But sometimes I wonder as I look in your eyes, Maybe you're thinking of some other guy But I know, yes I know, how to treat you right, That's why you call me in the middle of the night
Foreigner - Urgent
— Не смей, — его рука лежит на шее Садары, а острые клыки шипят прямо в лицо. — Не смей больше требовать явиться посреди ночи. — Но ты же пришёл, верно? — хрипло хохочет она. Барьеров нет, и Садара чувствует на коже даже узор подушечек пальцев. Чистую, насыщенную опасность, которая добавляет красок любому аспекту жизни. Клыки быстро исчезают, когда Скордж строит уязвленную гримасу. — Только потому что счёл предложение приемлемым. Единожды, Садара. Он отстраняется. Напоследок, словно бы в извинении за несдержанность, проводит невесомую линию по ребристым выступам в центре груди. Садара любуется им несколько мгновений. Блеском одессенской луны на влажной алой коже, рельефом сложенных на животе рук. Черными ресницами на полуприкрытых веках и узорчатыми буграми лобных наростов — признаком богатой коррибанской крови. Садара не привыкла к бездумному гедонизму. Она выбирает лучших из лучших, потому что имеет право. И из сотен чистокровных и людей на базе Садара предпочитает именно его. Омрачает всё одно: Скордж не всегда способен соблюдать оговоренные границы. Когда она садится, рукой удерживая на себе покрывало, его пальцы ласково касаются позвоночника. Ничего такого, но Садара сбрасывает их в раздражении. Не любит, когда ситх ведёт себя так, будто она его. Ведь она совсем не его. — Опять думаешь о своём человеке? — с откровенной насмешкой спрашивает Скордж. — Какое тебе дело? — Никакого. Просто обидно. — И как ты выносишь положение временного варианта, — с притворным сочувствием вздыхает Садара. — Не за себя. За тебя. Она пытается уйти, но Скордж вынуждает задержаться. Подбирается сзади, прижимая к телу — огромному, ещё жаркому, — и отбрасывает тонкую ткань, точно недовольный неуместным стеснением. Или всего лишь хочет дольше видеть её обнажённой. — Оставь глупые надежды. Он не придёт и не осознает ошибки. Ты — не сможешь простить предательство. Ждать и жаждать такого — унизительно. — Не лезь куда не просят. — Убей его, — он советует будничным тоном, оставляя один последний поцелуй на плече. — Будет приятно. Садара едко фыркает. Подумаешь, пара лет неизвестности, а Малавай уже начищает новые медали, лезет в трусы Асине и совершенно не собирается всё бросать. Поставил верность Империи выше верности собственной жене. — Майор под защитой императрицы, — находит она аргумент. — Особой. Не говори, что не бросишься с обвинениями первым, когда на Альянс твоего джедая ополчится весь Орден. — А-а-а, так ты у нас рассудительная, — продолжает язвить Скордж, тем не менее выпуская её из объятий. — Прагматик. — Спать с женщиной два месяца и начать замечать черты характера? Наблюдательный. Он встаёт первым. Одевается быстро и на редкость небрежно. — Скучал по Империи и её жителям. Ухмылка исчезает с лица Садары, стоит любовнику выйти за дверь. Легко говорить, когда позабыл вкус одолевающих чувств. Когда желание обладать кем-то, быть чьей-то, настолько сильно, что разум отказывается принимать положение ясно. И гордость, учение, Сила ничего не значат по сравнению с необходимостью снова испытать это. Конечно, Скордж прав. За предательство может быть одна расплата. Но неужели… Она подставляет лицо под горячие капли душа, смывая с себя чужой запах и накопившиеся за день дурные мысли. Все, кроме одной. Неужели его рука не дрогнула бы, будь он на её месте? — Или ты одна такая идиотка, — говорит Садара женщине в зеркале. Красивой, бесстыдной, жестокой, но одинокой. Брошенной не кем-то вроде другого Гнева Императора, а обычным человеком. Не обидно — правда унизительно. Каждый визит на Дромунд-Каас для Садары — пытка. Каждый вымученный жест вежливости к Асине — пытка. Каждый взгляд на виноватое щенячье