Обреченные быть

Я давно понял, что адом может стать все: лицо, слово, компас, марка сигарет в состоянии свести с ума, если нет сил вычеркнуть их из памяти. Хорхе Луис Борхес «Алеф»

Увидев Грейнджер в дверях ресторана, Драко бросил взгляд на часы: она тоже явилась раньше назначенного времени. Тощую фигуру скрывали хорошо сидящие джинсы и свободная футболка; стильно растрепанные волосы; тени под глазами исчезли. Привычная маскировка, догадался он, усмехнувшись про себя. Банальное заклятие вуали и удачно подобранная одежда. Со времён их последней встречи Грейнджер обзавелась вкусом. Драко осекся, напомнив себе о своей цели. Не для того он потратил уйму средств на поиски, оставил работу и пересёк половину земного шара, чтобы отпугнуть её издевками. Она быстро нашла его глазами, подошла к столику и молча села напротив. Драко так же молча подвинул к ней меню, но она отмахнулась и заказала незаметно появившемуся официанту ростбиф с овощами. Драко добавил к заказу пасту с морепродуктами и бутылку «Шепота вейл». Грейнджер не возражала. Официант исчез, а Драко подумал, что его отец, оказавшись в незнакомой стране, обязательно попробовал бы что-нибудь местное... и одернул себя. Гермиона живёт здесь уже чертовых восемь лет. За восемь лет напробуешься аборигенской кухни до одурения. Как раз логично, что она хочет ростбиф. — Почему ты отрезала волосы? — он, наконец, нарушил тишину, не зная, как приступить к главному. — А... это, — Грейнджер рассеянно коснулась волос, доходящих до плеч. — Бабушка говорила мне, что волосы и ногти хранят информацию о нас. Если хочешь избавиться от груза прожитого, стоит подстричься покороче. — Забавно, — не удержался Драко, — ты вся такая рациональная, и вдруг — бабушкины сказки о дурной энергетике? — Это не сказки... — она смешалась и недоговорила, блуждая взглядом по ресторану. «Сказки должны оставаться неизменными», — вспомнил Драко, — «Иначе они превращаются в жизнь, а дальше никто ни за что не отвечает…». И вот это: «Люциус Малфой знал маггловскую сказку о Красной Шапочке и Сером Волке. Люциус Малфой был Серым Волком». Черт дернул его болтать о сказках. Разговор не клеился. Драко пытался поймать её взгляд, снова подозревая, что она не только внешность привела в порядок, но и приняла что-то седативное для успокоения души. Он глубоко вздохнул. — Грейнджер... Я кое-что нашёл в твоей корзине для мусора. Она мгновенно сфокусировалась на нем. Подоспевший официант вопросительно поднял брови, держа на отлёте бутылку вина. Драко кивнул ему; тот аккуратно наполнил бокалы и бесшумно испарился. Гермиона словно и не заметила, не сводя потемневших глаз с Драко. Он вытащил совершенно невредимый пергамент и расправил на белой скатерти. На лбу Грейнджер выступила испарина, она впала в ступор. Драко засомневался в её адекватности и пожалел, что поторопился. Возможно, не стоило ему рваться с места в карьер, но ведь за этим он и приехал. — Ты умеешь восстанавливать сожженные пергаменты? Ее безжизненный голос совершенно не вязался с бурей эмоций на лице. — Умею. Научился еще в школе, — он снова коснулся письма, проверяя его реальность. — Ты сожгла его не до конца… Гермиона так неожиданно схватила его за руку, что Драко едва не вскрикнул. — Войди. — Что? — Войди в моё сознание, Малфой. Драко вдруг испугался до холодного пота, до мурашек, ползущих даже под волосами. Что-то было совсем рядом, что-то сверхъестественное, и он стремительно терял контроль над ситуацией. Терял контроль над собой, не чувствуя сил сопротивляться силе в обличье Грейнджер прямо перед ним. — Давай, Драко, — расширенные зрачки сделали её глаза чернее, чем