Плыви, плыви, моряк, плыви! И гарпун с собой бери. Один копьём сразит кита, Другой — пронзит грудь моряка. Плыви, плыви, моряк, плыви! Стенают волны от тоски. Вонзилось в плоть волны копьё, Закровоточило оно. Reise, Rammstein
Безбрежный океан, седыми туманами расстилающийся туда, где не может охватить его взгляд. Серебряные волны, накатывающие одна на другую и уходящие течением в бесконечные глубины. Небо, слившееся серой сталью с водой. Океан внешне тих и молчалив, ничто не нарушает его спокойствия, кроме одного места близ одинокого лоскута суши. Там стоят за мощными стенами волноустойчивые дома, там в океан спускается подводная станция, там жизнь и люди. Этим утром океан окрасился кровью. Два фрахтовщика, выйдя в ночь, поймали лёгкую добычу: сети их потяжелели, в одной бился косяк лазурных рыб, переливаясь радугой, а в другую попалось восемь Тварей: из них взрослых особей было семеро, а один оказался детёнышем… Ещё одного они упустили, детёныша постарше, молодь — но это уже неважно, улов был слишком хорош, чтоб об этом жалеть… Моряки тянули за канаты и тросы, укрепляли на рычагах, поднимали на корабли тяжёлую добычу. Твари же были беспокойны: руками цеплялись за сети, били дельфиньими хвостами по ним и издавали странные звуки, средние между человеческими криками и тревожным ультразвуковым писком обычного кита. — Большие какие! — восторженно сказал юнга, выходивший только трижды — включая этот раз — в сейнерский рейс. — Это разве большие! — усмехнулся моряк с лицом, перекошенным от шрама, и сунул в рот кусок табака. — Вот на нарвалов охота была большая той весной — так да, действительно большие… Один только хвост метра три, наверно, а изо лба, представь себе… — и он шутливо ткнул подростка пальцем в лоб, отчего тот заулыбался, а близстоящие рыбаки рассмеялись. -… рог витой торчит! Вот такой здоровый! И он показал руками отрезок сантиметров в шестьдесят, отчего вихрастый парень охнул. — А то и больше… — загадочно промолвил моряк и вдруг крикнул. — Канат трави, не упускай тварюгу! Смотри, смотри, сейчас тебя хвостом зацепит! И точно: большой чёрный дельфиний хвост стремительно плеснул под ноги одному из моряков, повалил его, а сильные руки Твари тут же притиснули несчастного к сетке и, взяв в захват, принялись душить, прижимая к чёрно-белой переливчатой груди. — Да что стоите-то! — Гарпун вот… — Бей гадину. Меткий удар острым гарпуном прямо в плечо не заставил Тварь отпустить свою жертву: моряк сипел и задыхался, пытался ткнуть ножом, вынутым из сапога, своего противника — но Тварь всё не поддавалась и исхитрялась уворачиваться, пока гарпунёр — один из опытных — не поразил её, пронзив стрелой гарпуна мускулистую грудь. — Nai! — закричала надрывно другая Тварь, что прижимала к себе напуганного детёныша. Самец уже отпустил моряка, разжал руки, и тот, судорожно кашляя и похрипывая, отполз по палубе подальше от сети, ощупывая своё горло. Самец же Твари, повалившись на спину, прижал ладонь к чёрной остроге, и по его животу и боку медленно потекла жидкая алая кровь. Гибкие хвосты бились в сетях. Самка-тварь, взметнув чёрными волосами, метнулась к раненому, крепко притеревшись к нему и отчаянно пытаясь вытащить глубоко засевший гарпун. Моряки тянули сеть к площадке, где будут уже раскрывать невод, не обращая внимания на крики, рыдания, завывания и мольбы. Сегодня океан был к ним щедр. У них есть улов.***
Так быстро, что сердце колотилось бешено в груди. Так быстро, что оно готово было выпрыгнуть через горло. Так быстро, что косяки рыб, вспугнутые дельфиньим телом, удивлённо оборачивались, а куда спешит молодняк? Чёрная коса била по плечам; вплетённые в неё раковины и водоросли мешались с растрёпанными прядями, а тёмные глаза, широкие, напуганные, метались взглядом… Он торопился как никогда, погружаясь всё ниже и ниже и зная, что в этом случае помочь может только он. Но океан уже знал о своей беде. Её донесли до Царя русалок чайки; её передали рыбы; её нашептали анемоны и поведали другие русалки, что были неподалёку от промысла сейнов. И когда мальчишка доплыл, уже изнемогая и размазывая слёзы по щекам, до ворот дворца, рука стражника — сирены с мощным акульим хвостом — преградила ему дорогу, перехватила под грудью. — Но мне надо к царю! — закричал он отчаянно, пытаясь вырваться. — Целую стаю схватили