Обольстительная и отверженная.

— Останешься на ночь? Кэсин нерешительно мялся в прихожей, с досадой наблюдая, как Цзышу натягивает сапоги, чтобы отправиться восвояси. — Я пас. Цзышу, в своей фирменной молчаливой манере, тут же отбил дальнейшие просьбы Кэсина. Он как никто другой знал чем чревата недостаточная категоричность в голосе при споре с Лао Вэнем. Если тот распознает малейшую слабость, то переспорить его уже не будет представляться возможным. А А—Сюю совсем не хотелось, когда он поднимет голову, наткнуться на просящей взгляд Кэсина, делающий похожим того на мокрого и брошенного котенка. На этот случай Цзышу был беспомощен. Тон голоса видимо, наоборот вышел еще более суровым и категоричным, чем предполагалось, потому как Кэсин, после отказа, весь как-то незаметно подобрался, сжавшись. Затворяя за Цзышу дверь, он совсем тихо произнес «Спокойной ночи А-Сюй» и спешно закрылся на замок. Стоя по ту сторону запетой двери, Цзышу все же почувствовал себя беспомощным — чувство вины, за грубое обращение, разъедало его изнутри с каждой подобной выходкой, все сильнее горча неправильностью совершаемых действий. Цзышу остался на ночь только один единственный раз — в тот вечер была ужасная гроза, Кэсин ни в какую не соглашался отпустить его наружу, да и самому А-Сюю не очень то хотелось попасть под ливень. Устроившись на диване в гостиной, и удовлетворившись стареньким выцветшим пледом, Чжоу, по армейской привычке, почти мгновенно погрузился в чуткий сон. Но спустя час он неожиданно почувствовал рядом с собой копошение, появление большого одеяла и присутствие кого-то очень теплого, стремившегося незаметно подлезть к нему в объятия и удобно расположиться. Были ли его ощущения правдивы или только навеяны приятным сном — Цзышу не знал. Проснувшись ранним утром, он не обнаружил рядом с собой никого, только то самое мягкое одеяло. Однако запах Лао Вэня, всегда окутывавший Цзышу, когда они стояли рядом, а сейчас настойчиво истончаемый, непонятно откуда взявшейся, второй подушкой, помогли пролить ему свет на события ночи. И пока Цзышу лежал в гостиной, соображая как ему относится к выходке друга, Кэсин, напевая веселую мелодию себе под нос, готовил им двоим вкусный завтрак, строя планы на сегодняшний день. — Доброе утро А — Сюй! У тебя не болит поясница? Этот диван жутко неудобный! Не понимаю зачем отказываться от мягкой кровати в пользу этого… — Доброе утро Лао Вэнь. Вижу ты хорошо осведомлен в особенностях сна в гостиной. Никак ли сам пробовал? — Обижаешь. Я же живу здесь, забыл? Как же не попробовать? Кэсин ничего не опровергал, предпочитая строить из себя дурачка. А — Сюй знал, что он просто придуривается, но все равно хотел вывести на чистую воду. Повисла пауза, во время которой, Цзышу пристально смотрел на Кэсина, осуждающе сузив глаза — Ладно, ладно. Может быть. Но что может греть лучше, чем теплое тело под боком? Лао Вэнь уступил, в примирительном жесте поднимая руки, впрочем, не перестав говорить несерьезным, флиртующим тоном и поигрывать бровями. На все это непотребство Цзышу лишь покачал головой. А затем, непонятно кого наказывая, себя, за желание повторить это утро еще тысячи раз, или Кэсина, за его очевидные домогания, Цзышу твердо решил больше никогда и ни под каким предлогом не оставаться на ночевку. Все это тоже было…чревато. И как бы Кэсин не старался, сколько бы не клялся, и близко не подходить к спящему, сколько не заламывал бы скорбно и обижено брови, А — Сюй оставался неприступен, покидая квартиру до того, как наступала ночь. С каждым побегом Цзышу, оставленный и одинокий, Кэсин чувствовал себя брошенным и покинутым. Он допускал, что конечно, мог и перегнуть палку, но Цзышу вел себя так, как будто любое упоминание о возможности провести еще больше времени вместе, было ему физически неприятно. Это сильно ранило, било по самооценке и уверенности в себе, но Кэсин упорно