soleil soleil

будь я снегом, гонимым ветром, словно крошечные пылинки, кружащиеся в пустоте мне бы удалось коснуться тебя немного быстрее Spring day – BTS

Уён выбегает из дома, и мороз тут же, словно поджидал, кусает его за щёки. Он зарывается до сих пор шмыгающим носом в шарф и прячет руки поглубже в карманы. Тяжёлые, почти чёрные тучи, пригнанные ветром с севера, лопнули, и из прорех с самого утра валит снег. А снег прямо такой, как в фильмах, – хлопьями, крупный, красивый-красивый. Всё вокруг белое, блестящее, будто в глазури, густой и липкой – медленно ползут по дорогам машины, спят укутанные в небо деревья, обнимают его голыми ветками. Следы Уёна, наверное, уже замело, он идёт маленькими шажками, как пингвинчик, неповоротливый в своей дутой куртке, которая при каждом движении издаёт тихонькое «щ-щ», и недовольно дёргает рукой – у него под курткой перекрутился рукав и перепутались два браслета, теперь врезаются бусинами в кожу. Мир переворачивается с боку на бок, следит за ним сонными, залепленными снегом глазами. Прозрачный, колючий холод стрекочет в воздухе. Уён несколько раз подпрыгивает перед дверьми, стряхивает с плеч наметённые сугробы и вваливается в пахнущую антисептиком теплоту. Он немного скользит по полу, пока добегает до ряда кресел, бухается на колени, дёргает чужой воротник и засовывает внутрь руку. У него под ладонью колотится безудержное, горячее, живое-живое сердце. И это так потрясающе, что до сих пор хочется плакать. – Чёрт возьми, Уён! – взвизгивает Сан, пытаясь уйти от ледяных прикосновений. – Какого хрена?! Каждый раз так делаешь, тебе не надоело? Хоть бы руки грел, господи… Уён смотрит на него снизу вверх, и взгляд Сана тут же смягчается, он сдвигает назад его шапку, открывая брови и лоб, и выдыхает тихое: – Привет. – Привет, – ласково жмурится Уён и кладёт щёку ему на бёдро. – Что Сонхва-хён сказал? – Сказал, что все анализы в норме и велел не так активничать на тренировках. А, а ещё звал к ним в гости после Рождества. – Ну блин, насчет тренировок правда, ты так качаешься, что уже больше меня, где мой тощий задохлик? А про гости здорово, я давно Джунни-хёна не видел. Сан обиженно что-то бурчит, кривит губы. Уён рассматривает его сквозь ресницы: смуглую кожу, плавные розовые линии скул. Виски у него теперь седые, посеребренные луной. А макушка, лоб, глаза, нос, щёки, губы, уши, весь он сам целиком, всё обласкано, расцеловано солнцем. Уёном. – Ты браслет сегодня забыл надеть. – Извини. – Чего ты извиняешься, дурачок? Он обнимает его за талию, и Сан закидывает руки ему на плечи, скрещивает ноги на пояснице. Уён поднимает его, слепо ковыляет к дверям, и они разъезжаются перед ними с прикольным «вжжж». Он делает ещё несколько шагов и роняет их в снег. – Ты тяжёлый, – счастливо объявляет Уён, мажет смеющимся ртом по чужому подбородку и скатывается с него, переворачиваясь на спину, и его пуховик издаёт тихий «пуф», а красивое приталенное пальто Сана тут же порошат снежинки. У неба с чёрных щёк срываются слёзы-созвездия и падают, падают, падают, растекаются по лицу, индевеют на кончиках ресниц. Ну что же ты плачешь, глупое? Хорошо ведь всё. – Надо будет подарки для хёнов и нун докупить, – шмыгает Уён. – Как думаешь, Юнхо-хёну понравится щенок? Он лежит в сугробе, как упавшее облако, раскинув руки и ноги, и искрится, до того тёплый и летний, что Сан удивляется, как под ним не тает снег, рассказывает, что у них никогда не было домашних животных. Хотя нет, погоди, соврал! В детстве у них были рыбки, но потом Юнхо опять танцевал как бешеный и въебался головой в аквариум – павшие в этой тяжкой битве были захоронены под кустом возле дома. Сан над историей хохочет – беззаботно и легко, громким, грудным смехом, рот – розовый-розовый – растягивается в широкой улыбке, округляются щёки. Он приподнимается на локтях, наклоняется чмокнуть Уёна в родинку под глазом – под его губами растапливаются снежинки и совсем немного кожа, – и засовывает руку ему в карман. У него в карманах – а ещё, Сан знает, на дне рюкзака – рассовано конфет, разных совсем, в ярких шуршащих обёртках. Он запихивает одну в рот, и на секунду удивлённое лицо Уёна озаряется, он смеётся своим замечательным смехом, не ругается, не ворчит, что он аппетит перед ужином перебьёт. Не в его это правилах – думать о том, что скоро и потом, когда есть целое, целое сейчас. Поразительная штука – жизнь. И как поразительно выдумала, вылепила она людей. Как идеально они созданы просто для того, чтобы обнимать друг друга. Как безупречно ложится лицо в чашу из ладоней и как легко можно уткнуться носом в то место, где шея переходит в плечо, а лбом – между лопатками. И как идеально, будто для того и были созданы, переплетаются пальцы, когда руки находят друг друга. Поразительно, как люди – созданы для любви. Уён немного барахтается, как упавшая на спину черепаха, больше для забавы, конечно, – и легко вскакивает на ноги. Он протягивает Сану руку, и они отряхивают друг друга от снега и сцепляют пальцы. И теперь их таких, неловких пингвинчиков, двое, они осторожно, чтобы не упасть, бредут в сторону дома, подпевают Мирайе Кэри, голос которой доносится из магазинов с ярко горящими витринами. Улыбаются друг другу и всему остальному миру. И Уёну всё-таки пришлось держать сердце Сана без возможности отложить, но с другой стороны с другой стороны, Сан держит сердце Уёна, и они настолько близко, что соприкасаются локтями и за поцелуями даже не надо тянуться, так что, кажется кажется, жить, выходит, не так уж и страшно.