люди! Нужно помочь! Нужно… — Спокойно, малец, — низким басом проговорила тигровая акула. — Уж в пути подмога. Не боись, передохни. — Там мой брат! Там отец! Мама! Там Ноа! — мальчишка-дельфин продолжал биться, хлестал хвостом, вырываясь. — Пусти меня, пусти: я тогда сам к ним вернусь!.. … А тем временем, пока на Средней глубине обречённо ожидал гибели своих близких один юный дельфин, на Большой глубине, нырнув в Бездну, в чёрных водах плыл кит-гонец… Рука его держала палочку белого фосфоресцента, заменявшего подводным жителям фонарь. Он пугливо озирался и прекратил гонку на скорость, вёл себя тут тише и погружался медленнее, приноравливаясь к перепадам давления, колоссальным для его тела. Дышать и то здесь было тяжело… Дыхальце его на спине судорожно сжалось, когда он уловил далёкие огни — и понадеялся, что то не хищные удильщики, иначе быть беде. Но что это? Словно под ним извиваются медленно и гипнотически страшные толстые змеи… Чуть бросив свет фонарика вниз, белуха вздрогнул — и лицо его исказилось от испуга, ибо впервые увидел он так близко дрейфующего вдоль океанического дна гигантского кальмара… Щупальца как канаты, восемь страшных орудий смерти длиной метров в десять, не меньше… Жемчужно-серая мантия покрывала его тело от пояса и ниже. Щупальца же были усеяны сотнями полусферических чёрных присосок не меньше пяти сантиметров в диаметре, и каждое окружено зазубренным, острым, как лезвие, хитиновым кольцом. Такие на более узком «запястье» были расположены плотно, в семь рядов, а чем толще становилось щупальце, тем больше по размеру были страшные присоски — всего в два ряда. Кажется, они двигались в воде безвольно, точно водоросли, колеблемые течением, но здесь оно сильным было лишь в потоковой глубине — где и парил кальмар, посверкивая неоновой белизной и источая фосфорат… Могучие руки были скрещены и сложены на широкой серой груди. Глаза чудовища были закрыты, лицо погружено во мрак. И царский посланник, робко прокашлявшись и всматриваясь в величину тела под собой, решился наконец сказать. Нарушать вечную тишину чёрных вод было страшно. Здесь обитали бесшумные, молчаливые охотники. А тот, кто шумел, долго не жил… — Архитевтис Цубаса!.. Голос его эхом откололся от скал, прокатился по чёрным ущельям и вышел громче, чем он того ожидал. Прошло десять секунд, и двадцать… Мужчина заволновался. А слышит ли его кальмар? Он опустился чуть ниже и заглянул ему в лицо, скрытое чёрной тенью нависающей скалы… И отшатнулся, когда взгляд вдруг узкими серебряными полосками вспыхнул в темноте, а вертикальный зрачок внимательно проследил за гибким китовьим хвостом. Молча, кальмар очнулся, но позы не поменял и телом не пошевелил. Тогда гонец продолжил, хоть сердце и сжималось от ужаса: — Царь Тритон просит тебя подняться на поверхность и защитить подданных царства. Два рыбацких судна поймали в неводы дельфинью стаю… Немигающий взгляд равнодушно смотрел словно бы сквозь русалку, но кальмарья тварь не дрогнула ни мускулом. «Что же, — подумал гонец, — неужели откажет?.. А если решит мною спросонья поживиться?..». Дрогнули скалы: это два толстых, широких щупальца упёрлись в каменный свод, вздрогнули и заставили и скалу вздрогнуть. Спина прогнулась дугой. Он развернул руки и потянулся, издавая бесшумный, но глубокий вздох, от которого вода заиграла потоком, а два гибких ловчих щупальца с клиновидными широкими концами закружили вокруг гонца. Скала ожила, и вдруг мужчина-кит понял, что то был не камень, а плотная темная мантия. Огромная призрачная тень проплыла медленно под ним, тянулась и двигалась, словно клубок змей, а затем устремилась к зияющей щели из Бездны — наверх.***
Сейнеры заканчивали работу, травили сети, медленно вставали на курс к берегу. Хороший улов; Тварей можно сбыть на станции, в аквариумы, океанариумы, на чёрный рынок, в секс-рабство… ведь есть же и такие извращенцы, которых эти рыбы привлекают. Рыбаки были равнодушны к их плачу, проклятиям и мольбам. На неясном межконтинентальном они пытались взывать к жалости и сочувствию, но тщетно: моряки делали свою работу. Потрепанные, просоленные дождевики и рабочая форма, натруженные руки и обветренные, загорелые лица выдавали в них тяжело трудящихся людей, которые давно уже ходят в океане. Суровые люди делали суровую работу… и так же суровы были их