у Снейпа. — Легилименс... — прошелестело с губ, едва ли слышно ему самому. Мама. Совсем юная, непривычная. У неё отчаянный и измученный вид: плечи опущены, лицо бледнее луны в стрельчатом окне. Он осторожно берет из её рук маленький свёрток кружев, из которых доносится тревожащий зов. Хныканье, раздирающее мозг и душу. Ужасающе смешанные чувства: запредельный трепет и крайнее раздражение... страх — сделать что-то не так, причинить боль и вред, — и желание выйти в то самое стрельчатое окно, с третьего этажа Малфой-мэнора, в ночь, в тишину. Он очень устал, но она устала сильнее. Драко всматривается в перекошенное красное личико в обрамлении фамильных кружев и думает о предках. Носил ли Абраксас его на руках? Испытывал ли те же чувства? Или его мать приняла на себя всю тяжесть первых месяцев родительства, оберегая покой мужа? Ему хочется верить, что нет. Что носил, укачивал, берег — сына и жену. Как он сейчас. Новые, неведомые прежде чувства одолевают, смущают, придают сил. Ночь кажется бесконечной. Крошечная мягкая тяжесть затихает, даря надежду на вожделенный сон. Драко, не дыша, опускает младенца в колыбель, тихонько качает... крадётся к кровати. Подушка хрустит, как снег под сапогом. Одеяло шуршит, словно иссохшие осенние листья. Проклятую кровать нужно тщательно зачаровать от малейшего скрипа, он займётся этим прямо завтра... Чертовы птицы — неужели они всегда просыпаются до рассвета? Он мучительно долго опускается на кровать, пытаясь не издать ни звука, рядом с неподвижной женой. Она, кажется, уже научилась спать бездыханно. Лежать неудобно — затекает спина, — но плевать, лишь бы спать; и вот накатывает дрёма, он вяло отсчитывает в уме, сколько удастся проспать до подъема... Сознание плывёт, погружаясь в мягкую, тёплую пелену сна... Кряхтение. Ноющий ор, набирающий силу и громкость. Мерлин всемогущий, ну за что... Он осторожно толкает Нарциссу, не открывая глаз, пытаясь не растерять драгоценные крупицы едва зародившегося сна. Слышит тяжёлый вздох и невнятный плачущий возглас — но принять её смену на себя выше его сил. Он следующий... а сейчас спать. Сколько сможет, сколько успеет, сколько получится. Он очень любит сына — прежде он не знал, что такое любить. Но и как тяжело растить эту ошеломительную любовь, он не ведал тоже... Сын плачет. Жена тихо, безнадежно напевает колыбельную. Спа-а-а-ать... Драко забывается хрупким сном и вылетает в реальность. Грейнджер страдальчески морщилась, держась за виски. Драко хватал ртом воздух. В голове на несколько мгновений не осталось ни единой мысли, кроме только что увиденной картинки. В носу стояли запахи детской присыпки и лаванды. В Малфой-мэноре постельное белье пахло лавандой, сколько Драко себя помнил. Он безотчётно стиснул её запястье, не обратив внимания на стон. Воспоминание было живым и ярким. Это счастливое воспоминание... Безобидное. А если она живёт со всеми воспоминаниями отца? Драко непроизвольно отдернул руку и посмотрел на Грейнджер по-новому, обуреваемый брезгливым ужасом, смешанным с жалостью. Она тихо всхлипывала, уронив голову на грудь. Драко огляделся, отмечая любопытные взгляды из-за соседних столиков. Он торопливо взмахнул палочкой, раскидывая над головой заклинание неприметности, и уставился на Грейнджер, не решаясь заговорить. Мерлин всемогущий, её есть за что пожалеть, как бы то ни было. Не хотел бы он видеть её снов по ночам. Было впечатление, что он только заглянул в бездну, стоя на коленях, вытянув шею и крепко хватаясь за траву. И до сих пор Драко чувствовал на своих плечах длинные отцовские волосы. Грейнджер живёт на дне этой бездны. Почему она вообще до