продолжал думать над причинами, которые могли быть у Цзышу. И чем больше он рассуждал над этим, тем больше убеждался, что ни одного достойного повода и вовсе не существовало — все чем он мог объяснять произошедшее, это банальная антипатия Цзышу к нему. Но тогда становилось совершенно не ясно, зачем тот вообще продолжал с ним возиться? За этим не радостными рассуждениями Кэсин, сам того не замечая, отправился уничтожать свои внушительные винные припасы. Без красного полусладкого, выдержкой больше пяти лет, он пожалуй не смог бы, безопасно для себя, и дальше погружаться в канаву самобичевания. — А–Сюй! Ты отвратительный человек! Цзышу проснулся от мелодии звонка. Ночь уже перевалила за половину и начинала плавно перетекать в ранние утро, однако за окном все еще было слишком темно для любых разговоров. — Лао Вэнь? Ответив на звонок, Чжоу даже не удивился, поняв кто ему звонил. На том конце провода послышалось пьяное хихиканье и какой-то треск. — Ты божественный! Теперь его собеседник резко сменил полярность настроения, и если первая реплика была произнесена, как хвала и по интонациям напоминала восхищение, то последняя почему-то несла в себе глубокое осуждение и даже упрек. Абонент, видимо, хотел произнести их в другом порядке. –Я что? Окончательно проснувшись, Цзышу решил подумать, что делать в сложившейся ситуации. — Ты да! Последняя фраза убедила в том, что нужно было покидать кровать и отправляться на поиски младшего. — Где ты? «Скажи хотя бы адрес», — думал Цзышу, на ходу натягивая сапоги. Он не сомневался, что сможет найти его в любом случае, однако эта информация значительно облегчила бы ему поиски. — Я там, где ты коснуться себя не позволил, Я там, где ты прогнав меня, ушел. Я там… Кэсин, вместо ответа на вопрос, стал самозабвенно декларировать стихи, увлеченно пускаясь в эксперименты с интонациями. Он был уверен, что звучит томно, но на самом деле только хрипел и булькал в микрофон телефона, в перерыве между обрывающимися фразами. — Дома? — На том самом диване. Кэсин все таки решил подтвердить свое местоположение и даже соизволил уточнить более точные подробности: — Я только что разлил вино себе на рубашку… На этом моменте он то ли икнул, то ли засмеялся. –… Поэтому мне пришлось ее снять. Тут он точно икнул. — Очень информативно. На подобную откровенность у Цзышу был только такой ответ. Узнав, что эта бестия осталась у себя дома, а значит и потенциально была в безопасности, Цзышу замер, натянув одну штанину. Это был просто пьяный звонок, не суливший ничего плохого, даже не требующий дополнительного присутствия, но тут в памяти всплыли истории о пьяных людях, начинавших одиночную попойку дома, а после разгуливающих голышом, если повезет в одеяле, по ночным улицам, в поисках приключений, и Цзышу все-таки склонился к выводу, что будет разумно проконтролировать Кэсина, тем более тот, судя по всему, уже начал раздеваться для свершения этих пьяных фантазии. Спустя двадцать минут Цзышу снова стоял у дверей, из которых вышел шестью часами раньше. — Ну наконец-то! Как только он постучался, за ними поднялся страшный шум, кажется упал торшер, и продолжительное шебуршение, а после громкий топот, словно сам слон несся ему навстречу. После всех этих звуков, Цзышу уже твердо знал, что легко этой ночью точно не будет. Дверь ему открыло нечто. На Кэсине не только не нашлось рубашки, а штаны почти слезли, но и помимо всего, он весь был измазан в чем-то красном, и к тому же умудрившись облиться вином. Сначала Цзышу испугался что это кровь. Он подскочил к Кэсину и принялся осматривать пятна. Поняв, что это не она, он было заподозрил женскую помаду. «Этого еще не хватало». — пронеслось у него в голове. И деликатно отодвинув Лао Вэня, стремительно прошел внутрь. Жгучая ревность в купе с нежеланием чтобы его друг наделал глупостей, о которых утром пожалеет, разыгралась в этот момент в нем не на