Taste the love, The Lucifer's magic that makes you numb The passion and all the pain are one You're sleeping in the fire
W.A.S.P. — Sleeping in the Fire
Любовь — порождение тёмной стороны, величайшая скверна и бич Ордена, уничтожающий его истинные ценности. Лояльность Высшего Совета к бракам и неформальным союзам ослабляет общий дух и вносит раздор в наши ряды. Догматы, укрепившиеся веками, не должны подвергаться сомнению. Джедай не должен уступать привязанностям. Джедай не должен «любить», как они это называют. Эгоизм, похоть, страх одиночества — вот что движет теми, кто вступает в подобные союзы. Эти люди не готовы до конца отдать себя Свету. Эти люди не достойны быть джедаями! Барсен’тор непроизвольно вспоминает проповедь мастера Саамо-Зора, держа в руках лист старой бумаги с портретом мужчины. В аккуратных угольных линиях не чувствуется профессионализма, но от них исходит бесконечная любовь. Подписавшаяся падаван Амира воздушными штрихами выводит лицо, глубоко посаженные мудрые глаза, непослушные тёмные кудри. Больше всего внимания уделяет улыбке — мягко очерченным губам и приподнятому уголку рта. Похоже, для позирования мастеру Эону надлежало быть серьёзным, но его беззаботная натура упрямо вырвалась наружу. В простом монохромном портрете больше жизни, чем в дорогих динамических проекциях. Амира вложила в него частичку себя, лучшее из своей души, и прикосновение отзывается в одаренном психометристе теплом. Барсен’тор с радостью бы оставил портрет себе, но, к сожалению, это собственность Чандрильского музея галактической истории. Чтобы только увидеть его, пришлось пройти все круги бюрократического ада. Однако Барсен’тор не смог устоять, обнаружив ниточку, ведущую к предшественнику, что дважды спас Орден от великой беды. Создав защитную технику и передав её молодому джедаю через века. — Мастер-джедай! — вихрь жизненной энергии в виде Ней, приставленного к нему ассистента, врывается в кабинет и уже потом запоздало стучит в дверь. Изнутри. — Я нашла! Говорила же, что получится! Он с любопытством смотрит на защитный кейс в её руках. Девушка пищит от восторга, да так заразительно, что Барсен’тору хочется тоже. — Мы же договорились, Ней, — строго напоминает он. — Сарт. Иначе я вернусь к варианту «младший ассистент Гавари-Сторак». — Точно. Извини, — она вприпрыжку преодолевает комнату, и контейнер, содержимому которого не меньше восьми веков, подпрыгивает вместе с ней. Сарт почти перестаёт дышать от ужаса. — Её дневник. Мы с Ар-эйт просканировали две тысячи артефактов, провели радиоуглер… — Ты ведь знаешь, что я безнадёжный идиот в таких вещах, да? — смеётся джедай. — Вовсе нет! — Ней хмурится, но в подробные объяснения не пускается — лишь энергично стучит по крышке. — Рисунок из этого дневника, точно тебе говорю. Дневника до полуденной проверки не хватятся. — Ты его украла?! — Позаимствовала для изучения. В охряных глазах Ней нет ни капли раскаяния. Лёгкость, с которой она нарушает все правила, Барсен’тора пугает, но у Ней никогда нет дурных намерений. В Силе она — ослепительно яркий, светлый хаос, который разносит всё внешнее и внутреннее равновесие на куски. — Тогда мне нужно побыть одному. Изучить… джедайским способом, пока время не вышло. Ней кивает. — Каф в обед? — Как и всегда, — он отворачивается, чтобы лишний раз не смущаться. Архивы Совета не сохранили никакой информации о джедае, защитившем весь Орден. Небольшое расследование помогло выяснить имя. Эон. И единственное упоминание, соответствующее той эпохе, нашлось на Чандриле. Короткой надписью на рисунке падавана Амиры. Сарт, устроившись на полу, берет в руки её дневник. Хрупкая от времени бантовая кожа перетянута ремешком с