сердца. Мальчик-юнга, который был сыном одного из рыбаков и готовился сам учиться этому мастерству, вязал узлы у борта и смотрел искоса на малыша-дельфинёнка. Русалочье дитя было похоже… и непохоже на него одновременно. Чёрные гладкие волосы липли к шее, жемчужно-голубое с серым тело переходило от живота в мускулистый хвост с китовьим плавником. Пальцы крепко сжимались на сетке, и он с тоской смотрел в океан, отвернувшись от рыдающей матери, обнявшей умирающего отца за шею. И вот сейнер двинулся… медленно заработали двигатели, груженое рыбацкое судно начало неспешный разворот. Юнга облокотился о борт, перебирая в пальцах верёвку, завязанную крепким морским узлом, и думал, что надо его показать отцу: быть может, хоть в этот раз его похвалят… Вдруг судно вздрогнуло. Всё на нём — люди, невод с Тварями, оборудование — всё до основания подпрыгнуло и снова замерло. Один из рыбаков тихонько вынул из кармана табак, засунул в рот, медленно жуя. Другой заозирался, крепя ящики тросами к борту. Подождав немного, все потихоньку продолжили работу, и кто-то заметил: — Словно что по дну ударило… Чёрная тень упала на лицо юнге, высилась и поднималась. Мальчик не понял, почему рыбаки попятились от бортов, почему всё стихло и смолкло, а затем они куда-то забегали, схватились за остроги, а некоторые — за дробовики… Почему тень, упавшая на лицо маленького детеныша русалок, вдруг отразилась надеждой в его темных глазах. Но рядом с сейнером вскипела вода. Кольцами из глубины показались движущиеся, точно змеи, толстые, как стальные тросы опорных мостов, усеянные сплошь влажными присосками и острыми когтями щупальца… Юнга взглянул за борт и обомлел. Прямо на него неотрывно, из-под воды, глядело огромное лицо гигантской Твари, серое под гладью серой воды, и поднялось, высунулось по кончик носа, оставив смежённые жесткой полосой губы под волной. Глаза, холодные, прозрачные, с узкими вертикальными зрачками, были глазами беспощадного хищника, стража из самых страшных подводных чертогов. Безжалостными глазами морского дьявола, которого так боялись моряки. Гипнотически извивались и стегали воздух щупальца, подымаясь над его головой и над могучей спиной. А затем гигантский хват опустился поперёк сейнера, обхватывая его в один оборот, и два ловчих щупальца, поигрывая, точно змеи, ринулись в атаку. В то утро океан окрасился кровью не только своих жителей, но и человека. Но Маленькая Русалочка ещё сладко спала, того не ведая. В своей постели- раковине вместе с сёстрами — что дремали в таких же, но разных переливов перламутра — она видела нежные добрые сны, подложив руку под щеку и не зная о кровавой бойне, что возмутила собой весь океан. Могучий царь Тритон, сложа руки на украшенной драгоценными камнями груди, смотрел с затаенной грустью на своих спящих дочерей, свои сокровища, погрузившись в глубокие думы. Вдруг ему на широкое плечо легла рука советника, и он вздрогнул, медленно повернулся: — Что такое, Себастьян? — тихо спросил он. Немолодой уже мужчина, умудрённый опытом прожитых лет, покрытый алым панцирем и хвост имеющий такой же алый и совсем невеликий, промолвил: — Всю стаю освободили, Ваше Величество. Но есть двое раненых и один погиб… — Не успей мы вовремя, мы потеряли бы их всех, — эхом откликнулся Тритон, не отрывая взгляда от крепко спящих дочек. Себастьян кивнул, опустил взгляд, зная, что царь Тритон всю боль народа Атлантики чувствует как свою собственную. И крепче стиснул руку на его плече: — Ваше Величество. Мы сделали всё возможное и так быстро, как только могли. Цубáса вернулся вновь в Бездну, а раненым я велел оказать от вашего имени помощь. — Всё сделано правильно, друг мой. Спасибо за службу. Взгляд его был полон грусти, но и решимости тоже. Он знал, что не может так больше продолжаться — и что люди слишком часто начали покушаться на жизнь и свободу народа океана. Но сейчас больше всего волновался он за судьбы своих дочек, а особенно — младшей своей, Электры. Ведь ей только предстояло нынче вступить во взрослую жизнь, став совершеннолетней русалкой на пышном приёме, где соберётся весь свет общества. Тихо затворив дверь за собой и опустив завесу из жемчужин на неё, Тритон удалился, ибо дел было непомерно много… А Электра приоткрыла глаза, насилу дождавшись, когда уплывет отец — и бесшумно поднялась со своей постели.