шутку, выходя за пределы допустимого. Но, к вселенскому облегчению, Кэсин в своей квартире оставался совершено один. — А–Сюй, ты слишком резвый! Я еле поспеваю за тобой. Называя его этим выдуманным прозвищем, Кэсин, как-то по-новому растягивал гласные, казалось, вкладывая в интонации еще больше фамильярной непристойности. Как, не пьянеющий, Кэсин умудрился налакаться до такого состояния за шесть часов, и притом без веских причин на это, для Цзышу оставалось загадкой. — Что случилось? — Ах! Ты об этом? Я решил затеять боди арт! Высокое искусство ведь не только в стихах. К тому же, я уверен, что если я буду голым и измазанным в красной краске цитировать стихи, то это вызовет больший интерес к поэзии, ежели делать это в скромной и скучной рубашке. После слов Кэсина о краске Цзышу пригляделся к безобразию. Действительно, Лао Вэнь добросовестно измазал пол груди и торс красным, случайно перекрывая им высохшие винные подтеки. За разведкой масштабов бедствия, Цзышу сам не заметил, как залюбовался. Проследив высохшую дорожку, он очертил взглядом все плавные изгибы, неизменно уткнувшись в подтянутый живот и кромку волос, интригующе уходящую за линию черных изношенных джинс. Кэсин был красив — ему не нужно было хитровыдуманое словесное обольщение, всего лишь стоило стянуть рубашку, как Цзышу выпадал из реальности. Что случилось с сердцем бывшего военного, когда тот поднял взгляд выше — на точеные ключицы, А– Сюй постарался проигнорировать и забыть. Спертое дыхание, учащенный пульс, шум в ушах, всю эту бурю чувств вызывал в нем этот любитель экзотической поэзии. Цзышу подумал о том, что и сам стремительно пьянеет, только не от вина, а от присутствия полуголого Кэсина в шаговой доступности. — Любуешься? Лао Вэнь не преминул возможностью самодовольно ухмыльнуться, неосознанно подставляясь под ласкающий взор Чжоу. — Нет. Опять безжалостно и безбожно соврал Цзышу. К несчастью, Кэсин имел привычку верить любым словам Цзышу, а с алкоголем в крови он сделался совсем доверчивым. Игривый блеск, не покидавший глаз Лао Вэня на протяжении всего диалога, тут же, как по щелчку, потух, уступив место злости. — Конечно, конечно. Кэсин совсем отвернулся от Цзышу, принявшись разговаривать сам с собой. Его руки попеременно сжимались в кулаки, а глаза ни на чем не сфокусировавшись, бездумно блуждали по стенам. — Чем же тут любоваться? Дурацкий вопрос. Идиотский. — Я не то имел ввиду… Цзышу почувствовал, что все-таки задел Кэсина своими неосторожными замечаниями. В спешке рассыпаясь в извинениях, зная что они не помогут, он прикидывал, как можно было искупить ошибку. Пьяный Кэсин, тем не менее, пропустив все, что было после слова «нет», этого совершенно не заметил. Вместо реакции, он, на пятках, стремительно развернулся в обратном направлении и перебежав в спальню, мимо сбитого с толку Цзышу, рухнул на кровать. Вскоре, со стороны кровати, послышались сдавленные всхлипы и истеричное: — Ну почему нет? Почему нет? Что, черт возьми, тебе надо? Я и так, и сяк, и вот так, как говорится, вот тебе, на блюдечке с голубой каемочкой, а он все голову воротит. Если я тебе так противен, то что ж ты примчался по первому зову, стоило мне один раз тебя набрать? В чем проблема, Чжоу Цзышу? Вслед обвинительному потоку, переросшему в крик, в Цзышу полетел тапок, а потом еще один…и еще один? А Кэсин между тем, все продолжал вопить: — Я не красивый? Так все дело в этом? Скажи, что тебе не нравится? Что тебя не устраивает? Я ведь не урод какой-то! Или тебя бесит мой голос? Так я заткнусь! И звука при тебе больше не издам! А может… может я для тебя запасной вариант? Мы взрослые люди, Цзышу! Просто подойти и скажи, в чем дело. Хватит меня мурыжить, молча наблюдая за моими стараниями. Я хоть немножко преуспел? Хоть на минуту! Чжоу Цзышу! Упрекаемый уже стоял у изголовья кровати, и заканчивая свой отчаянный монолог, Кэсин уткнулся ему в