Обольстительная и отверженная.

Благодетель Вэнь был в тупике. Спустя шесть, томительно долгих и вместе с тем раздражающе быстрых, месяцев, он все еще не смог сдвинуться дальше мертвой точки под унизительным названием «очень близкий друг». У них было все: химия, искрившая так, что только возраст позволял Кэсину скрывать слабость в ногах и отчаянное смущение, грозившее затопить алым всю поверхность вечно бледных щек, доверительность — он был готов вложить свое еще бьющееся сердце в эти слегка загрубевшие ладони, и был практически уверен, что с другой стороны его милостиво примут и сберегут (о том, что бы Цзышу и сам в ответ вручил ему свое, такое желанное и бесконечно восхитительное, Лао Вэнь позволял себе мечтать только в самом воинственном настроении, когда его решимость и наглость подпитывали как минимум две бутылки чего нибудь крепкого и обязательно спиртного.), были и особые моменты, такие, что дух захватывало от устанавливающейся между ними обстановки интимности и, как следствие, лившихся откровений, от которых шла кругом голова, даже через месяцы после уже случившегося разговора. Но даже после всех атак, после того, как Кэсин тараном пробился за кулисы одинокой жизни Цзышу, эта последняя грань, та, за которой А — Сюй окончательно и бесповоротно становился его, она все еще стояла непоколебимой и нерушимой стеною, отделяя Кэсина от жизненно необходимого ему созерцания неприкрытого торса, еще пока не своего парня. Он добросовестно и смирено ждал почти десять лет, но почему-то судьба, или может быть излишняя натуральность Цзышу, все еще продолжала так беспощадно его ограничивать. Она скрывала за широкой майкой произведение искусства, позволяя этому самому искусству, совершенно бессовестно разгуливать под носом у Кэсина, так призывно близко, но так недопустимо далеко… и это было в высшей степени безобразие и сплошное непроходимое свинство, начало которому было дано еще в далеких старших классах… — Меня зовут Чжоу Цзышу. Перейти в другую школу, за полгода до ее окончания, Лао Вэня заставили обстоятельства — его родителей погубила их же доброта, и спасая жизни другим, они сами были вынуждены отдать свои. Кэсин тяжело переживал эту потерю, он не плакал внешне, но внутренне заливался слезами горя каждый час, стоило только потоку мыслей опять принять вид обиды на мир и на благородство его семьи. Ему было непонятно, почему жизнь человека, наверняка не почувствовавшего ничего от этой жертвы, потому что она ему не помогла, оказалась дороже его — их единственного сына. Почему он вынужден ютится у своей странной тетушки Луо, затворнице с седыми волосами, когда мог бы быть привычно счастливым и хорошим сыном рядом с ними, там где ему самое место. Но все эти рассуждения ни к чему не приводили — с каждым последующими разом, Кэсин с отвращением чувствовал в себе растущее озлобление и разочарование в людях. День ото дня он, не способный как следует оплакать свою потерю, и не способный полностью ее отпустить, превращался в мрачного, с надменным оскалом, откровенно презрительного и по сардонически ядовитого человека. Это отталкивало, пугало, отворачивало… всех… но только не его. Свою первую встречу с Цзышу Кэсин всегда вспоминал с затаенным благоговением. А-Сюй будто был целебным подорожником, приложив который к одной большой и кровоточащей ране под именем Кэсин, можно было наблюдать чудотворный эффект выздоровления неизлечимо больного. Натолкнувшись на колкий взгляд в первый раз, Цзышу по доброму улыбнулся, во второй заговорил, на третий обнял… и Лао Вэнь просто прикипел к этому отличнику. Решительный, слаженный, целеустремленный и умный, он будто специально забирал под свое покровительственное крыло всех потерянных и заблудших. С неизменной добротой, тогда еще неприкрыто плескавшейся в лучистых глазах, он очень быстро проник в душу Кэсина, затмевая собой и своей поддержкой все гнусное и отвратительное, что успело вырасти в том. Он был рядом, внимательно слушал, спорил, катал на качелях, интересовался мнением, легко тыкал в плечо и делился самым сокровенным — очень скоро из всей свиты, безумно популярного А- Сюя, Кэсин, отмечая это с особенным удовлетворением, стал тем единственным любимчиком, которого подпускали ближе всех. Что Цзышу тогда нашел в нем, Кэсин так и не смог ответить. Почему тот так упоенно слушал его злые россказни