потемневшей пряжкой, и он, задержав дыхание, бережно размыкает тысячелетнюю реликвию. Страницы внутри пожелтели, но, по крайней мере, не такие ветхие, как вырванный из него лист с портретом. Сарт с сожалением проводит по изуродованному краю — кому пришла в голову идея портить документ? — и только потом начинает читать. Первое, что я о нём подумала — какой же упрямый дурак! Поругался со смотрителем зверей через двадцать минут после прибытия в анклав. Мастер Рю пригрозил ему, что тот будет ходить до города пешком, пока не закончит обучение. А он ответил, что будет. Когда Эона послали с документами в мэрию, он вернулся через… шесть дней! Конечно, после такого мастеру Рю пришлось выделить ему джербу. Барсен’тор не сдерживает улыбки. Именно так и начинают свой путь великие мудрецы. Улыбка тает, когда за страницами ученических будней и растущей дружбы обнаруживается ещё одна пропавшая. Сарт наугад прикладывает рисунок Эона — зубцы бумаги идеально совпадают. О, Сила! Надеюсь, никто больше не увидит портрет. Эон получил сан рыцаря-джедая и особенно сиял в этот день. Конечно, ему ведь всего девятнадцать! Мне никогда за ним не угнаться. Но я рада, что его таланты заметили. Он молчал с минуту, глядя на рисунок, а потом ляпнул, что мастер точно закроет меня в келье на пару лет, подумав, что я влюбилась. Я не придумала ничего лучше, чем захлопнуть дневник и убежать. Красная, как куаррен! Эон нашел меня вечером и извинился. Хотел тогда сказать, что портрет очень красивый, но не подобрал нужных слов. Хорошо, что на террасе было уже темно. Я стала ещё краснее, чем днём. А портрет я лучше спрячу в том нудном трактате. Его всё равно никто не читает. Вместе с Амирой Сарт вспоминает и своё ученичество — также наполненное успехами и ошибками, эмоциями и обретенным опытом. Время и события летят так быстро, увлекательно, что Сарт не замечает, как доходит до середины — и спотыкается об очередную вырванную страницу и вложенный вместо неё обрывок широкой тесьмы. Выцветшей, но когда-то ярко-зеленой. С виду закладка, однако в плетёном узоре читается Кодекс. Хуже всего — она источает сильный, пугающий зов, требует прикоснуться. Сколько же эмоций вложено… Вряд ли приятных. «Нет невежества — есть знание», — напоминает себе Барсен’тор. Но Сарт упорно листает дневник дальше, откладывая неизбежное. В светлых, полных радости и жизнелюбия воспоминаниях Амиры тесьма — острый нож, пронзивший и перечеркнувший каждое из них. Её эхо перевешивает всё остальное. Многие называют психометрию удивительным даром. Особенно ученики, только постигающие грани своих талантов. Осторожно выспрашивают, правда ли советник способен извлекать отголоски, оставшиеся в Силе, и в их вопросах сквозит белая зависть. Джедаи в два раза старше него, овладевшие психометрией, тоже не всегда понимают причин недовольства. Сарт никому бы не пожелал той силы, которая была ему дарована. Большинство могло считать свежие следы, немногие — обрывки звуков, образов и сильных чувств. Единицы погружались настолько, что проживали с владельцем предмета и счастье, и горе. А счастья в дневнике Амиры неумолимо становится всё меньше. Я говорила, что ему следует отправиться с нами. С его силой никакой ситх не был бы страшен. Эон отказался. Разругался в пух и прах со всем Советом, моим учителем, возглавившим будущий штурм крепости Моррейджа. Еще бы! Тёмная сторона вновь угрожает ордену, а он, один из сильнейших мастеров, удаляется в медитацию. Я не всегда понимаю его, но Эон часто оказывается прав. Мне тоже тревожно, однако я не оставлю учителя одного в беде. Эон взял с меня обещание. Пыльное корусантское солнце и садовая явинская нинта, укрывшая нас от любопытных глаз раскидистыми