О пятничных утрах, полотенцах и голом Вакатоши

— ИДИ НАХУЙ, ОЙКАВА! Нечасто услышишь, чтобы Вакатоши орал, и ещё реже — чтобы матом. А вот то, что ненависть и раздражение его направлены на сейчас весело бегающего от него по всей квартире Тоору, в ряд открытий для Хинаты не входило. Обычное утро очередной пятницы, когда Ойкава стащил у своего парня полотенце и теперь неприкрыто ржал с того, как мокрый, голый и до чёртиков злой Ушиджима вынужден гоняться за ним в попытках отобрать несчастный голубой кусок ткани в клеточку — из всего разнообразия туалетной атрибутики в доме никакого другого, даже стерильного полотенца Вакатоши не признавал. И именно это упрямство так забавило Тоору, что он просто не мог оставить его в покое висеть на месте, пока чистил зубы и совершал остальные утренние процедуры в ванне в то время, когда Ушиджима мылся. И с каждым новым матом, доносящимся теперь с противоположного конца квартиры, Шое только больше убеждался в том, что его святая святых собирает по дороге в руках Тоору все плоские и покатые поверхности — Вакатоши и так был не в восторге от того, что в предвыходной день ему назначили аж две смены на подработке (на одну из которых он уже, между прочим, из-за кое-кого опаздывал), а тут ещё с самого утра этот придурок, которому вздумалось вдруг строить из себя пятилетку и поиграть в детские игры из рубрики «догони меня». Недавнее послание в пеший тур с гомосексуальным уклоном повторилось, и на этот раз в опасной близости от гостиной, где Хината предусмотрительно базировался с самого начала боевых действий, развернувшихся в замкнутом пространстве и оттого ещё более опасных, чем обычно, и в следующую секунду его, по сути, единственная баррикада в виде закрытой двери была снесена почти восьмьюдесятью килограммами вломившегося в комнату Ойкавы. За Шое оставался один последний его бастион — диван, на котором он в полной боевой готовности лежал, вскинув ноги на спинку, готовый защищаться от внезапной бомбардировки полотенцами, тапками, карандашами и всеми потенциальными боевыми снарядами, которые только могли подвернуться под руку его взбешённому парню, обозлившемуся на второго его потешающегося парня. Да, и кровать у них тоже была трёхспальная, что тут такого? — С удовольствием, Вакатоши-кун, — пропел в ответ Ойкава, ловко маневрируя между журнальным столиком и торшером, и теперь уже Хината был готов забрать свои слова про детские игры назад — то, с каким выражением на лице Тоору посмотрел ниже пояса жертвы своей дурацкой даже по мнению Шое игры, интерпретировать иначе нельзя было даже в другом контексте. Хината явно соврёт, если скажет, что картина вдруг застывшего на месте стремительно краснеющего Ушиджимы его не позабавила, потому что последний явно забыл, что бегает по всей квартире за Ойкавой в чём мать родила. Кстати о режиссёре: тот, воспользовавшись замешательством Вакатоши, успел коротким путём перемахнуть через диван и теперь расположился в первых рядах устроенного собой же представления — незаметно для самого Хинаты расположился между его босыми ступнями, закинув многострадальное полотенце на плечо, и, крепко схватив его за ноги выше колен, зафиксировал Шое в одном положении так, чтобы, лёжа прямо напротив Ушиджимы, ему не удалось от него отвернуться или хотя бы отвести взгляд от его… Блять. — А меня-то за что, извращенец?! — Шое в праведном гневе и смущении пихнул Ойкаву пяткой под рёбра, и он знал, что это было больно — но Тоору даже не среагировал на его бесплодные попытки вырваться. Вакатоши, только после душа, мокрый с головы до пят, с всё ещё блестящими во влажных волосах капельками воды, абсолютно голый и возбуждённый — теперь во всех смыслах этого слова, — это какие стальные нервы надо иметь, чтобы суметь сдержать себя в руках. Им всем ещё работать сегодня, Ойкава блин! — Да серьёзно, Ойкава, свали, — простонал Шое, закрывая руками лицо, кровь к которому приливала теперь не только из-за того, что он лежал вверх тормашками. — И отдай ты ему наконец это чёртово полотенце, завязывай, тебе сегодня тоже на подработку. А мне, — он успел перехватить руку Тоору на полпути к его недвусмысленно топорщащимся домашним шортам. Последнее он и вовсе прорычал, на выдохе: — На тренировку, Ойкава. Съебись. — И не подумаю, Шо-чан, — в очередной раз ловко извернувшись, Тоору перехватил теперь уже его за руку и рванул на себя, с издевательской лёгкостью усаживая на спинку дивана, словно семьдесят килограммов Шое для него были пустым звуком. — Тем более, один мой коллега, — на последнем слове Ойкава гаденько усмехнулся (что, впрочем, было вполне в его стиле). — Задолжал мне, и в расплату отрабатывает неудобные мне смены за меня. Безвозмездно. Удобно, правда? — Да, Тоору-кун, очень удобно, — передразнивая его слащавый тон, преувеличенно наигранно промурлыкал в ответ Хината, взяв его лицо в свои руки. — Очень удобно вместо того, чтобы зарабатывать деньги на оплату коммуналки, играть на них с коллегами, — не меняя ни тона, ни выражения лица, в Шое изменилось лишь то, что на с виду расслабленном лице теперь играли желваки, а