Умение прощать

Перейдя полуразрушенный мост, Дхана Нанд бесстрастно наблюдал за тем, как полыхает второй по изяществу и великолепию дворец Магадхи, выстроенный много лет назад в честь рождения царевны Дурдхары. Когда огонь, наконец, унялся, император дал приказ обыскать руины, и воины довольно быстро нашли четыре обгоревших тела. На одном из мертвецов были надеты чётки брамина, на втором — женские украшения, на груди третьего обнаружили полурасплавленный, утративший первоначальную форму, но всё равно узнаваемый браслет. Его и принесли царю вместе с остальными вещами погибших. Превозмогая слабость и жалящую боль в сердце, Дхана Нанд заставил себя проглотить ком в горле, изобразил широкую улыбку и постарался убедить собравшихся, да и себя заодно, будто торжествует победу. На самом деле менее всего ему хотелось радоваться. Он бы с удовольствием сбежал в джунгли, зарылся под баньяновые листья и выл, свернувшись клубком. Но этого делать было ни в коем случае нельзя. Даже если разум окончательно рухнул, а тело доживает последние мгновения, высокое положение обязывает улыбаться, словно царь Магадхи счастливее самого Индрадэва. Спектакль удался на славу. Никто не усомнился в том, что Дхана Нанд — жестокое чудовище, способное сжечь врагов заживо, а потом без малейших признаков сострадания праздновать чужую смерть. Даже Ракшас поверил, а уж его цепкий взгляд обмануть было труднее всего. Выпоров Джагат Джалу на глазах у всех, освободив его от должности управляющего Параспурой и пообещав ему, что он будет в следующий раз казнён, если хоть кто-то из его семьи снова посмеет причинить вред Магадхе, Дхана Нанд приказал развернуть коней в сторону Паталипутры. Сидя в колеснице, император не отнимал ладонь от груди. Там, под царскими доспехами был тщательно спрятан опалённый пламенем браслет. Плотно зажмурившись, чтобы не позволить ни единой слезе выкатиться из-под век, Дхана Нанд думал о том, что никогда больше не увидит того, кто причинил ему столько страданий. «Всё-таки я его убил, — думал царь. — Он мёртв. И больше никогда…» — мысль оборвалась. По-прежнему хотелось скрыться в горах или в лесу и не выходить оттуда много дней подряд, но он знал: нельзя позволить себе такую роскошь. Следует помочь Дайме пережить страшную весть о гибели сына, необходимо организовать достойные похороны Бхадрасала и Говишанаки, утешить Дурдхару, пережившую плен. Для этого нужны силы, которые нельзя растрачивать впустую. К счастью, успокаивать сестру надобности не было. По внешнему виду Дурдхары Дхана Нанд сразу понял: с ней обращались достойно. Она не подверглась насилию. От Чандрагупты другого император и не ждал. Да, этот парень, как ни горько признавать, оказался лживым предателем, низким развратником, но он никогда не причинил бы страдание женщине и не позволил никому другому, пока он рядом, поступить так, Дхана Нанд даже не сомневался в этом. Время проходило, словно в тягостном тумане. Дхана Нанд почти ничего не чувствовал, стоя рядом с погребальными кострами, где сгорали тела Гови и Бхадрасала. Рыдания Даймы доносились, словно из невообразимой дали. Мир стал нереальным. Ощущался только браслет, плотно прижатый уже не доспехами, а массивным рубиновым ожерельем к обнажённой груди. Казалось, браслет раскалился от огня погребальных костров и вот-вот выжжет на его теле клеймо, но Дхана Нанд напоминал себе: это лишь иллюзия. Великий император держался из последних сил. Из-под изнанки видимого мира выползала зримая лишь ему леденящая душу тьма, которую было не остановить никакими мантрами, пуджами или благовониями. Дхана Нанд догадывался, что очередной жуткий приступ, один из тех, что терзали его с раннего детства, не заставит себя долго ждать, но усилием воли он оттягивал собственное падение в бездну, мысленно сжимая боль в тугой комок и пряча внутри себя. Рассудок покинул его на третий день после похорон. Утром Дхана Нанд долго говорил с Дурдхарой, пришедшей посоветоваться, с чего лучше начать восстановление Хава Мехел, чтобы новый дворец стал лучше прежнего, затем император пригласил строителей, выслушал донесение шпионов, в очередной раз утешил плачущую