ветвями, были единственными свидетелями первого, но лучшего в моей жизни поцелуя. Я пообещала, что дождусь его. — Не будь ребёнком, — вслух убеждает себя Сарт, вертя в пальцах зелёную ленту. — Ты пришёл за знаниями, так бери. Лучше бы он, конечно, не знал, что произошло. Как неудачное нападение на лорда ситхов обернулось катастрофой, а все джедаи стали его рабами, пав на тёмную сторону. Сарт невольно вздрагивает, представляя, как тяжело было Эону видеть возлюбленную такой. Как непросто было Амире жить дальше, помня, какая жертва принесена ради её спасения. Он сжимает тесьму в кулак, не заботясь о ветхости ткани, и концентрирует всю доступную силу. Пронзительно ледяная марь накрывает с головой, и Сарт бы солгал, сказав, что не ожидал чего-то подобного. В душе поселяется ноющая беспомощность. Страх бьётся в груди, как напуганная в клетке птица. Он, уже Эон, усмиряет его усилием воли. Не время бояться. Разум нужен как никогда. Раненая Амира шипит от гнева. В свете факела мелькает её лицо — мертвая маска, что осталась от нежной красоты. Тёмная Сила плещется в ней густой, удушающей мглой. То светлое чувство изуродовано — страсть, с которой Амира желает его, не имеет ничего общего с любовью. Её тело мерцает алым от мечей, словно та злоба, что захватила девушку, рвётся наружу. — Мы могли бы быть вместе, — с укором бросает она, зажимая плечо. — Разве не этого ты хотел? Не об этом думал ночами? Ладонь крепче держит меч. Эону до сих пор страшно, но не за себя. За Амиру. Страшно, что даже если он поможет ей, она никогда не забудет того, что произошло. Никогда не сможет жить как раньше, всегда преследуемая своей тёмной стороной. В средоточии мрака и отчаяния рождается холодная, расчетливая мысль. Сил хватит либо на ритуал, либо чтобы поддержать себя. Если он убьет её, то останется жив. И сможет единолично уничтожить всё наследие Моррейджа. Нет, так говорит тёмная сторона. Эон нетвердо поднимается на ноги. Мастер Ходдард оставил множество ран, но Амира, слава всему, не такой серьёзный противник. Она вновь бросается в атаку и падает, пригвожденная к полу велением Силы. Сложнее побороть собственное малодушие. Но она стоит того. Стоит даже жизни. Эона охватывает пламя. Свет, исцеляющий и чистый, льётся по венам нестерпимым жаром. Его тело ещё не готово. Его разум не готов. Он повторяет мантру джедая снова и снова, зная, что не может отступить. Красные глаза Амиры смотрят на это с ненавистью, но… Её зрачки вдруг расширяются от ужаса. — Не смей убивать себя ради меня, — цедит она со знакомой, родной интонацией, на миг преодолевая тьму. — Смерти нет, — Эон тепло улыбается, цепляясь за неожиданную поддержку. — Есть только Сила. Сила не забирает его. Топит в свете и чужом диком крике. Выжимает почти досуха, кружит голову до тошноты. Эон с трудом находит пол ладонями, понимая, что сейчас потеряет сознание. И сквозь туман слышит плач Амиры. Горький, нестерпимый. Похожий на плач ребёнка, вытащенного из воды и внезапно осознавшего собственную смертность. Эон не чувствует почти ничего, но знает, что Амира теперь понимает, как хрупка оказалась грань между тёмной стороной. Этот страх истончает её барьеры, поглощает снова. Эон делает над собой усилие, потому что ещё нужен ей. А она — ему. Всем. — Амира, — он крепко сжимает на ощупь найденную руку. — То, что я скажу, очень важно. Остальные нуждаются в помощи не меньше. — Как я помогу? — дрожащим голосом спрашивает она. — Техника щита. Ты должна выучить её. Передать мастерам. Я не успел. — Я не могу, — слёзы, которые Амира пытается сдерживать, катятся с новой силой. — Я всё ещё падаван, я не справлюсь, я не… — У меня нет никого, кроме тебя. Он протягивает ей