и так старательно вытравливал горечь из замутненных глаз? Но ни с кем до и ни с кем после, Кэсин уже более никогда не чувствовал себя на своем месте как рядом с ним. А-Сюй был его миром, первой любовью и еще много чем, но самое главное он был той душой, которой Кэсин собирался нести верность до конца своих дней. И пока они делили одно мороженое на двоих, пока из уст напротив лился медовый шепот, мягко повествуя о несбыточном, Кэсин просто переставал существовать, превращаясь в сгусток обожания и бесконечной любви. Счастье не могло длиться вечно. Дни полные поддержки и опоры быстро сменились днями, которых, увы, было значительно больше, и которые были до краев наполнены тревогой и нервозным ожиданием. Судьба даже не позволила явиться Кэсину на собственный выпускной, где он так надеялся увидеть своего лучшего друга еще один «пусть только не последний, умоляю» раз. За тетушкой Луо явились плохие люди — из компании ее бывшего любовника и той, собрав пожитки, и прихватив сопротивляющегося Кэсина, пришлось немедля отправиться в бега, хороня тем самым последнюю надежду Лао Вэня объяснится с Цзышу, отдаляя следующую встречу с ним на мучительные десять лет… В конечном итоге все вышло совсем не так, как того ожидали все стороны. Вопреки здравому смыслу, каким-то неведомым образом, тетушке, даже с ее врезающейся в память шевелюрой, удалось продлить свой побег на целых полтора года. Этого времени хватило на то, чтобы Кэсин встал на ноги и достаточно озлобившись на новых обидчиков самостоятельно решился на удар. (Одной из его самых неприятных черт его характера была отрицательная мотивация, построенная целиком и полностью на гневе). Еще около года потребовалось, чтобы, не без самых изощренных махинаций, узнав о которых, Цзышу бы крайне неприятно удивился, сместить горе-директора с должности и принять руководство над «Долиной призраков» в собственные руки. И, наконец, около месяца ушло на решение исправить, так не красиво оборвавшиеся, отношения с Цзышу, во время которого Кэсин извелся в угрызениях совести и нерешительности. Но все было зря, вернувшись по адресу старой прописки А-Сюя, Кэсин не только обнаружил, что Цзышу давно и надолго уехал непонятно куда, но и то, что остальных членов семьи, так радушно и по приятельски принявшей некогда в прошлом Кэсина, уже порядочный срок не было в живых. И все эти события, боль от которых, наверняка где-то добивала нежного и доброго Цзышу, хозяин «Долины призраков» бессовестно и безбожно пропустил, все-таки поставив жирную и уродскую точку, больше похожую на крест, в этих, таких необходимых ему отношениях. — Мне так жаль… Отыскав место захоронения брата Цзышу, и вернувшись с большой корзинкой подарков для усопшего, Кэсин невольно заплакал по тому, как дурно сложились дела и у него и у его друга. Каждый вынуждено пошел своей дорогой, терпя череду потерь и сомнений, не имея ни минуты свободного времени, дабы просто оглянуться на покинутого и узнать, как у того дела? Еще долго в тот день Лао Вэнь упорно размышлял над тем, было ли это все — следствием его ошибки, или не сбегая в тот злополучный день он наломал бы еще больше дров. … Но ответа не было, как и не было надежды, уже что-то изменить, и только сознание, до боли реалистично, рисовало в воображении милое сердцу лицо, мгновенно обезображенное чередой потерь, и наверняка затаившее дикую усталость где-то на месте прежнего мягкого света. Идея соблазнить Цзышу созрела у Кэсина еще в старших классах, и по истечению лет никуда не делась — напротив, укрепившись и настоявшись, словно дорогое вино, она затаилась где-то далеко в подсознании, выжидая подходящего момента. Единственное, что могло действительно помешать Лао Вэню исполнить задуманное — это закостенелое супружество А — Сюя, с не меньше чем тремя детьми, но как удачно, господин Чжоу умудрился остаться беззаветно холостым, не нагуляв и одного ребенка, и… на самом деле Кэсина вообще ничего не останавливало от того, что бы перейти в серьезное наступление. В своей цели сделать Цзышу своим, Кэсин руководствовался не только собственными, не желающими отпускать его чувствами, засевшими так глубоко, что как не пытайся — а забыть эту легкую поступь ног, рассекающую воздух так неслышно, будто на землю ступил сам небожитель, не представлялось возможным. Нет. Не в последнюю очередь, Лао Вэнь стремился