Обреченные быть

This play between the sheets With you on top and me underneath Forget all about equality Depeche Mode «Master and Servant»

У Малфоев всегда были собаки. Нарцисса больше любила кошек, но если уж заводить собак, это должны быть псы, а не мыши, говорила она о никчёмных карманных породах. В мэноре держали афганских борзых. Драко считал, что отец любит их за то, что они на него похожи. Но вслух не говорил. На псарне каждый эльф отвечал за двух собак. Их регулярно мыли и вычёсывали; кормили едва ли не лучше, чем людей; качественно прогуливали. Драко частенько любил и сам пробежаться с собаками по лугам. А ещё ему нравилось наблюдать за дрессурой. Для этой цели во флигеле рядом с вольерами жил специально нанятый специалист — разумеется, с большим опытом и бездонным запасом терпения. Дрессировать афганов мог только такой человек. Паркинсоны держали пару ретриверов: золотистого и шоколадного. Нотты — свору гончих, Макнейры — не любители охоты — английских овчарок. Все собаки, которых встречал Драко в жизни, выполняли работу: охотились и сторожили. Собаке, на которую смотрел сейчас, он не мог придумать применения. Она казалась ему иллюстрацией к слову «никчёмность». Драко «забывал» впустить щенка домой на ночь. Грейнджер подозревала, что именно он переставляет собачий корм, закрывает собачий лаз во входной двери. Драко возмущался, отказываясь иметь какое-либо отношение к невразумительному псу. Уизли испепелял его взглядом, но Драко старался поступать с ним, как с его собакой — игнорировать. Но не замечать того, что бесит, ему всегда удавалось с большим трудом. Особенно, когда наглый щенок забирался в их кровать по ночам. Грейнджер жалела его и не гнала; пёс прижимался к её животу, она обнимала его рукой, и две пары тёмных глаз смотрели на него так, что Драко вздыхал и отворачивался. Две недели Драко не касался Грейнджер — две из трёх, что он был с ней. С каждым днём он чувствовал, как истончается ткань реальности. Цель, которая привела его сюда, казалась ему неподъёмным делом, и он не понимал, что пугает его больше: бросить это дело или продолжать. Но бросить он не мог. Иначе всё теряло смысл, абсолютно всё. Драко выходил из дома, чтобы отправить вести матери и в магазин, чтобы почувствовать себя живым... нормальным. Но едва осознавал, что пишет в своих посланиях. Его мысли занимала Грейнджер, и только она. Драко почти верил, что Люциус не причинит ей вреда, но отправиться куда-либо одной он бы не позволил. Она тоже почти верила, поэтому не пыталась. Они ходили в магазин за едой и по хозяйственным нуждам — иногда вдвоем, иногда с рыжим. Ночами Драко лежал без сна и слушал растущую внутри жгучую ненависть к Уизли. Он похудел, осунулся и, видя отражение в зеркале, находил, что становится похож на Грейнджер. Уизли тоже не блистал. Ему взбрело в голову отпустить бороду, и так он выглядел ещё отвратительнее. Драко физически ощущал на себе его мрачный взгляд. По молчаливому уговору они держали нейтралитет, чтобы не ранить Грейнджер. Но это лишь распаляло желание Драко ответить рыжему на тот удар. Он не знал, сколько сможет держаться, и атмосфера в домике Грейнджер почти искрила от напряжения. * * * Дневник Рона Уизли 26 января 2006 «Не могу больше. Помню, нам Гермиона рассказывала, что если голова вот-вот лопнет от мыслей, можно написать обо всём на пергаменте. Можно потом сжечь, но главное — написать. И проблемы решатся. Не особенно верю, но кто его знает. Вдруг поможет. 28 января 2006 Как я рвался сюда приехать... Если бы знал, что увижу. Гермиона похожа на призрак. Если и правда что-то есть у неё в животе, никогда не скажешь. Малфой тоже тощий и страшный. Смотреть на них тошно и жутко. После того раза, когда она стала сама не своя и закляла меня — жутко. Малфоя хочется убить, или пусть бы просто исчез, как никогда и не было. А старшего убить второй раз. Убивать бы их каждый день, пока легче не станет. Не могу уложить в голове, что произошло. И происходит. 