меч, подвязанный вышитой зелёной тесьмой. Амира с третьей попытки пристегивает его к поясу. Садится подле Эона, обнимая себя за целое плечо одной рукой, чтобы хоть чуть-чуть унять дрожь. Но не отпускает его ладонь ни на мгновение. В медитации Амира чувствует всё. Боль — одна на двоих. Его тело в огне, как своё, его раны кровоточат на собственной коже. Его мысли ускользающими обрывками складываются в бесценное знание, становясь всё неразборчивее. Амира старается не упустить ни крупицы. Амира боится открыть глаза, потому что ладонь Эона в своих руках опустошающе безвольная. Она всё ещё держит её, с трудом заставляя себя дышать. Смерти нет — есть только Сила. Мне неделями, месяцами казалось, что я умерла в той крепости вместе с ним. Потом были вереницы допросов. Совет днями напролет разбирал мой разум, точно рассыпавшуюся головоломку, и я была благодарна лишь за то, что в этом трансе не чувствовала ничего. Но затем я потеряла важность и… никому не оказалось до меня дела. Какой-то мастер за мной присматривал, как говорят, но я не помню ни имени, ни лица. Лишь не отпускающее чувство, что сегодня Эон как всегда откроет дверь и с порога заявит, что в полдень в кровати валяются только смертельно раненые и я. Но он не пришёл ни в тот день. Ни в следующий. Ни в день за ним. Кто-то сказал, что они всегда с нами. В Силе. В Силе нет ничего, кроме пустоты. Обрывок Сарт аккуратно вкладывает обратно. Цинично со стороны тогдашнего Совета записать восстановленную по памяти бедного падавана технику, но не упомянуть ни слова о мастере, её создавшем. Безусловно, их можно понять. Нет ничего ценнее знания. И только на страницах дневника останется тот самый Эон — с лазурными глазами и насмешливым, мальчишеским голосом. Амире не было подвластно искусство голокронов. Она, похоже, так и не стала великим мастером, чтобы кто-то записал его для неё. Но она сохранила свою любовь в бесконечном течении Силы единственным доступным способом. И столетиями терпеливо ждала, когда Барсен’тор прикоснётся к старым листам. Дневник кончается быстрее, чем хотелось бы Сарту. Небрежный и лёгкий почерк девушки-падавана сменяют аккуратно выведенные буквы. Можно не сомневаться, что писалось всё взвешенно, без спешки. Я приняла решение. Я не вернусь в Орден. Совет настойчиво рекомендует остаться хотя бы в качестве гостя, но я больше не могу видеть эти стены. Я знаю, чего мастера боятся. Что во мне слишком много эмоций, что я уязвима для тёмной стороны. Что рано или поздно гнев и отчаяние затмят собой всё остальное. Но я видела, чувствовала самые чёрные уголки своей души, о которых они даже не подозревают. И ради Эона я никогда не дам им свободы. Под записью остается одна страница. Её не хочется открывать. Ведь если её не открыть, история не завершится. Но столетия прошли. Всё, что случилось, случилось давно. Барсен’тор нехотя переворачивает её. Точно без всякой логики вырванная из начала, страница сперва выглядит не к месту, но, прочитав, джедай вроде бы понимает. Амира всё предусмотрела. Это не эпилог. Это история, которая никогда не закончится ни для неё, ни для него. Наша первая неделя на Гилладе. Сегодня на рассвете я повела Эона в парк Теты, солгав, что мастер позволил мне покинуть храм. Эон быстро раскусил ложь, но мы всё равно пошли. Говорили про скульптуры и валялись в свежей росе, словно юнлинги, а не падаваны. Спорили, кто раньше станет мастером-джедаем. Я сказала ему, что такие дураки, как мы, не становятся мастерами. Он возразил, что среди мастеров есть дураки куда большие. Потом Эон десяток минут ворчал, пародируя мастера Нилла, а я всё время не могла перестать смеяться. Мне кажется, я люблю его. И это придаёт мне сил каждый день.