сих пор жива? Он ощутил нарастающий зуд в ладонях и повернул голову: официант с готовым заказом пытался привлечь его внимание сквозь чары. Драко не мог представить что-то более неподходящее, чем еда, здесь и сейчас. Отменив заклинание, он позволил ему поставить на стол тарелки и приборы и попросил счёт. От запаха мяса тошнило. Грейнджер притихла, но по-прежнему не поднимала головы, завесив лицо волосами. Быстро рассчитавшись, Драко подошел к ней и осторожно тронул за плечо. Она покорно встала, и они покинули «Золотую кукабару», оставив на столе оплаченный счёт и нетронутую еду. Морской бриз немного привёл её в чувство — рука на его локте ожила и попыталась соскользнуть. Драко остановился у обочины и вгляделся в её лицо. Грейнджер избегала смотреть в глаза. — Хочешь пройтись по пляжу? Сотню галлеонов за её мысли. Её настоящие мысли, не чужие воспоминания. Драко чувствовал себя на пороховой бочке, абсолютно не понимая, чего ждать от Гермионы в следующую минуту. Она медленно кивнула, пребывая в странном ступоре. Они свернули на песок и побрели на шум океанских волн. Несмотря на дикий вечер и усталость, Драко с наслаждением вдыхал соленый воздух. Первое безусловно приятное впечатление последних дней. Он всегда хотел выбраться на океан, но не при таких обстоятельствах. Грейнджер остановилась в нескольких шагах от полосы прибоя и заставила его остановиться тоже. Он собрался заговорить о чем-то нейтральном и как-то вернуться к волнующей теме, но она опередила его, снова сделав все быстро и внезапно. И Драко опять не сумел воспротивиться, шепнув: «Легилименс...» И рухнул в ад. БОЛЬ. Конец. Всему конец. Боль... Ничего, кроме адской боли. Он никогда не знал, как много в его теле костей — теперь он чувствует каждый сустав, каждая пора кожи впитывает обжигающую кислоту. Каждый волос на голове превратился в раскалённую иглу и впивается сквозь череп прямо в мозг. — Ничтожество. Холодный голос полон вибрациями лютой ярости. Голос — единственный ориентир в кромешной тьме небытия, где он тонет. — Мразь. Глаза вскипают. Из них течёт кровь, господи, он навсегда ослеп. Почему он ещё не умер? Почему до сих пор чувствует эту необъятную боль величиной с вселенную? — Никчемный пес. Драко цепляется деревянными пальцами за осклизлые камни. Позвоночник выгибается до хруста, до последнего предела возможностей. Этой боли нет равных, ей нет названия, потому что в сравнении с ней смерть — блаженное избавление, а хуже смерти нет ничего. Когда-то он очень любил жизнь. Любил этот дом, который станет его могилой. Тогда он боялся смерти, теперь — молил бы о ней... если бы ещё во что-то верил. Тихий безумный смех — по-прежнему пронизан неослабевающей яростью. Он больше не в состоянии контролировать свои мысли. Боль. Кровь. Кровь... полукровка. Проклятый полукровка сбежал, и другой полукровка убивает его за это. — Нет, Люциус, ты умрешь не сейчас. Эта волна боли точно последняя для него. Кожа отслаивается, под ней — яд. Мышцы распадаются на волокна. Он горит на костре, под прицелом десятков глаз, как средневековый колдун. Заклятие снято. Но боль с ним, в нем, он сам — боль. Слух и зрение не желают возвращаться. Мозг отказывается подчинять себе тело, оно не служит ему больше. Огонь... затухает. Но раскалённые угли жгут его останки. Вот что он такое — собственные останки. Лорд пинает его под рёбра — как он может чувствовать это? Ведь он мертв, должен быть мертв. — Следи за собой, Люциус. Не повторяй подобных ошибок. Голос превратился в шипение, холодная ярость почти улеглась. Теперь в нем — презрение и брезгливость. Но ему все равно сейчас. Он слишком разрушен осознанием