31 января 2006 Я думал, она мне обрадуется. Думал, ждёт. Я даже не поцеловал её ни разу с тех пор, как приехал. А она стояла на крыльце, и рядом — Малфой. Такое не забудешь. Мне словно под дых врезали. Стояла и просто смотрела. Но её глаза... Когда (на четвёртом курсе вроде) Лаванда упустила своего кролика, и он провалился в прорубь в Чёрном озере, вот у него были такие глаза. Я вытаскивал его, вода ледяная, рук не чувствовал, — а он с меня глаз не сводил. И в них такое отчаяние, что мне страшно стало. Не видел я таких глаз ни у кого до этого. Из-за этого я остался. 2 февраля 2006 Гарри. Как поверить в то, что он всё о ней знал и не сказал мне? Мы женились, разводились, рожали детей. А она все эти годы жила здесь. Одна. С ним. Она, Гермиона, которая... без которой ничего бы не было. И Гарри всегда знал. Кто мы после этого — друзья? Кто мы после этого с ней? Наверное, мама была права. Она говорила: «Твоё к тебе обязательно вернётся, а если не вернётся — значит не было твоим». Я гнался за ней, с тех пор как вернулся тогда в лес. Я ушёл, а она осталась с Гарри, и я вернулся. Потом она ушла и не вернулась, а я опять нашёл её... только снова не одну. Моя ли она? 5 февраля 2006 Ненавижу Малфоя. НЕНАВИЖУ. 8 февраля 2006 Нужно уехать. Я ей не нужен. Ей нужен Малфой, хоть она тому не рада, но это так. Она нужна мне, но жить рядом с ней и видеть их рядом невыносимо. Какого чёрта меня сюда вообще принесло? Нужно всё забыть, вычеркнуть из жизни и начать заново. Не представляю, как. 10 февраля 2006 Я никогда её не оставлю. Никогда больше. Сегодня... Проклятье, не могу даже описать это. До сих пор трясёт. Не могу оставить её, не сумею потом с этим жить. Малфоя трясёт тоже. Наверное, к этому нельзя привыкнуть. Что с ней будет? Что будет с нами?..» * * * Гермиона погрузилась в анабиоз. Близость с Малфоем разожгла в ней болезненный огонь. Он выжигал ей нутро, но поддерживал жизнь, а теперь угасал. Она не хотела так думать, но она так чувствовала. Порой она не понимала, где она: в реальности или сне. Тогда Гермиона искала Колина. Щенок был живым и тёплым, щенок помогал ей ориентироваться, — в её снах его не было. Её по-прежнему рвало по утрам, но это был просто токсикоз; она уже не боялась выблевать сердце. Голову заполнил липкий туман, где вязли слова и мысли, в том числе о том, чтобы коснуться Малфоя, вернуть тепло; подойти к Рону, обнять, поговорить... Но не было сил бороться со страхом. Не было сил даже додумать мысль до конца. Она могла лишь дышать, через силу заставлять себя двигаться, с трудом есть. Точнее, есть вынуждали её Драко и Рон. Она всё больше предпочитала лежать в обнимку с Колином или сидеть на крыльце, наблюдая, как он резвится у ног. Где-то через неделю, — а может, две или месяц, Гермиона теряла чувство времени, — Малфой исчез куда-то и вернулся к вечеру, приведя с собой незнакомца. Она безучастно наблюдала за ними, вяло гадая: сон это, или происходит на самом деле. Щенка поблизости не было, и Гермиона решила, что всё-таки сон. Откуда в этом логове безумия посторонний? Рон притащил из кухни стул, незнакомец сел, представился доктором Ходжесом, осторожно взял её за руку и стал задавать вопросы. Гермиона зажмурилась, ожидая нового поворота сна. В реальности приходилось делать усилия, она не хотела этого ещё и во сне. Однако незнакомец не исчез. Он принялся расспрашивать Драко, тот вполголоса отвечал, Рон что-то добавлял. Гермиона плыла в темных волнах помрачённого сознания, слушая их голоса и не разбирая слов. Ей хотелось одного: чтобы всё прекратилось, вообще всё. Чтобы её выключили, или выключили жизнь — вокруг и внутри. Спустя некоторое время она уловила звяканье, возню над ухом и почувствовала, как её руку стянуло выше локтя. Гермиона недоуменно приоткрыла глаза, обнаружив резиновый жгут. Доктор Ходжес вводил иглу в набухшую вену. — Что... — взгляд заметался между напряжёнными