он прошептал: «Легилименс», непослушными губами, не в силах противиться властным интонациям отца. Мерлин, как же легко это вышло — он и не надеялся. Что-то в глазах девчонки подсказало ему, что шанс есть, и упустить его глупо. Драко слышит мысли фоном в своей голове, он не может ими управлять. Он видит руки — жилистые, исцарапанные, под обломанными ногтями — грязь; они сжимают беззащитное тело, раскинутое на столе перед ним. Это его руки сейчас, и ими он не управляет тоже — они живут своей жизнью. Это уже было, уже случилось. Грейнджер совсем юная — такой он помнил её со школы; но таких глаз, как сейчас, у неё не было. Она плачет, но совсем не сопротивляется, и улыбается. От этой улыбки у Драко шевелятся волосы, а тело, в котором он заключён, тем временем расправляется с Гермионой по своему усмотрению. Драко не хочет видеть, как она двигается под его толчками, не хочет слышать собственного хриплого дыхания; его губы произносят слова, которых он никогда бы не сказал. Хотя, он думал так же — тогда, давно. Ещё он думал, что рад был бы уничтожить грязнокровку. Сейчас он занимается этим и понимает, что это не для него. Его мутит, но он не может даже отвернуться. Вместо этого он переворачивает её животом на стол и видит ссадины на её спине. Она не издает ни звука, словно неживая кукла, а Драко безмолвно кричит, он не хочет быть здесь, не хочет касаться её, видеть и осязать. Однако, несмотря на тошноту, он не может не почувствовать возбуждения. И это убивает его, ведь он не извращенец. Не считает себя им, но сейчас... Вперемешку с чужими мыслями Драко с трудом разбирает свои: он не может не ощущать, ведь сейчас это — он; он насилует лишенную воли Грейнджер, он ненавидит её так, что хочет придушить, схватить за горло и давить, пока не почернеет язык и не остекленеют глаза, но нельзя, нельзя — она должна остаться в живых. Со всем тем, что он с ней делает и сделает ещё, если успеет; он — успевает и кончает, глядя в её темные неподвижные глаза, и в этот момент он умирает и рождается заново... Тяжело дыша, Гермиона смотрела, как Малфоя тошнит на песок. Возможно, теперь ему проще будет понять, что её трясет от его прикосновений. Раньше она не умела выбирать воспоминания, и те два, что показала ему сегодня, были случайны. А теперь показала то, что захотела сама — как и подобрала фразу, которая ввергла его в ступор: стремительно перебрав в голове диалоги отца и сына. Откуда пришло это умение, она не знала, но совершенно точно была уверена: Люциусу это не понравилось. Пока он вышвырнул Драко из воспоминания, которое выбрала она, и явно позже, чем ему хотелось бы. О том, что он сделает с ней за это, Гермиона думать не хотела, важнее было другое: это новое умение, а значит, что-то изменилось... Значит, весы слегка, незаметно склонились в её сторону. ____________ * «Гарри Поттер и Тайная комната», глава 4 «Флориш и Блоттс», диалог Люциуса и Драко в «Горбин и Бэркс»