забрать Цзышу из плена не проходящей апатии и одиночества. Когда-то старший не поскупился на «ядовитую змеюку» своей добротой, отдав тепло и ласку безвозмездно, и сейчас, когда пришел черед Кэсина сделать для него тоже самое, Лао Вэнь необъяснимо сильно хотелось предпринять все правильно. Отдать больше чем мог, всего себя без остатка — заполнить всю жизнь Цзышу до самых краев, каждую минуту тягостного молчания своими разговорами, каждый сантиметр рядом с ним своим присутствием, только бы больше не видеть, будто навечно, застывших слез внутри этих глаз, только бы не слышать, как тяжело, загнанно, дышит в редкие моменты беспричинной паники старший. Но с другой стороны почему-то упорно не хотели принимать никаких жестов — рука, закинутая чересчур уверенным жестом, аккуратно, почти деликатно, убиралась с плеч, болтовня, заполняющая бессвязным потоком тягучую тишину, оставалась без ответа, и чего уж говорить о вызывающе откровенных взглядах Кэсина, те по грубому игнорировались или и вовсе не принимались во внимание. Было по детски обидно и до грусти неприятно — почему Чжоу так сильно противился? Почему не позволял помочь себе, отплатить за оказанное добро, когда сам находился в очевидно плохом состоянии? Раз за разом, отталкиваемый Кэсин в лицо Цзышу добродушно улыбался, выкручивая ситуацию в двусмысленную шутку, а позже чуть ли не рвал и не метал, оставшись один, от бессилия заглушив крик в подушку. Он был беспомощен — и все еще не мог честно ответить хотя бы себе, кто в ком, из них, больше нуждался? Сломанный Цзышу или он, влюбленный идиот. Но отступить, повернуть назад, решить себя возможности даже быть отбритым, зато заговорить с ним, Кэсин не мог, это уже было выше его сил. Так, что единственное, что мог сделать он, это согласится на предложенное и благодарно не заглядывать в рот… или же все-таки добиться своего, просто прибегнув к небольшим безвредным хитростям, которые и коварными то с натяжкой назовешь. На войне хороши все средства, а когда имеешь дело с упертыми военными, так и вообще … Так что не было ничего такого в том, что решительно устав от затянувшегося кино «Крепкий броманс», Кэсин пошел на крайние меры. Вернее это был целый план — и пусть вслух он звучал абсурдно и нелепо, то, что он, к примеру, мог лежать на плече у А–Сюя целыми вечерами и тот считал, что «так все друзья делают» было еще более бредово, однако к сожалению имело право на жизнь. А значит и эти безумные наработки имели место быть. Никогда не знаешь с какой стороны придет решение. — Я стану жаловаться на то, что меня никто не замечает и не любит. Скажу, что у меня начинают появляться комплексы, на тему того, что я некрасивый. Он начнет меня жалеть, увидит какой я несчастный и недоцелованный и… –… и из великой жалости, такой же как его доброта, тут же потащит тебя в постель. Ты идиот? Ты хочешь что бы он от сочувствия с тобой сошелся? –… Тогда он всмотрится в меня внимательнее, что бы разрушить все мои подозрения в уродстве, и вдруг обнаружит, что я самый прекрасный цветок, что довелось ему увидеть. Он захочет сорвать с моего… — Господи… — Не перебивай! С моего лепестка… — Который где находится? — А–Сян! Свой гениальный план вдохновенный и полный энтузиазма, Лао Вэнь решил тут же высказать А-Сян, просто от того, что ему хотелось с кем-нибудь поделиться той кашей, заваренной из его мозгов, и теперь достигшей своей точки кипения, еще шесть месяцев назад. — Мне кажется, что ты просто нашел удобный способ: роль твоей безответной влюбленности и лучшего друга играет один и тот же человек. И теперь ты можешь отвести душу и вдоволь поплакаться Цзышу на Цзышу. Удобно однако, лишних ушей нет, система замкнутая. — Как всегда жестокая. Ты совсем не щадишь мои чувств. Кэсин и сам догадывался чем этот план пахнет, и что бы рассматривать его всерьез, ему следовало хотя бы избавиться от остатков гордости, потому как в какой-то степени эта несносная девчонка была права — главной мотивацией А — Сюя станет банальная жалость, а не большая и светлая любовь, о коей грезил сам Лао Вэнь. Так что он просто удвоил свои намеки, добавил провокацию и стал вести себя еще более приглашающе — сменив тактику, и вооружившись не только словесными знаками. В конце концов, если душа не желает откликаться на зов, то более слабое на искушения тело должно отозваться на приглашение?