тейпованные пальцы растягивали чужие щёки в разные стороны. — Фшмышле?! Нишево подовново! — наслаждающийся вниманием к своей персоне, Ойкава не спешил выкручиваться и просто таял от его прикосновений, совершенно неважно, грубых или нет — настолько, что у него пропало даже любое желание спорить. Вакатоши сзади излучал такую ауру, что Шое уже реально стал бояться за сохранение крыши на месте у каждого из них, если так продолжится и дальше. Потому что он всё ещё был голым, а Ойкава то и дело косился в его сторону взглядом, с каждой секундой безнадёжно теряющим любую осмысленность. — Нет, ребята, я конечно всё понимаю, — Шое аккуратно подцепил пальцами с плеча Тоору полотенце и — ха! — всё же успел в одно движение отправить его в сторону Вакатоши, вовремя впившись рванувшему было на него Ойкаве в волосы рукой и оттянув от неожиданно потерянного военного трофея назад. — Но мы, если помните, из кровати выползли только два часа назад. — Ну почему, Шо-чан?! Ты же тоже этого хочешь! — моментально активируя режим малолетки, захныкал Тоору. От малолетки в этом почти двухметровом шкафе было конечно мало чего, так же, как и от детских желаний, но вот строить из себя ужасно ущемлённого страдальца у него всегда получалось отменно. — Да потому что ты— животное, Тоору, только ты! Это я понял ещё пять лет назад, пора бы и тебе понять, что другие, в отличие от тебя, не такие сумасшедши- ОЙКАВА, МАТЬ ТВОЮ, — пока Хината тут распинался, Тоору, естественно, ни хрена не слушал, у него нигде не зачесалось хотя бы вид сосредоточенный сделать. Что он делал вместо этого? Очень трудно догадаться! Бесстыдно лапал, блин, везде, куда вообще могли добраться его руки: а добраться они могли, Шое знал это, пожалуй, слишком хорошо, буквально везде. И сложно было сказать, что из этого было ужаснее: что Хината не ощущал больше явного присутствия Вакатоши позади, или что эта хитрая задница перед ним был слишком им увлечён и не следил больше за передвижениями Ушиджимы, из-за чего Шое тоже не мог угадывать, куда тот делся. И вот это было реально плохо. Хината прекрасно знал, на что способен их сумасшедший дуэт, если это касалось его. От таких любовников можно ожидать подлянки в самый неудобный или ответственный момент — и пока что Ушиджима с Ойкавой вполне оправдывали свою репутацию. Сегодня, мать вашу, утро пятницы, неужели так сложно было подождать хотя бы до вечера?! — Чёрт, вы серьёзно?! Я когда-нибудь точно вас убью, — пока пинал Тоору в бок, Хината ни на что уже даже не надеялся: какой вообще в этом смысл, когда ему даже убегать некуда, не из своей же квартиры, в конце концов! Далеко всё равно не убежит, даже если каким-нибудь чудом ему удастся вырваться из лап этих похотливых животных — да, представляете, теперь уже в двух, оказывается, экземплярах! — Ну, Шо-чан! — продолжал скулить Ойкава, устраиваясь у него между ног на диване уже в нормальном положении, не встретив никакого ощутимого сопротивления с его стороны, кроме недовольных пинков и ругательств. — Ты бы по-другому ни за что не согласился! Естественно, не согласился бы! Кто вообще в своём уме и здравой памяти сам пойдёт на свою верную смерть, тем более, такую негероическую?! Вообще ни разу, не близко даже. — И поэтому надо было устраивать тут передо мной такую сцену?! ТОЛЬКО ДЛЯ ЭТОГО?! — да не закончатся у Шое возмущения, не надейтесь даже. Как вообще можно было до такого додуматься, господи?! Пинки не оправдали никаких от них ожиданий, поэтому Шое без задней мысли намеревался уже хорошенько так врезать Ойкаве, но был остановлен возникшими внезапно в поле зрения чужими руками: Вакатоши появился сзади так же бесшумно, как пропал минуту назад. Да за какие грехи ему всё это, господи?! Мог конечно Шое вырваться, легко! …хотел ли он этого? Да кому он врёт-то в конце-то концов. Себе? Это ж с самого начала бесполезно, как будто он этого не знает. Но, всё же, оставалось ещё кое-что, что было ему интересно. — Нет, стоп, подождите, Тоши, — это больше походило на беспорядочный набор слов, потому что между словами Шое безуспешно пытался подавить отчаянно рувущийся наружу смех. — То-есть ты реально хочешь сказать, что орал матом на Ойкаву исключительно ради того, чтобы в итоге поймать меня? От такого внезапного заявления замерли по сторонам от него оба, что вызвало у Шое повторную волну смеха, на этот раз буквально заставившую схватиться за живот. — Иначе бы не сработало, — переиначил на свой лад недавние слова Ойкавы Вакатоши, чуть склонив голову на бок. Но Шое-то прекрасно всё видел: и еле заметный румянец на скулах и даже — ого! — растерянность на чужом обычно сосредоточенном лице. У него сегодня день открытий, не иначе. — Оно уже не сработало, — сникнув как-то даже быстрее, чем ожидалось, протяжно вздохнул Ойкава, и, когда Хината снизу снова взорвался смехом, кинул на него обиженный взгляд. — Да, Тоору, так вам и надо, — воспользовавшись моментом и таки вывернувшись из их рук, Хината вскочил с дивана, оставляя поверженных противников вскидывать белые флаги. — Жду завтракать. — Шо-чан… — Сегодня пятница, Ойкава. Подожди до вечера.