Дайму… В сумерках, когда аматья Ракшас вошёл в опустевшую сабху, он вдруг обнаружил своего повелителя сидящим на ступеньках перед троном. Дхана Нанд мерно раскачивался взад-вперёд, вцепившись руками в растрёпанные волосы. Развязанный тюрбан валялся рядом. Верхняя накидка тоже. Исцарапанную грудь закрывало только ожерелье из рубинов. Поняв, что дела плохи, аматья метнулся к царю и по уже сложившейся привычке уложил его голову к себе на колени. Дхана Нанд тяжело завалился набок, дрожа. Его глаза были широко распахнуты, но советник Картикея мог поклясться: император сейчас совершенно ничего не видит. — Я убил его, — повторял он, — убил, убил! — О ком вы так переживаете, Величайший? — спрашивал Ракшас в волнении. — Чья смерть беспокоит вас? Ответа не последовало. *** Непереносимо страшную разгадку аматья узнал лишь на другой день, когда самрадж очнулся в своей постели и увидел советника, просидевшего с ним рядом всю ночь. — Вы очень переживали о чьей-то смерти вчера, повторяя, будто убили кого-то. О ком вы так беспокоитесь? — мягко спросил Ракшас. — Мне это непонятно, ведь вы принесли смерть лишь врагам. Невинные люди не погибли. Дхана Нанд подобрал под себя ноги и уткнулся взглядом в собственные колени. Чаша его терпения переполнилась. Молчать он уже не мог. — Я отправил Бхадрасала на верную смерть, и этой вины мне никогда не искупить, — так начал своё признание Дхана Нанд. — Нет! — возразил Ракшас. — При чём здесь вы? Бхадрасал — генерал армии, опытнейший кшатрий! Он сражался много раз. Он сам виноват, что позволил какому-то лжецу и вору пронзить себя. Да, с Бхадрасалом что-то случилось, я заметил. Он был не в себе и сражался так плохо, словно меч в руках держать разучился, но в этом нет вашей вины, Величайший. — Ошибаешься. Я виноват, — устало прервал его Дхана Нанд. — Перед тем, как мы вошли в Хава Мехел, я признался Бхадрасалу, что сам Чандрагупту убить не смогу, и попросил, чтобы он вместо меня сделал это. Ракшас изумлённо воззрился на своего повелителя. — Но почему, Величайший, вы не смогли бы убить мальчишку? Ваше умение сражаться на мечах и близко не сравнится с искусством любого кшатрия в Бхарате! Вы способны за одну-две калы одолеть троих сильных воинов, если на то будет ваша воля, мне ли не знать. А уж победить неопытного юношу, недавно взявшего в руки меч, вам и подавно ничего не стоит. — Я трижды пытался поразить его, аматья, и трижды проигрывал. Я признался в своём поражении Бхадрасалу и попросил о помощи. Так и сказал: «Брат, я не могу, а ты сможешь». Знаешь, Картикея, очень давно, — доверительно начал рассказывать Дхана Нанд, наконец, решившись взглянуть на Ракшаса, — Бхадрасал пришёл и сказал: «Я поневоле начинаю любить каждого, кого любишь ты. Я люблю Дурдхару даже больше Шипры. И я привязан к аматье Ракшасу, хоть его лицо ужасно, как ночь, но он тебе дорог, потому и для меня он словно отец. Каждый, кого выберет твоё сердце, станет близок мне». Нам тогда было всего по четырнадцать, но я не забыл его слов, — Дхана Нанд недолго помолчал, а потом добавил. — Я честно признался Бхадрасалу перед битвой в Хава Мехел, что меня угораздило влюбиться в прекрасного, но лживого юношу греховным, неподобающим образом. Не будь я царём, я бы простил Чандрагупте всё, но… — Что?! — задохнулся Ракшас, вскакивая с места и догадавшись, наконец, в какую ужасную беду попал его повелитель. Дхана Нанд, ненадолго умолкнув, подождал, пока аматья успокоится. Отдышавшись, первый советник уселся на место и ухватился за протянутую ему руку Дхана Нанда, крепко сжав её. Хотелось орать на всю опочивальню, призывая проклятия на голову умершего бунтовщика, но Ракшас сдержался. — …но я — глава государства, — спокойно продолжил Дхана Нанд, — и обязан исполнять собственные законы, которые гласят, что любой предатель должен быть казнён. Если я помилую одного бунтовщика, имея к нему сердечную склонность, то создам опасную ситуацию, когда кто-то другой, тоже предавший своего царя, будет просить о помиловании, ссылаясь на то, что до него заговорщиков уже прощали. Я не мог создать такую ситуацию. И убить его не мог. В то же время я знал: если Чандрагупту