Edge of glory

      Александра Степанова и Иван Букин — Саша и Ваня, как их называет Марина — не нравятся Тессе. Неприязни они тоже не вызывают, впрочем.       Может быть, она и могла бы с ними подружиться. Может быть, она могла бы болеть за любимую хоккейную команду с ними, ходить с Сашей за покупками, подшучивать над Ваней и сравнивать его со Скоттом — чтобы побесить Скотта, конечно, как же иначе. Может быть, если бы их не представила им Марина, как новых «соседей по льду». Тесса улыбается вежливо, как давно научилась, чуть сощуриваясь, чтобы морщинки у глаз заставили её улыбку выглядеть искренней.       Если кто-то и видит равнодушие в её взгляде, это уже не её проблемы.       Ей кажется, Саша ей в ответ улыбается так же. Не Ваня — тот похож на щенка лабрадора, и будь у него хвост, наверняка вилял бы им всем навстречу. Умело притворяется или и правда такой? Если правда, то насколько же непробиваемым должен быть его оптимизм и насколько огромной вера в людей? После смены нескольких тренеров за не такую уж и долгую, на самом деле, карьеру — не такую долгую, как у них, поправляет себя Тесса — это внутреннее хвостовиляние должно было куда-то деться. Как у Саши. Приподнятые уголки губ не равны улыбке, и в глазах её столько спокойствия и пофигизма, что можно было бы целую сборную перед Играми успокоить.       Ей, которой только что было плевать на то, что о её равнодушии подумают другие, становится почти обидно. Да в конце концов, она Тесса Вирчу, с которой мало кто сравнится по достижениям, по медалям, по мировым рекордам, и если Скотту плевать на это — Скотту может быть сколько угодно плевать, ему всегда всё давалось легче, чем ей — то ей нет. Она любит читать восхищение в чужих глазах и купаться в нём. Кто не любит, на самом деле? Но если кому-то и плевать на отсутствие этого восхищения и обожания, то кому-то нет. Она из вторых.       — Наконец-то приехали! — Майя, сгусток энергии — никогда не поймёшь, действительно ли она такая дружелюбная, или просто хорошо притворяется — врезается между Сашей и Ваней. — Я уж думала, вы передумали!       — Да ни за что, — смеётся Ваня. — Такой шанс раз в жизни бывает.       Она знала? Они знали, поправляет Тесса себя во второй раз за последние минут пять, когда видит, как Алекс улыбается их «новеньким» без капли удивления. Откуда они могли узнать? Кроме того, что, когда они не милые зайки и не чудовища на коньках, они невыносимые сующие повсюду свой нос засранцы, конечно. Ну наверняка же не в этом дело.       — Я вообще в какой-то момент думал, вы с нами сразу полетите. Потом сообразил, что вы без вещей и с не оформленным переходом от этой своей, с непроизносимой фамилией, — Алекс улыбается так очаровательно, как только умеет, позволяя намёкам на ямочки появиться на его щеках — больше намёка там нет и не предвидится. Она решила бы, что он так подкатывает к Саше, если бы не знала, что это его стиль поведения со всеми. А вот сама Саша наверняка так и посчитает, решает для себя Тесса. Она выглядит самоуверенной, наверняка уверена, что к ней любой попытается подкатить. Нет, её улыбка теплеет лишь самую каплю, и на этом всё.       Почему она вообще следит за тем, как реагирует эта девчонка? Потому что надо знать, куда давить, чтобы поставить её на место сразу, пока она не начала зазнаваться, тут же приходит ответ.       — Нет, мы не могли сразу из Бостона сюда прилететь, к сожалению, — Саша фыркает. Из Бостона? Значит, уже недели три, как они знали, как знала Марина, но им ничего не сказали? — И не такая сложная фамилия Кустарова.       — Степанова тоже не особо легко произнести.       На неё смотрят все так, будто она не рот открыла, а вторую голову отрастила. И третью сразу, чтобы лишний раз потом не напрягаться.       — С каких пор вам нужно приглашение, чтобы начать тренировку? — разбивает едва начавшее появляться напряжение Марина, смеривает их строгим взглядом. Не сердитым, нет, просто, и правда, строгим очень. Это она умеет. Впрочем, уже в следующую секунду она коротко улыбается — когда Саша Ване что-то непонятное говорит. По-русски, сто процентов.       