***
Чанбин уже знает, что что-то не то, когда Чан толкает его в их половину ванной и ставит Чанбина на колени. Это не мешает ему расстегнуть пряжку ремня и брюки Чана, его пальцы ловкие, даже если молния портит его маникюр на одном ногте. Он выуживает член Чана из боксеров и заглатывает его так же, как делал это всегда, даже не потрудившись распробовать вкус, просто сразу так, как нравится Чану. Пальцы, сжимающие его волосы, действительно слишком грубые: волосы Чанбина стали ломкими теперь, когда он стал блондином — но он не отстраняется, чтобы что-то сказать, просто позволяет Чану снять стресс, который он явно испытывает. Чан что-то бормочет сверху, отвлекаясь, его рука толкает рот Чанбина вверх и вниз по своему члену, будто это что-то непроизвольное, как дыхание. Чанбин полагает, что сейчас это действительно так. Тем не менее, он кладет ладони на бёдра Чана, расслабляет рот и позволяет ему спустить в своё горло, всё время задаваясь вопросом, не ослышался ли он, что Чан беспокоится о том, достаточно ли Феликс ест. Чан рассеянно гладит его по голове в знак благодарности, застегивает молнию и уходит, а Чанбин всё ещё стоит на коленях, когда дверь тихо закрывается. Сначала он вытирает глаза, потом рот, а потом делает глубокий вдох и, стараясь не смотреть на себя в зеркало, открывает кран душа, который не собирался принимать. Закончив, он оборачивает полотенце вокруг талии и шаркающей походкой возвращается в спальню — комнату, теперь занятую Чаном и Феликсом, лежащими на кровати Феликса, ноутбук открыт и повернут в сторону от Чанбина, одна на двоих пара airpods'ов. Феликс поднимает глаза и улыбается Чанбину, Чан нет, и Чанбин отворачивается, бормоча что-то о том, что собирается позаниматься с Чонином, но никто из них не слышит или, по крайней мере, делает вид.***
Чанбин наблюдает, как взгляд Чана становится теплее, когда тот смотрит на Феликса, и в горле появляется странный привкус. Тот громко смеётся, болтает, ведёт себя мило и ссорится с младшими мемберами, потому что хочет, чтобы Чан не спускал с него глаз. И это работает, пока не перестаёт. Пока всё чаще и чаще взгляд Чана возвращается к Феликсу. Но Феликс не любит его таким, по крайней мере, так Чан говорит Чанбину, краснея и мучаясь. Поэтому Чанбин садится верхом на колени Чана, соединяет их рты и пытается помочь Чану забыть о своих чувствах. Пытается удержать его внимание другими способами. Хватка Чана на бёдрах крепкая, направляет Чанбина вверх и вниз в темпе, который только он может контролировать, и Чанбин думает, что его план работает, какое-то время. Когда Чан кончает в Чанбина, его глаза прикованы только к нему. Пока всё не кончится. А потом его взгляд… Больше не на Чанбине. И Чанбин начинает сомневаться, был ли он на нём вообще хоть когда-нибудь.***
Их отношения никогда не были чем-то устоявшимся. Конечно нет. Ни за что, чёрт возьми, они с Чаном, будучи такими эмоционально заторможенными, не собирались говорить о том, что у них происходит. Чёрт, нет. Они просто работали, жили и трахались вместе, и этого было достаточно. Больше ничего не надо было понимать. Но Феликсу нужно поговорить. Ему нужно установить границы. Так говорит Чан, подняв плечи к ушам и засунув руки в карманы толстовки. Так что да, сегодня они не могут обменяться минетами, к сожалению. Наверное, больше никогда. Границы, понимаешь? Чанбин понимает. Чанбин идёт к Сынмину, но Минхо уделяет тому много внимания на этой неделе, так что этот план провалился. Он идёт в свою комнату, но Феликс там, и он спрашивает, придёт ли Чан, и Чанбин лжёт, говоря, что не видел его, а затем пятится из комнаты. Он поднимается на крышу. Там Хёнджин. Чанбин и Хёнджин — сложные. Они целовались, конечно. Но Хёнджин говорит, что влюблен в кого-то другого. Поэтому Чанбин отступил и держал эту мысль в приоритете, даже когда Хёнджин попытался снова. Продолжает пытаться. Чанбину нравится прикасаться к его губам, поэтому он несколько раз почти сдаётся, но эта мысль всегда