убьёт любящий воин в честном бою, душа этого предателя достигнет Дэвалоки. Сначала я собирался отправить его в лучший мир своими руками с единственной целью: после смерти встретиться с ним… Не вышло, — Дхана Нанд почти с ненавистью посмотрел на собственную увлажнившуюся от волнения ладонь. — Когда мне донесли, что заговорщики идут к Паталипутре, их три с половиной тысячи, с ними Чанакья и Чандрагупта, сердце моё разорвалось. Я твёрдо решил: никто теперь не остановит меня. Я непременно его уничтожу, ибо он перешёл все границы. Он связался с Селевком, а теперь ещё и с проклятым Чанакьей! Однако стоило увидеть его глаза там, на дворцовой площади, услышать, как беспомощно он пытается обвинить меня в своих же грехах, я понял, что снова проиграл. Ненависть и горечь, перемешанные с растоптанной любовью — худшее сочетание! Я заметил, как распухает его рука. Такая характерная иссиня-багровая опухоль, которую ни с чем не спутать! Он отравился нагпушпой, пока вёл свою армию через лес. Мир перевернулся, стоило мне осознать: ему не выжить. Умирал тот парень, которого я совсем недавно держал в объятиях, а он лгал мне о любви, но делал это так убедительно и красиво! И уже стало неважно, помилую я его или нет, скажу о своих не угасших до сих пор чувствах или промолчу из гордости — с ним всё кончено. И тогда желание мести, чувство долга, гнев — всё испарилось. Картикея, я сражался с ним, как неопытный юнец, боясь зацепить его и причинить лишнюю боль, ведь он и без того страдал. И, конечно, я не сумел убить его, когда он потерял сознание и упал к моим ногам. Пока я стоял и раздумывал, что дальше делать, совершенно забыв о битве, его утащили эти двое — Индра и Стхулбхадра — прямо из-под моего носа. Остальное ты знаешь. Я схватил коня и помчался следом, но не догнал их. В последующие часы места себе не находил, думая о том, мёртв он или ещё держится? Потом шпионы донесли мне об отшельнике, который якобы способен спасти Чандрагупту и живёт где-то на высокой горе. Шпионы сказали, Мура именно туда повезла Чандру, но я не верил в счастливый исход. Если даже мои лекари не знают средства от нагпушпы, с чего бы аскет, похоронивший себя заживо на каменистой вершине, где целебных трав отродясь не росло, имел противоядие? Я думал, этот шарлатан только измучает Чандру своим бесполезным лечением и продлит его муки, когда всё, что парню сейчас необходимо — быстрая смерть от моего меча. Я едва не прикончил старика, когда он встал между мной и Чандрагуптой, загораживая вход в хижину. Некогда было объяснять ему, что если Чандрагупта умрёт от яда, то не обретёт небеса для воинов, и мы не встретимся в посмертии, а такого я бы точно не вынес! Выражение лица Ракшаса сейчас было таким, словно советник сам готовился умереть от яда или неизлечимой болезни. Дхана Нанд даже не замечал, в какое состояние он вверг аматью, вывалив на него всё накипевшее на душе. — Удивительно, но противоядие сработало. Чандра очнулся раньше, чем я успел убить его. Впрочем, нет… Я бы его не убил. Мои руки словно окаменели и не желали наносить удар. Чандрагупта открыл глаза, но был слаб и вскоре снова потерял сознание. Пока я отвлёкся, Мура ранила меня, а затем явился Чанакья, и завязалась битва. Я потерял след заговорщиков… Если бы не Дахак и Нишумбха, я бы никогда не узнал, что Чанакья с учениками скрылся в Параспуре. Я приехал к Джагат Джале и решил задержаться до самого дня пуджи. Надеялся, что во время празднования непременно обнаружу бунтовщиков, где бы они ни прятались. И когда Мартанд, испугавшись за благополучие своих родителей, привёл меня прямо к Чандрагупте, убегающему через подземный тоннель, я обезумел. Я не способен был думать ни о чём, кроме одного: догнать его, прижать к себе, ощутить тепло его тела! Ничто другое не имело значения. Мне надо было знать, что он всё ещё со мной, в этом греховном мире… Но вместо него я поймал Муру! — взгляд Дхана Нанда на миг стал яростным, но тут же снова изменился, наполнившись скорбью. — Когда Чандрагупта похитил Дурдхару, я ни мгновения не сомневался: он не обидит её. Единственное, за что переживал — каково ей будет одной без меня. Она-то