лицами Драко и Рона. — Ш-ш-ш, — Ходжес успокаивающе похлопал её по плечу и развязал жгут. — Пожалуйста, не двигайте рукой. Это ненадолго. Гермиона хотела возмутиться, но язык не послушался. Через несколько секунд она провалилась в мягкую темноту. * * * — Депрессия, — задумчиво произнёс Уизли, глядя сквозь Драко. Перед ним стояла открытая банка пива, Драко грел руки о чашку кофе. — Тебя это удивляет? — Уже нет, — рыжий отпил из банки и добавил: — Магглы так называют дементоров. Драко подумал, что это тот редкий случай, когда он согласен с Уизли, и что тот, пожалуй, не такой и дурак. — Где ты взял этого доктора? — Знаешь, что это такое? — ответил вопросом Драко, указывая на ноутбук. — Знаю, — усмехнулся Уизли, и Драко ощутил привычное раздражение. Пришлось его подавить; времена, когда он ткнул бы рыжего носом в пристрастие его папочки к маггловским устройствам, давно прошли. — Мы с ней говорили о психотерапии. Она отказалась, но я на всякий случай поискал. — Маггл, — полувопросительно заметил Уизли. — Ну? — ощетинился Драко, предугадывая развитие беседы. — Унаследовал от папочки талант к Непростительным? Драко вскипел. — У меня был выбор? Уизли развёл руками и приложился к банке. Они молча допили каждый своё и отправились спать. * * * Когда она приходит в себя, в доме царит звенящая тишина. Гермиона не может определить время суток — окна занавешены от пола до потолка, кругом темно. Она поворачивает голову: рядом пусто. Гермиона осторожно поднимается, слезает с кровати и подходит к двери. За дверью оказывается зловещий предгрозовой закат. Гермиону пронзает дрожь: солнце садится на востоке. Она глубоко вдыхает накалённый озоном воздух и замирает. Чьи-то руки ложатся ей на плечи и сжимают. Она закрывает глаза. Ладони медленно скользят вниз к её кистям и заводят за спину. Гермиона пытается вырваться, но невидимка неожиданно заламывает её руки за спину и крепко обхватывает запястья одной рукой. Вторая сжимает её шею, превращая рвущийся наружу отчаянный крик в жалкий хрип. — Моя, — раздаётся над ухом многослойный потусторонний шёпот. Гермионе он кажется раскатом грома. — Моя. От недостатка кислорода темнеет в глазах. Голова наполняется болезненным звоном; в ушах — оглушительный рёв крови. Пытаясь освободиться от смертельной хватки на горле, она что было силы подаётся назад и чувствует себя прижатой к камню. — Моя. — Ещё ниже, ещё громче, ещё властнее. Словно оценив её старания, пальцы на горле ослабляют хватку. — Покажись! — исступлённо хрипит Гермиона, не отдавая себе отчёта — зачем. — Покажись, трус! Невидимка выдыхает ей в ухо усмешку, отталкивает от себя. Гермиона хватается за перила крыльца, пытаясь устоять на ногах. Цепляясь за них и дрожа всем телом, поворачивается лицом к Хозяину. И она смотрит, и смотрит, и смотрит, не мигая, не в силах отвести глаз. Она впервые после казни видит его во плоти. Вместо тюремной робы и ветхих брюк на нём мантия. Потрёпанная, но целая; с грудью, отделанной кожей с тиснением, а под ней — металлические пластины. Гермиона смотрит на его мантию, сапоги; на руки, только что едва не задушившие её. Не может заставить себя взглянуть ему в лицо. — Посмотри на меня. Она дрожит, стиснув перила. — Посмотри. И она поднимает глаза. * * * Драко проснулся от жутких звуков и того, что под ним тряслась кровать. Он посмотрел на Грейнджер, и сон моментально пропал. Она выгнулась, заломив руки под спину, будто сведённые судорогой, и страшно хрипела. Щенок скулил и тявкал. Драко подскочил на кровати и склонился над Грейнджер, лихорадочно соображая, что делать. С кухни раздался грохот и, чертыхаясь, прибежал Уизли. — Что... чёрт! — Он споткнулся, едва не упав на Грейнджер, и Драко подавил истерический смешок, мгновенно вообразив кучу-малу на кровати. Они оба посмотрели на пол: там валялась подставка для капельницы. На простыне расплылось красное пятно. В неестественно согнутой руке Грейнджер, тоже перемазанной