лицо по правую руку императрицы — пытка. Она холодно улыбается супругу, пока дипломаты обсуждают с одессенской делегацией перемещение по космическому пространству Империи. Представляет, что может сломать ему шею раньше, чем кто-либо из присутствующих отреагирует. А он всеми силами избегает её звериных, злых глаз, точно опасаясь, что она может убить и ими. Однако лорд Садара верна командующему. Она думает об убийстве Малавая каждый день, но не готова дать Империи повод наброситься на истощенный войной Альянс. Если с майором что-то случится, Садара будет первой подозреваемой. Удобным поводом начать войну. Но и бездействие не выход. Страха, который повелительница жадно впитывает, находясь с предателем в одной комнате, совсем недостаточно. Пока он жив, остаётся надежда, что всё будет как раньше. Ещё на орбите Одессена, возвращаясь теперь уже домой, Садара выбивает на коммуникаторе наизусть заученную частоту. Плевать, что опять середина ночи. — Не осуждай его, — исполинская тень, как и было оговорено, перехватывает её в просторном, утопленном в темноте атриуме. — Рабам и псам нужно кому-то служить. «Просто убей». Садара тянет ситха за край ворота, привлекая к себе. Скордж поддается, совсем не сопротивляясь. Её комната далека от оставленных на Коррибане апартаментов. Маленькая, вечно перегретая солнцем, она напоминает тесную келью, лишенную воздуха. Садара бесполезно имитирует дыхание между поцелуями, пока пальцы ситха резкими рывками расстегивают ремни и замки брони. Кислорода в легких больше не становится. «Мне очень жаль, повелитель». Сила пьянит сильнее вина. Отсеивает лишние звуки и запахи, оставляя только нужное — тепло и терпкий, впитавшийся в их кожу за тысячи лет аромат раскалённого песка. «У меня не было выбора, повелитель». Жар в груди становится сильнее. Набирает температуру, стирая остатки ярости и горечи, а затем разливается по телу плавленым железом, очищая кровь. Холодная постель вспыхивает до градусов лавы за секунды. Силу приносит страсть, и в Садаре её больше, чем может… мог вынести человек. — Ты… На мгновение всегда прямой, до жестокости честный взгляд Скорджа уходит в сторону. Лицевые отростки подрагивают в смущении, потому что слова не хотят звучать вслух. Всё, что он может сказать — банальность вроде отмеченной красоты или соблазнительности — меркнет, ведь им позволено ощущать гораздо больше, чем может выразить любой галактический язык. Садара не смеется над заминкой. Крепче охватывает бедрами и наклоняется так, чтобы пространства между ними почти не осталось. Мысль, рожденная в этом пространстве, тоже едина. Они ведь не люди. Они — высшие хищники. Создания тёмной стороны, рожденные уничтожать, доминировать, насыщаться. Их воля сильнее, инстинкты — острее, и другие расы веками служили лишь инструментами. А ненужные инструменты выбрасывают. Запоздалое откровение, но необходимое. Особенно сегодня, когда пришла пора переступить через оковы. Иначе она никогда не решится. Он не согласится. Сейчас. Скордж тянется навстречу, но палец Садары ложится на его губы, запрещая приближаться и говорить. Краткое недовольство ситха быстро тает под хитрой, беспощадной улыбкой. Сейчас. От предвкушения Садара замирает целиком. Раскалённые угольки изучают её с терпением и интересом, однако она прекрасно чувствует, как они иссякают. Садара убирает палец, льнет сама, но вместо ожидаемого прикосновения дарит только шёпот: — Сделаешь для меня кое-что? Скордж щурится в привычной скептической издевке, однако за ней прячет то, что Садара зря забыла. Ради неё, повелителя ситхов, можно сделать что угодно. Ради неё можно убить кого угодно. — Мне понадобится корабль до столицы? — его тон становится низким, почти мурлыкающим. Скордж из тех, кто предпочитает действия словам. И теперь знает, как может «сказать» больше. А Садара наконец-то хочет «услышать» больше. Особенно от него. — Да.