Hatrid mun sigra

— Если я еще хоть раз что-нибудь услышу о его выводке, я точно свихнусь, — говорит Туранчокс, положив ему голову на колени. Торки выдыхает в потолок колечко мутно-лилового дыма. Они оба знают липкий ужас, когда Глан вещает с очередного экрана, мягко и спокойно запутывает собеседника в бесконечном требовании пояснить, в двойных смыслах, а потом, когда противник уже бросил все попытки выведать от него хоть что-то конкретное, с мягкой улыбкой доброго волшебника говорит что-то совершенно очевидное. Что природа Дессы была прекрасна. Что дети цветы жизни. Что в их обществе каждый слишком одинок. В мире Глана нет места карликам и людям, мозг которых не очень-то усваивает серотонин. Не то чтобы это место было где-то еще. Земляне догадываются, чем он занимается. Замечательные существа, которые, помимо технологии очистки подыхающих планет, могут похвастаться разве что рекордным числом предрассудков. Он видел, как они закатывали глаза, когда Пруль просил не трогать его средство передвижения и проверять срок годности рыбы. Видел, как малолетний кадет жрал глазами эту свежевылупившуюся девчоночку из выводка Глана. Чувствовал, как земные мужчины плевались за спиной, но все равно следили за его походкой. Непонятная тварь со слишком высокими требованиями - или фетиш. Третьего не дано. Он не Лий. Он не хочет чесать комплекс Бога кучке мусорщиков. В его жизни и так уже многовато плюгавеньких десийцев, непроизнесенного: «Конечно, ты самое красивое существо, которое я встречал… На оплаченные полтора часа». Как-то один из землян на корабле пошутил что-то про «политическую проституцию», и Торки позволил себе рассмеяться. Никто, к счастью, не заметил. Он лежал потом в своей каюте, глядя на вращающийся потолок, вспоминая своего главного спонсора, жадное: «Разденься для меня. Как умеешь». Да, его передергивает от любых ласковых обращений. Да, он давно уже ловит себя на том, что какая-то часть его разума говорит знакомым надтреснутым голосом. Это огорчает. Это держит в форме. Такая опухоль в изничтоженном химикатами и антидепрессантами мозгу. — О чем задумался? — Ни о чем. Он позволяет себя поцеловать, выучено прикрывает глаза. Возможно, они оба моральные уроды, но только здесь, в хорошо проветренной спальне, остается хоть какая-то свобода от ролевых игр большой политики. Он не обязан притворяться, что он тоже посол, что он на одном уровне с Раканом, что это не он каждую ночь кладет под язык очередную капсулу снотворного, просто чтобы отключиться, не видеть кошмары о химических ожогах, о сгорбленных двадцатилетних стариках, выкашливающих в рукава куски легких. Туранчокс часто говорит ему, что бывших рабов не бывает. Так же как не бывает бывших рэкетиров, вся власть которых строится на махании оружием и выдавливании мелких конкурентов, пока на Поверхности растут озоновые дыры, но это лишнее, это лишнее. Торки прекрасно знает, кого из них двоих, вероятнее всего, пристрелят раньше, а кто умрет во сне лет через тридцать, выжав из Дессы последние соки. Есть во всем этом особое спокойное отчаянье, особая мертворожденная искренность. Торки сворачивает еще одну самокрутку и думает, что из двух зол выбирают меньшее.