кровью, торчала игла. Драко переглянулся с Уизли, и тот крепко прижал её руку к кровати. Драко осторожно извлёк иглу из вены и прижал к ранке найденный рядом проспиртованный кусочек ваты. Грейнджер напряглась ещё сильнее, на шее проступил багровый след. Уизли посмотрел на Драко с ужасом. — Что это? — Не знаю. Волоски на теле встали дыбом. Грейнджер с усилием приоткрыла рот и что-то прошелестела. Драко склонился ниже, силясь разобрать слова. Уизли сделал то же, и они таращились друг на друга с почти осязаемым напряжением. — Покажись... — сорвалось с её губ, — покажись, трус... Драко почувствовал, как леденеет затылок. Грейнджер внезапно обмякла и словно перестала дышать. Драко схватил её руку, судорожно нащупал вену. Под пальцами слабо пульсировало, но других признаков жизни она не подавала. — Не отходи от неё, — выдохнул Драко, ткнув рыжего в плечо. — Ни на шаг. — А ты... — Я за Ходжесом. Не слушая возмущённого Уизли, он вылетел за дверь. — Никак не могу осмыслить, — Уизли потёр лицо, взъерошил волосы, шумно выдохнул. — Кома... Господи, она выживет? — Да, — мрачно ответил Драко, уставившись в одну точку. Ему казалось, они здесь уже вечность, и время стоит на месте. И так будет всегда: он, бледный Уизли напротив, мертвенный свет больничных ламп, смутные очертания тела на кровати, куча проводов и писк аппаратов. Грейнджер сливалась лицом с белой подушкой, на которой безвольно покоилась её голова. Безусловно, она выживет. Тот, кто внутри неё, слишком хочет жить, чтобы позволить ей уйти раньше времени. Но что-то произошло, и он увёл её в такие глубины, что им до неё не докричаться. И Грейнджер придёт в себя не раньше, чем он её отпустит. Им остаётся только ждать. — Откуда ты знаешь? Драко не мог озвучить недоверчивому, измученному тревогой рыжему свои соображения. Он неопределённо пожал плечами, избегая смотреть на Уизли. Он отпустит Грейнджер, о да. Ведь ему необходимо, чтобы она дышала, питалась, кормила собой растущее внутри дитя. Но что, если однажды обезумевший Люциус увлечётся и погубит всех троих?.. * * * Стоит Гермионе взглянуть ему в глаза, и она снова на крючке. Крючок попадает глубоко внутрь, Хозяин натягивает леску. Крючок распарывает ей внутренности, вонзается в беззащитное нёбо и застревает намертво. Снова в его власти — как тогда. Волчьи глаза держат её на прицеле. — Чья ты? Он не размыкает губ — низкий вкрадчивый голос звучит в её голове. Вдали ему вторят раскаты грома. — Чья? Гермиона беззвучно шевелит губами. Не может заставить себя произнести очевидное. Зато он — может, и он хочет слышать это от неё. Его волосы раздувает порыв ветра — гроза совсем уже близко. Вспыхивает молния, бросая фиолетовые отсветы на лица. — Чья? Голос превращается в низкое рычание и сливается с грохотом прямо над их головами. — Твоя! — кричит Гермиона, не слыша себя. — Твоя! Будь ты проклят! С неба слетают первые тяжёлые капли, мешаются со слезами на щеках. Хозяин усмехается, подставляет лицо дождю и закрывает глаза. Гермиона дрожит, едва держась на ногах. Ей некуда бежать из собственного подсознания. Некуда бежать от него. Он смотрит на неё сверху вниз; подходит ближе, ещё ближе, вплотную, вынуждая поднять лицо, чтобы видеть его глаза. Он так близко, что она различает каждую морщинку на его лице, чёрные точки на идеально серых радужках; слышит его запах. Он пахнет грозой. Хозяин проводит рукой по её волосам, собирает в кулак, больно тянет назад. Ей кажется, что вместо слёз течет кровь. Перед ней во весь рост её самый страшный кошмар, её боль, её единственная реальность. — Помни, — произносит он тихо, но его голос легко перекрывает шум грозы. — Мы оба прокляты. Тебе больше не победить. У неё подгибаются ноги, но Хозяин не даёт ей упасть. Мгновение — и он держит её на руках. Он настолько реален, что в голове всё плывёт, сдвинувшись с привычных мест, смытое катастрофической волной. Его волосы касаются её лица, они больше не пахнут