всплывает и спасает его. Он напоминает ему, что "тебе нравится кто-то другой". Хёнджин сжимает губы и отводит взгляд. Чанбин подходит к тому месту, где Хёнджин смотрит через край, и встает рядом с ним, не близко, но на достаточном расстоянии. Хёнджин придвигается ближе, и теперь их рукава соприкасаются, затем рука Хёнджина оказывается на плече Чанбина. Они вместе смотрят на горящие огни города и некоторое время молчат. Затем Хёнджин поворачивается к Чанбину, позволяет ему коснуться губ и наклоняет голову, и Чанбин вспоминает, каково это, когда тебя целуют так нежно, так сладко. Чан всегда целовал его резко, быстро, как летняя гроза, вот он здесь — и исчезает при вспышке молнии. Хёнджин целует, как будто это может причинить ему боль, нежно, как моросящий дождь. Чанбину не больно, но это не ощущается правильно. Он позволяет поцелуям продолжаться некоторое время, прежде чем отступить, оглядываясь на город. Хёнджин вздыхает рядом с ним и уходит, а Чанбин чувствует себя ещё более дерьмово. Он остается там до тех пор, пока может выдержать это, но в конце концов ему приходится вернуться вниз и немного поспать. Ему удается вернуться одновременно с Чаном, они молча раздеваются и готовятся ко сну. Феликс уже спит в постели Чана. Чанбин не смотрит, как Чан осторожно обнимает Феликса, и думает о том, как тот вдавливал Чанбина в стену.***
Он просыпается следующим (поздним) утром и смотрит в потолок, потому что в комнате больше не на что смотреть, Чан и Феликс уже давно ушли. Стук в дверь будит его, Сынмин говорит ему, что ванная свободна, и Чанбин встаёт. В пять часов он снова видит Феликса, который загоняет его в угол в пустой комнате и извиняется перед Чанбином. Говорит ему, что он знает о вещах, о которых никто не должен знать, говорит ему, что Чан сказал ему, что всё это в прошлом. Чанбин улыбается Феликсу и подтверждает слова Чана, и ему удается не позволить своему лицу упасть, пока Феликс не выходит из комнаты. Хотя это тяжело, когда Феликс настаивает на объятиях.***
Странно наблюдать, как расцветает новая любовь между двумя людьми, наблюдать, как расцветают детские стадии их отношений. Иногда это сладко, а иногда это похоже на удар в живот, потому что Чанбин вспоминает, что они отправятся в это путешествие без него. Он не приглашён. Хорошо. Трудно быть не приглашённым туда, частью чего ты никогда не был. Они ссорятся. Даже их ссоры не ужасны: Феликс плачет кристальными слезами на постели Сынмина, Чан хватает своё пальто и сообщает, что он будет в студии. Чанбин встаёт, чтобы последовать за ним, и Чан не останавливает его. Однако он останавливает его, когда Чанбин пытается встать на колени. Он просто хочет, чтобы Чан почувствовал себя лучше. Он просто хочет помочь. Но это только усиливает морщинку между бровями Чана. Поэтому вместо этого он обнимает Чана, позволяя ему выплеснуть свои эмоции. Обещает ничего не говорить о влаге, пропитавшей плечо своей толстовки. Смотрит в стену и хочет, чтобы его сердце наконец разбилось, чтобы он смог забыть этого глупого мальчика. Но он крепко держится.***
Чанбин смотрит в потолок, поглаживая кончиками пальцев обнаженную спину Чана. Его вес на себе — первое, что любит Чанбин. За дверью раздаются звуки, говорящие Чанбину, что кто-то рядом, и дверь открывается. Чанбин оглядывается, чтобы увидеть ужас на лице Феликса, и это заставляет его улыбнуться. Чанбин выходит из своего воображения, когда Феликс толкает его локтем, протягивая брауни. Чанбин берёт его, конечно, берёт, и шоколад на вкус как вина. Он знает, что тогда и никогда не сможет причинить Феликсу такую боль, даже если это означало бы снова иметь Чана. Ничего не стоит этого.***
