А свет в окне ещё горит

      Вите всегда хотелось свободно говорить о своих чувствах. Просто, наверное, было не с кем. Или же он просто не пытался. Сколько Вик себя помнил, он всегда был жутким текстровертом. В его комнате хранится много исписанных блокнотов, рваных листков, мятых. Записывая очередные жалобы на бумагу, Витя всегда их перечитывал, а потом тихо ненавидел себя, затапливая свою комнату слезами. На улицу весь этот год он выходил редко. Только если к психотерапевту или в магазин за продуктами. С Кирой он стал видеться всё реже и реже. Сначала у его сестры хоть как-то получалось вытаскивать его в свет, но спустя какое-то время она заметила, как тяжело ему давалось делать шаги по улице. Смотреть на это ей было невыносимо, и слышать эту мёртвую тишину с его стороны…       К февралю их встречи прекратились. А в мае она перестала звонить. Но это его особо не терзало большую часть времени, ведь эту самую часть он тратил на работу, загружая ею себя полностью. Но некоторое время, которое он через силу посвящал себе (что сложно назвать так, скорее, такие моменты можно назвать «перезагрузкой»), он просматривал социальные сети своих немногих друзей. Артём в Москве, в большом городе, и его истории такие яркие и красочные… Кира всегда окружена людьми, под её фотографиями всегда много комментариев. С Филом тоже самое. Каждый день он рассказывал на своей странице разные истории, прикрепляя свои фотографии, которые были настолько живыми, что Вите казалось, что ещё немножко, и запечатлённый на этих изображениях белобрысый чудак зашевелится, засмеётся, громко позовёт по имени. И Витя вспоминает, как в детстве с ним было весело и задорно. Почему-то в мыслях всегда всплывает маленький светловолосый голубоглазый наивный мальчишка, который сидит на мосту, а ноги его забавно болтаются, и он рядом с ним. Его плечо касается его плеча, и внутри всё трепещет, словно их души воедино сливаются. — Мы обязательно с тобой куда-нибудь съездим! — постоянно повторял он, рассказывая свои впечатления о летних каникулах, — вот разбогатею… Сменкин иногда наивно предполагал, что однажды Черных появится на пороге его квартиры и заберёт отсюда. Но летом он перестал смотреть на его фото. Перестал заходить в социальные сети. Но по дому до сих пор разбросаны обрывки страниц, мятые листочки — старые записки, которые они передавали друг другу в школе на уроках.

«Как тебе Париж?»

Чай уже давно остыл, а к торту так никто и не притронулся. Крем на верхушке немного заветрился, но на вид он был ещё очень даже вкусным. Вик и Фил обнимаются уже час, и ни тот, ни другой, не рискует обрывать эту телесную связь, словно боясь вновь отдалиться на несколько километров. Филипп не мог не замечать, что татуировки обоих до сих пор продолжали гореть ярко-синим цветом, но казалось, словно понемногу они тухли. Вите было тепло в этих объятьях, и Фил посчитал, что грусть уходит благодаря ему.

«Красиво»

Черных не смел ничего говорить, но чувствовал, что нужно, нужно вывести Сменкина на разговор, ведь он так долго уже молчит, что на нём это так плачевно отразилось. Но Фил никогда не умел в разговоры по душам особо. Однако успокаивать тело, кажется, у него получается неплохо. Витя уже не плачет. Спокойно, безмятежно лежит на плече Филиппа, а тот его легонько гладит по спине. Которая, к счастью, уже не вздрагивает. И ему становится немного стыдно оттого, что случайно увлёкся и уж слишком сильно растрепал тёмные волосы Вика. Но в то же время это заставляет его улыбаться. — Чай уже, наверное, ледяной, — наконец прерывает он тишину. Витя тихонько приподнимается, как только голос Фила зазвучал, и замечает, что чашки больше не испускают пар, а за окном дождь перестал идти и совсем не видно света их соседних домов. На часах полночь, а свет в их окне ещё горит. — Плевать, — невнятно бормочет он, — разогрею. Вик тихонько берёт Фила за руку, сплетая свои пальцы с его, такими тонкими и тёплыми. В голове вновь всплыли те моменты из детства, а ещё почему-то он вспомнил разводные мосты, на которые они когда-то давно вместе смотрели. Он вспомнил разговоры о Париже, вспомнил фотографии. И Филипп сейчас перед ним такой же, как на фотографиях — живой. Только его можно коснуться, и он сам этого желает. Татуировки вдруг снова засияли, но уже не синим. — Фиолетово-оранжевый, — вслух произносит это Черных, поднося ладонь Сменкина к лицу, словно изучая. Его горячее дыхание словно опаляло поверхность смугловатой кисти руки Вити, и это было так приятно, так по-настоящему, что он окончательно проснулся, перестал думать о фотографиях. — Давай не будем спать ночью? — робко спрашивает он и мягко-мягко улыбается. Его лицо засияло ярче люстры, и обоим мальчикам казалось, словно свет от их татуировок сможет разбудить людей, живущих напротив. — Чем тогда займёмся? — спрашивает Фил, но уже знает ответ заранее. Получится ли за одну ночь наверстать упущенное за год? Вероятно, что нет. Но это прекрасное начало.