землёй. С них стекает вода и заливает ей глаза. Гермиона закрывает их и перестаёт думать. Она — артефакт, она не жива, она в вечности и вечность — в ней. — Я могу быть другим, — говорит Хозяин, по-прежнему у неё в голове. Она смотрит на него: он держит голову высоко, глядя вперёд. «Я знаю», — отвечает она молча. Она на мгновение возвращается в жаркую тьму, в которой была не с Драко, пока Драко был с ней — по ту сторону. — Но помни, в какую сторону идти, — говорит Хозяин, обращая к ней лицо. Гермиона жадно всматривается в холодные, как вода с неба, глаза и видит то, что ищет: в далёкой глубине горит адское пламя. Она не мёрзнет под струями ливня, пока он держит её на руках, у своей груди. Он опускает её на ноги. Гермиона поворачивает голову к двери дома, но её нет. И дома нет — вместо него расстилается каменистая дорога. Она испуганно смотрит на Хозяина: его лицо, как всегда, непроницаемо, во взгляде — лёд. Гермиона обхватывает себя руками, оказавшись во власти холодной грозы. Зубы стучат, она до боли сжимает челюсти и выпрямляется, опуская руки, чтобы не выглядеть жалкой. Хозяин едва заметно усмехается одними глазами, и делает шаг — не к ней, а на дорогу, стёршую из реальности её пристанище. — Я жду, — бросает он, не поворачиваясь к ней, и уходит в сторону солнца, уже восходящего на западе. Гермиона следит, пока он не исчезает в красной мгле. Потом ложится на мокрую землю и ловит ртом последние капли дождя. Вся её борьба — бой с ветряными мельницами. Холод пропитывает её насквозь; проникает к костям, к сердцу. Она отдаётся этому холоду, растворяется в нём, перестаёт дрожать и... * * * — Она пришла в себя, — выдохнул Драко, вскочил со стула и опустился на колени у кровати. Грейнджер открыла глаза, невидяще глядя в потолок. Уизли мгновенно очнулся от дрёмы и бросился к ней. — Гермиона! Гермиона, ты слышишь меня? Драко взял её за руку, безотчётно желая, чтобы она ответила ему, а не рыжему. — Да, — тихо сказала она, моргнула и повернула голову к Драко. Он осознал, что не дышал до этого момента. Грейнджер одарила его долгим внимательным взглядом и отвернулась к Уизли. — Рон... — Что? Как ты себя чувствуешь?! — Нормально. Не волнуйся, — она слабо улыбнулась. — Позови Ходжеса, — сказал Драко, сжимая её ладонь, и ощутил в ответ слабое пожатие. Рыжий испепелил его взглядом, но повиновался. Едва за ним закрылась дверь, Драко поднялся на ноги, склонился над Грейнджер и быстро поцеловал её потрескавшиеся губы. — Где ты была? В её глазах он прочёл подтверждение тому, что знал и так. Ревность к Уизли показалась ничтожным пустяком по сравнению с яростью, полыхнувшей в груди. Грейнджер поняла, и отвела взгляд, снова изучая потолок. Драко пытался справиться с дыханием, когда в палату вернулся рыжий, приведя с собой доктора Ходжеса. Тот быстро подсел к кровати, оглядел Грейнджер, улыбнулся и начал вполголоса задавать вопросы, попутно изучая показания приборов. Уизли посмотрел на Драко с мрачным подозрением. Он почувствовал, что ему не хватает воздуха, и быстро вышел в коридор. Грейнджер была под присмотром, а ему необходимо разобраться в хаосе, овладевшем душой. Едва очутившись за дверью палаты, Драко ощутил острую потребность вернуться и чуть не разрыдался от бессилия. Он желал невозможного: оградить её от любых чужих касаний, от малейшего внимания; знать, что она принадлежит лишь ему и никому больше, и так будет всегда. Но даже если бы он смог, в этом не было смысла. Люциус умел уводить её за грань, где она абсолютно недоступна, сколько бы Драко ни хватал её за руки, ни целовал, ни пытался удержать возле себя. Даже обладая ею, он не был властен над той её частью, что принадлежала Люциусу. Принадлежала. Драко заставил себя несколько раз глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть. И вернулся к мысли, которая неуверенно посещала его совсем недавно. Что, если не позволить ребёнку увидеть свет? Чьё это дитя — Драко или тьмы?