ведь не знала, что Чандрагупта её не тронет, могла испугаться, перестать есть и пить, попытаться наложить на себя руки… Разумеется, если бы она пострадала, если бы после возвращения я обнаружил на её теле хоть царапину, хоть один признак, говорящий о том, что она подверглась насилию, тогда ни боги, ни асуры не остановили бы меня от мести. Моё сердце исчерпало бы вмиг свою греховную страсть! Но ничего подобного не случилось. Дайма осмотрела Дурдхару и принесла известие о том, что моя сестра по-прежнему невинна. Никто не прикоснулся к ней. Но я знаю, это не заслуга Чанакьи или остальных его учеников, а исключительно Чандрагупты. Ракшас открыл рот, чтобы возразить, но Дхана Нанд не дал ему возможности сказать ни слова. — Я пришёл в шатёр к Бхадрасалу, когда осада Хава Мехел близилась к финалу. Я сказал ему всё, что сейчас узнал и ты. Я признался, что на самом деле рассвирепел на Чандрагупту вовсе не за тайное распитие вина с Селевком и не за секретные беседы наедине. Я застал того, кто совсем недавно покинул мои объятия, раскрывшим тело для другого. Чандрагупта изменил мне, — видно было, что Дхана Нанду с трудом далось это признание. — Он делил ложе с моим врагом, признавался ему в любви в своих письмах. Они планировали свергнуть меня. Судя по всему, с самого начала в заговоре вместе с ними участвовал и Чанакья. Селевк откровенно глумился, прислав мне незадолго до первого сражения пергамент с письмом Чандрагупты и с припиской от себя: «Прочти и убедись: твоя бесстыжая девка давно моя. Или ты до сих пор в слепоте своей уверен, будто обладал ею первым?» А я ведь действительно был уверен, что обладал первым, хоть и немало удивлялся, откуда Чандрагупта знал столь многое о плотских утехах? Теперь-то сомнений нет: и в этом он солгал. Одни бхуты ведают, сколько мужчин тешились им до меня. Возможно, не только Селевк, но и эти трое друзей… Да и Чанакья тоже. Скольким мужчинам этот предатель отдавался, прежде чем пришёл ко мне? Ракшас чувствовал, что готов провалиться в Паталу, лишь бы не слышать больше ничего, а император продолжал: — Два врага сговорились против меня, а тот, кому я доверял, поддержал их заговор. Такую гнусную ложь простить невозможно. Но сейчас, когда он мёртв, я с ужасом понимаю: я способен простить ему даже это, если бы боги вернули его. Я недавно спросил у одного из целителей, бывает ли, что ненависть тайно тлеет в человеке? Может ли быть, что человек не знает собственное сердце? Подвергшийся оскорблению или насилию думает, будто простил обидчика, а на деле продолжает желать ему смерти. Случается ли такое? Целитель, не колеблясь, сказал: «Да, часто бывает именно так!». Много лет назад я убил в бою отца Чандрагупты — махараджа Чандравардана. Чандрагупта уверял, будто готов мне это простить, но, как вижу, ему подобное оказалось не по силам, — Дхана Нанд быстро отвернулся, украдкой вытирая глаза. — И тогда я попросил Бхадрасала вспомнить, как много лет назад он признался, что будет любить каждого, кто дорог мне. И, вспомнив, я сказал: «Убей Чандрагупту, потому что я сам не смогу. Убей его быстро, безболезненно, пожелав ему переродиться в Дэвалоке и встретиться со мной. Если убьёшь его без ненависти, зная о том, как он мне дорог, то всё получится!». Но Бхадрасал не смог… После того, как он узнал правду о наших с Чандрагуптой отношениях, его рука стала такой же слабой, как моя. Именно я сгубил Бхадрасала. Я забрал у Даймы сына и с этим мне придётся теперь жить. Как и с этим тоже, — неожиданно для Ракшаса Дхана Нанд открыл свою грудь, приподняв край драгоценного ожерелья, и показал тонкий, почерневшей от копоти браслет, спрятанный внизу. — Изменник мёртв, но и я умер вместе с ним. Я просто жду освобождения и встречи с его душой. Стремясь приблизить этот день, я развяжу войну со всеми государствами, до которых смогу добраться, и либо выиграю все битвы, либо погибну. Скажи, аматья, ты поддержишь меня? Будешь сопровождать в сражениях? Выпрямленный и неподвижный Ракшас сидел, не говоря ни слова. «О, Камадэв, за что ты так ужасно проклял Величайшего?! — крутилось в его голове. — О Вишнудэв, почему ты отвернулся от него?»