бедро, переходя на неразличимую частоту вперемешку с икотой. Цзышу в это время с нежностью гладил его по голове. Он ждал пока поток агрессивной словесности иссякнет. Но тот не желал заканчиваться, распаляя говорившего с каждой новой репликой. Тогда А–Сюй сел рядом с Кэсином и уткнул его себе в грудь, перекрывая возможность нового приступа. — Ты красивый. Я готов слушать твой голос часами. Ты необходим мне и никогда не был вторым. Я не смеюсь над тобой. Прости… прости меня, я не знал, что делаю тебе больно. Тщательно выговаривая каждое слово, как будто хотел выжечь их значение в памяти слушающего, Цзышу легкими, но вдумчивыми прикосновениями оглаживал его лицо. Проведя большим пальцем по скулам, задержавшись на трогательной родинке, он старался убаюкать и успокоить Кэсина. Но тот, притихнув и широко распахнув глаза, внимательно впитывал каждое сказанное им слово. А после того, как Чжоу закончил, проговорил полушепотом: — А—Сюй… И вдруг, резким движением, таким, которого не ожидаешь от глубоко пьяного, он вырвался из объятий Цзышу и торопливо завалил его. Оказавшись сверху, Лао Вэнь принялся осыпать лихорадочным поцелуями лицо, находившееся в такой опасной греховной близости. — Пожалуйста… позволь мне, позволь мне… Пожалуйста. До слуха Цзышу доходил только сбивчивый шепот, умоляющий и бессвязный, рождавшийся в коротких промежутках между уже кончавшимся и еще не начавшимся прикосновениями губ. Они оба не хотели, что бы это заканчивалось. Цзышу казалось, что Кэсин везде — тот оплел его всеми конечностями, стремясь потрогать все до чего мог дотянуться. А — Сюй и сам не отставал, обнаружив свои руки намного ниже спины. Если бы Лао Вэнь не стремился охватить все и сразу, то на Цзышу уже трижды обрушился бы поток поэтических пошлостей, но они оба были слишком заняты для таких забав. Когда язык Кэсина, вдоволь изучив его собственный, опустился на шею, оставляя на ней невидимый росчерк узоров, на задворках сознания Цзышу, стрелой пронеслась мысль, мигом отбившая желание предаваться разврату. «Контракт» –, а вслед за ней пришла следующая: «Он пьян и расстроен». Все это не давало ему право брать то, что ему сегодня предлагали. Кэсин заслуживал большего, чем однодневный перепихон под большим градусом, с человеком, не знающим сможет ли он обеспечить ему завтра. «Я поступаю нечестно» — Цзышу испытывал настоящие муки совести вперемешку с острым возбуждением. Не найдя достаточно сил для того, чтобы прекратить, и ненавидя себя за это, полковник Чжоу все-таки выполз из-под «обольстительной засады», кубарем скатившись на пол. Уже ожидаемо, по возвращению в стоячее положение, ему пришлось натолкнуться на взгляд, еще поддернутый поволокой желания, но уже вмещающий все обиды этого мира, какие только водились в нем. — Нет. Не так. Цзышу сел на корточки перед своей единственной любовью, чтобы быть с ним на одном уровне. — А как? Кэсин снова хотел заплакать, но был прерван целомудренным поцелуем. — Сейчас я пойду и застираю твою испорченную рубашку и поменяю тебе постель, а ты сходишь в душ и смоешь это безобразие. Потом мы ляжем, ты тут, а я на полу. Я никуда от тебя не денусь. А утром, когда ты протрезвеешь и сможешь взвешенно принимать решения, мы, как взрослые люди, все обсудим. — Но. — Никаких но. Марш в душ. Для закрепления эффекта, Цзышу еще раз чмокнул его в лоб и заверил: — Обещаю. Я весь твой. Только сделай это. После двух чмоков обида уже ушла из глаз Кэсина, но он все еще недоверчиво заглядывал в лицо напротив. Было видно, что это «утром, а не сейчас», было ну очень ему неприятно. Дело никуда не двигалось. Цзышу пошел на компромисс: — Ты исполнишь это, а взамен, прямо сейчас, можешь поставить мне засос? На самом видном месте. … Спустя пять минут, потирающий шею, Цзышу сосредоточенно застирывал рубашку стараясь игнорировать то, что за тонкой створкой душевой позади него, плещется его голый «укуситель»