ускользнувшей смерти. Он просто разрушен. Но завтра соберёт себя из руин и снова пойдёт за Лордом. У него нет выбора. У него пока ещё есть семья... — Господи, — Драко обнаружил себя лежащим на прохладном песке и сгрёб его пальцами. Песок. Не камень. Он цел и жив... но отголоски боли в теле заставляли крупно дрожать. — Господи... Запах подвала и запах крови. В мэноре не осталось ни лаванды, ни детской присыпки. Ледяная рука сжала его запястье. Грейнджер смотрела на него горящими глазами. Драко с трудом удержался, чтобы не шарахнуться от неё, не сбежать, обгоняя собственные мысли. — Почему? — его голос звучал хрипло. — Почему я не вижу это со стороны? Почему оказываюсь в его шкуре? Грейнджер пожала плечами, чертя на песке фигуры и тут же стирая. Если бы можно было стереть прошлое. — Думаю, дело в том, что это не мои воспоминания. Это не... рядовая ситуация. Очевидно, тут какой-то сбой, и ты... будешь видеть все его глазами. Драко потёр лицо руками, пытаясь прийти в себя. В ушах все ещё звенело. — Грейнджер? — Да? — А ты?.. Как видишь его воспоминания ты? — Так же, — еле слышно ответила она, отвернувшись к океану. — Поэтому я знаю, например... как он боялся за тебя, — Гермиона взялась за шею, словно желая убрать вставший в горле комок. — Когда Лорд узнал о пророчестве. Понимаешь, речь шла о мальчике, рождённом в июле, но июнь — так близко... Это был иррациональный страх. Ты очень много значил для него. Думаю, ты единственный, кого он по-настоящему любил, — она прокашлялась и убрала руку с горла. — Ты был его Маленьким Драконом. Драко передернуло. Она произносила личные вещи, его личные, и для него трогательные, но ей они были чужими, и голос звучал механически. Он испытывал странные чувства: будто кто-то посягнул на святое, хоть и не по своей вине. Ему одновременно хотелось ударить её и прикончить, как раненую лошадь. Чтобы избавить от невыносимых страданий. То, что она вынуждена против воли хранить в себе чужое личное — его, Малфоя, личное, — причиняло Драко физическую боль. Не такую, как в воспоминании о наказании за побег Поттера из мэнора, но все же это была особенная боль. — Драко, — позвала Грейнджер, и по звучанию её голоса он почувствовал, что ей тяжелее, чем ему, начать разговор, ради которого он здесь. Но у него достало сил лишь малодушно слушать. — Ты прочёл моё письмо, и... Ты знаешь, что произошло. — Каждое слово давалось ей с трудом — он это слышал. Драко первым из Малфоев начал её мучить. Но до отца ему было далеко. — С чем ты приехал? Почему начал искать меня? Что тебе нужно? И ему? Драко тяжело вздохнул. У кого из них больше вопросов? — Грейнджер... Я приехал за ответами, но, похоже, у тебя вопросов не меньше. Я не знаю, как разгрести это дерьмо. Не знаю, как ты дожила до сегодняшнего дня. Я... У меня есть решение, но я не вижу, как вообще возможно его осуществить. Просто не вижу. Но нам придётся попробовать. Гермиона не проронила ни звука, пока он подбирал слова для своей нескладной речи, но ни миг не отвела глаз, слушая. — Нам? Мне и тебе? — Да. Скажу откровенно: мне нужна ты, иначе мой план неосуществим. Но это может тебя спасти. Ты готова поверить в такое? Он бы ни черта не поверил. На её месте он бы даже не открыл дверь этим утром. — Я готова тебя выслушать. Меня ни на что больше не хватит, Малфой. Драко сел, тщетно пытаясь вытряхнуть песок из волос. — Хорошо. Только держи свою палочку подальше от меня, ясно? Грейнджер молчала. Он вздохнул и швырнул в темноту подвернувшийся камешек. Раздался плеск, приглушенный шорохом набегающей волны. Может, им удастся смыть свои жизни и нарисовать заново — уже не на песке.