Это не похоже на него — так погрязать в своих чувствах, поэтому он хватает Чонина за рукав рубашки и ворчит на него, пока тот не соглашается пойти в спортзал. Там Чанбин делает на треть больше подходов, чем обычно, и он знает, что это скажется утром, но, честно говоря, ему всё равно. Будет приятно почувствовать боль на следующий день, скрип и протест его мышц, когда он будет двигаться в течение дня. Это то, что ему нужно, напоминание о том, что он может чувствовать что-то ещё, кроме жалости к себе. Чан задумчиво сидит за консолью в тот вечер, когда Чанбин и Джисон заходят проверить его. Он хочет написать песню о любви для следующего альбома. Настоящую, а не ту, которую Чанбин написал для их серии микстейпов. И ни капли сожаления. Сладкая, чистая и настоящая песня о любви. Чанбин согласно кивает и открывает приложение "Заметки" на телефоне. Но Чан хочет написать её сам. Чанбин игнорирует выражение лица Джисона, когда они оставляют Чана наедине пару минут спустя. Он снова на крыше, на этот раз один. Уже очень поздно, восход солнца расплывчатым тёмным пятном расплывается на горизонте, воздух достаточно холодный, чтобы начать жалить кожу. Он выдыхает, и дрожь в костях заставляет его глаза покалывать, но он не плачет. Он не будет. Он скорее чувствует, чем видит, как Хенджин встаёт рядом с ним, и Чанбин прячет лицо во фланелевый воротник. Они стоят рядом, и Хёнджин становится его священником, а крыша — исповедальней. Он не понимает, что плачет, пока Хёнджин не обнимает его как следует, длинные руки обнимают его, и он смачивает ткань куртки Хёнджина. Хёнджин рассказывает ему о Сынмине, а потом о Сынмине и Минхо. Они заканчивают тем, что дрочат друг другу на крыше, соприкасаясь ртами, дыша друг в друга, когда Хёнджин наклоняется над Чанбином, и они кончают через несколько секунд, создавая беспорядок на животе Чанбина. Хёнджин снимает свою верхнюю рубашку и убирает всё это, и они не разговаривают. Но улыбка, которую Хёнджин дарит Чанбину, когда они расстаются в коридоре общежития, заставляет желудок Чанбина скручиваться в кислые узлы. На следующий день Хёнджин приносит Чанбину обед в студию. Это чашка рамена из магазина вниз по улице от компании, но тот факт, что он приносит только одну и вручает её Чанбину вместе с клубничным молоком, не ускользает от Джисона или Чана. Они безжалостно дразнят его, но Чанбин ничего не говорит. Каждый раз, когда Чан улыбается ему, легонько толкая Чанбина локтём, он чувствует ещё большую тошноту. Ему не нравится тепло. Он хочет, чтобы холодный Чан вернулся, но холодный Чан, кажется, больше не существует. Его согрело солнце. Он не ест рамен, но это нормально, Джисон съедает за него. И молоко тоже выпивает. Чанбин загоняет Хёнджина в угол той ночью на крыше. Он пытается сказать ему, что он слишком разбит, чтобы сделать это — он действительно пытается — но каким-то образом это выходит в поцелуй, второй, третий, а затем Хёнджин трахает его у двери на крыше и кончает с именем Сынмина на губах, и Чанбин- Чанбин думал, что знает, как выглядит дно. Он понятия не имел.***
Утром Чанбин ждёт, пока Хёнджин останется один в своей спальне. Он говорит ему "больше никогда". А потом Феликс объявляет всем присутствующим, что Чан приглашает его на свидание-пикник, пока не похолодало. Он испек по этому случаю пирог. Чанбин тянет Хёнджина в наименее используемую ванную комнату компании и запирает дверь. Позже Чонин спрашивает, почему воротник рубашки Чанбина выглядит так, будто на нём висела сотня орущих школьников. Хёнджин улыбается, и Чанбин, извинившись, возвращается в ванную. Ничего не выходит, но не из-за отсутствия попыток. Чанбин говорит Хёнджину "больше никогда". Никогда больше. Никогда больше. Снова. И снова. Чан поздравляет Чанбина с его новыми отношениями. Чанбин терпеть не может, когда большая ладонь ложится на плечо. Сынмин бесстрастно наблюдает за ними. Но Чанбин притворяется, и Хёнджин притворяется, и они продолжают, уродливо пародируя сладкие, свежие и настоящие отношения Чана и Феликса. Донкихотство Минхо и Сынмина. Это всё — окровавленное, покрытое синяками, хромающее подобие реальности. И независимо от того, сколько раз Чанбин говорит Хёнджину, что то, что они делают — неправильно, Хёнджин просто тонко улыбается и говорит: — До тех пор, пока ты не уйдешь.