Алекс, проходя мимо неё к беговой дорожке, улыбается слишком нечитаемо.       — Огнетушитель у дверей, ты же в курсе?       — Это потому, что я сегодня так горяча?       Её улыбку он игнорирует. Вот засранец.       — Потому что от молний, которые ты мечешь из своих глаз, вот-вот что-то загорится. Держи себя в руках, это бывает полезно делать хоть иногда.       Определённо, засранец. Майя смотрит на них любопытно, явно не услышав их обмена любезностями — Майе она улыбается дружелюбно, тщательно пряча фальшь. Всё равно она потом всё узнает, у Шибсов нет секретов друг от друга, об этом знают все, они могут что-то не знать, если не спрашивали, но нет вопросов, на которые бы они друг другу не ответили. Наверняка если бы Алексу захотелось узнать, какого цвета чаще всего её бельё, ему было бы достаточно спросить свою сестрицу, и та бы, может, даже фоток в раздевалке наделала. Нет, доверять Шибсам она бы, конечно, никому не посоветовала, но и ссориться с ними тоже. Себе дороже выйдет.        Улыбка на лице Марины, когда они остаются вдвоём, когда тренировки на сегодня закончены, такая же — наверняка Алекс у неё научился, а она пропустила момент. Это бесит так адски, что хочется орать. Её много что в последнее время так бесит. Например, осознание того, что они пропустили два сезона, и в это время в танцах многое поменялось. Другие пары вышли на мировую арену, другие пары стали лучшими. Пусть нет больше Чарли и Мэрил — им, не честолюбивым, хватило одного золота, вырванного из-под их носа, обманом отнятого у них, золота, которое она и Скотт заслужили больше и которое по праву было их. Пусть всего несколько дней назад сообщил, что заканчивает карьеру, Гийом Сизерон, уже двукратный чемпион мира, не справившийся со своими травмами, и вряд ли до Игр снова сумеет подняться высоко Габриэла Пападакис. Пусть мало кто им ровня — им, которые уже не раз доказывали миру, что их недооценивать опасно — а всё же всегда найдётся кто-то, кто попытается сбросить их с верхней ступеньки пьедестала. С их ступеньки, заработанной потом, кровью, болью, мозолями, вывихами, и тренировками без конца.       — Почему я узнаю обо всём последней?       — Скотт тоже не знал, не драматизируй.       Улыбка Марины как-то мимо проходит, не успокаивая и не касаясь. Исправиться наверняка всё же стоит.       — Ладно. Почему мы узнаём обо всём последними? Майя и Алекс знали, другие тренеры тоже. А мы нет. Почему?       — Может, вам и о новых заливщиках льда сообщать?       Бесит неимоверно, определённо.       — Только если заливщики будут надевать коньки и выходить на один лёд с нами. Зачем они вообще тут?       — Мне казалось, тут я тренер и я решаю, кого куда брать, тебе не кажется? — голос Марины безмятежен и мягок, но слова режут не хуже скальпеля. — Или ты переживаешь из-за этих ребят?       — С каких пор мне стоит переживать из-за непонятно кого? Из-за этих русских, которые не умеют даже улыбаться?       — Зато умеют пахать, — так же мягко перебивает её Марина. Голосом её Тессу не обмануть — в глазах сверкает сталь, даже не стержнем внутри этой невозможной женщины, а клинком. В конце концов, Марина тоже фигуристка, хоть и бывшая, и есть что-то опасное пусть не во всех, но во многих, кто творит искусство на острие, на тонком лезвии конька. В ком ещё? В ней самой точно, думает Тесса. — Полюбуетесь, вдохновитесь. Придёте к новому сезону более готовыми. И вы, и Алекс с Майей. Лёд не только ваш, и вам стоит вспомнить, как это, быть на нём не единственными.       Матерится Тесса коротко и тихо — так тихо, что Марина бы наверняка не услышала, даже если стояла рядом. Но рядом она не стоит — уходит сразу после этой отповеди. На чьей она вообще стороне?       На чьей стороне Скотт, спрашивает Тесса себя примерно месяц спустя — выходные были тёплыми, и она с удовольствием съездила за город с Джордан, и Скотту об этом рассказывает, когда он спрашивает, и совершенно не ждёт ответного «мы с Ваней вчера выпили пива, поболтали, он ничо такой». Не ждёт — оно всё равно звучит, и она даже думает, что ей кажется. В хореозале, куда они заходят, эти русские, и Ваня им машет с улыбкой, отвлекаясь на миг — когда Скотт машет в ответ, его хочется спросить, не заигрался ли он в дружелюбность. Она не спрашивает.       — А Марина их уже начала натаскивать в своей любимой игре в парочку, — бормочет Скотт рядом, на этих двоих глядя. Тесса тоже на них смотрит. Начала, да. Они настолько талантливы или начали до неё? Потому что она не знает, почему их движения кажутся абсолютно случайными и интуитивными, но несут в себе одно и то же — желание коснуться. Желание касаться. Она ловит себя на том, что замирает, когда замирают и они, миллиметры между их губами.       Ей это не нравится. Месяц. Прошёл всего лишь один месяц! Какого хрена? Но нет, на второй взгляд, на взгляд спокойный, не удивлённый, они вовсе не так хороши, как ей изначально показалось. Резкие, порывистые, никакой плавности, никакой мягкости, им ещё работать и работать, пока они хотя бы чуть приблизятся к нужному уровню. Пока хоть немного будет похоже то, что они делают, на то, что надо. Слова Марины про «умеют пахать» всплывают в голове. Тесса губу закусывает почти до крови. Ну и что, что умеют? Это не гарантирует таланта. Это не гарантирует, что у них что-то получится. Марина, конечно, крута, но не всесильна. Даже она не может сотворить чудо и сделать из этих выскочек звёзд.       — А они хороши, — замечает Скотт рядом с ней. — У них получается.       — Разве? — хмыкает она в ответ. — Не вижу в них ничего особенного. Ни техники, ни химии. Десять на дюжину таких у любых тренеров. Марине скучно живётся, наверное, и она решила бросить вызов сама себе. Ну или ей хорошо за них платят. Не вижу другого смысла ей возиться с посредственностями. Пошли тренироваться лучше.       Если что-то повторить десять раз, оно правдой не станет, но, возможно, получится в это поверить. Сколько раз надо повторять себе это что-то, когда доказательство твоей лжи себе же у тебя перед глазами, Тесса не знает. Наверное, зависит ещё и от того, признаёшь ли ты, что лжёшь себе. Даже если нет, где-то в глубине души тебе это известно. Жить с этим вечно нельзя. Рано или поздно тебе придётся признать.       Признавать она ничего не собирается. Она с собой честна. Если бы эти русские не попадались постоянно на глаза, она бы уже о них забыла. Они не стоят её внимания. Если чего-то они и стоят, то это жалости. После хренового результата на мире, демонстрации того, что собственная федерация плевать на них хотела и поддерживать не собирается. После переезда через полмира к тому тренеру, что их ещё не отмёл как не способных завоевать медаль нужного цвета — они могли, когда были юниорами, но не сейчас. После особенных тренировок Марины они тоже вызывают жалость — нет, они не жалуются, Ваня разве что картинно морщится и смеётся, и сжимает губы Саша, опирается на подставленную руку своего партнёра, улыбается ему так, как утром в хореозале. Для кого они играют тут? Есть ещё на это силы после стольких падений по свистку?       — Ты хорошо держишься.       Саша в ответ на эти её слова лишь передёргивает плечами неопределённо. Молчит. Она вообще молчит обычно, если не говорит по-русски, и даже тогда не слишком разговорчива. Она английский вообще знает, или на уровне тех привет-пока, что каждый день им говорит? Знает, обрывает себя Тесса, вспоминает первый день. Просто говорить не хочет. Гордая.       — Зря ты так. Не общаешься ни с кем, не идёшь на контакт. Мы тут все стараемся вместе держаться. Мы как семья.       — Видела я такие семьи. Чем громче об этом орали, тем больше говна прятали от других.       Кажется, это самая длинная реплика, которую Саша когда-либо при ней произносила. Ещё бы без сарказма, но это, наверное, она слишком много хочет. Тесса к Саше подходит, холодный компресс из её рук забирает — она зыркает недоверчиво, но не отходит. Сидит там, где села, когда, стащив с себя футболку, оставшись только в спортивном топе, разуваться принялась. На белой — будто солнца никогда не видела — коже синяки уже наливаются багровым и фиолетовым. Майя, уже из раздевалки выходящая, любопытный взгляд на них кидает — Тесса в ответ ей посылает убийственный. Мол, иди-иди, не твоё дело, что тут происходит.       — Зря ты так, — повторяет она, когда за Майей дверь закрывается. Компресс даже через ткань холодом обжигает пальцы — она за годы у Марины научилась группироваться за доли секунды. Саше, если она не хочет щеголять синяками постоянно, тоже предстоит. Сезон скоро, пусть межсезонье и не так давно началось, и не факт, что костюм сможет скрыть всё. — Неужели не можешь поверить, что что-то бывает без подвоха?       — Ну почему же? Вот вы без всякого подвоха ушли после Сочи на заслуженную пенсию, дали возможность другим проявить себя, претендовать на награды, может, даже на олимпийское золото. Прям круто, уважаю. Ой, погоди, вы же вернулись.       Девчонка эта наглая смотрит ей в глаза так, будто насквозь её видит. Не улыбается, только губы кривит свои пухлые, будто издевается. Как ей вообще наглости хватает? Хотя больше хочется капризно топнуть ножкой и спросить, как она смеет.       — Тут характер у всех есть, можешь не выёбываться и не делать вид, что ты тут одна такая, — Тесса вздыхает почти картинно. Только она знает, чего ей стоит не начать грубить в ответ — она не грубит. Хотя очень хочется. — Дружить намного лучше и приятнее. И полезнее для всех, между прочим. Для тебя в том числе, какую бы ты колючку из себя ни корчила.       — Ты так уверена, что мы подружимся?       Ей кто-то скажет, что столько сарказма невежливо?       — С Викой почти вышло, жаль что она уехала так скоро. Наверняка и с тобой получится. Вы даже внешне похожи, так что...       Закончить она не успевает. Ноготки Саши острые, боль вспыхивает на долю секунды, когда она ими царапает случайно, отбирая у неё холодный компресс. Глаза у неё большие, но ярости в них столько, что убить, наверное, можно.       — А ты ни на кого, с кем я лажу, не похожа. Значит, не выйдет. Я сюда работать приехала. Тренироваться. Становиться лучше. Закадычные подружки мне для этого не жизненно необходимы. Проживу без них. У меня есть тренер, лёд, партнёр и коньки.       — А это у всех есть, — не сдерживается Тесса. Лучше было бы, наверное, промолчать — она не может. Взглядом Саши можно, наверное, резать сталь.       — Только кому-то этого мало. А мне достаточно, пока у меня есть цель.       Упёртая выскочка. Тесса отворачивается, губы поджав. Ничего, и не таким рога обламывали.       А чего она завелась-то, спрашивает она себя уже вечером, с чашкой чая сидя на кухоньке своей мичиганской квартиры. Из-за каких-то русских детишек, которые даже в десятку на мире не смогли войти? Марина неправа, она из-за них не переживает. Просто она злится — и несложно понять, почему. Этим выскочкам бы в отдельной группе быть, чтобы не отнимать у неё и Скотта время Марины, чтобы не лезть куда не надо и не мешаться. Вика умела не мешаться и не путаться под ногами, наверняка Майя и Алекс научили — или просто за те пару месяцев, что они провели бок о бок, не успела испортить о себе впечатление, как знать? Этих двоих, которых намного легче называть по именам, чем по фамилиям, и плевать, что фамильярничать невежливо, ей хватило с головой за этот месяц с лишним. Они говорят по-русски, наплевав на то, что это банально неуважительно по отношению к тем, кто русского не знает, они ни с кем не дружат — Скотт пиво пьёт с кем угодно, это не считается — и не пытаются, они отнимают у неё тренерское внимание, в конце концов. Если бы они ещё катать умели — так и этого не могут! И терпеть их рядом почти два года — до Игр. До момента, когда они свои медали возьмут и уйдут уже точно, непобеждёнными. Не как чуть не ушли в прошлый раз.       «Вы без всякого подвоха ушли после Сочи на заслуженную пенсию» саркастическим голосом врезается в мозг услышанное несколько часов назад и почему-то запомнившееся. Тесса плечами передёргивает. Вот ещё, на пенсию. После того, как их незаслуженно запихали на второе место с видом, будто величайшее одолжение сделали? После этого унижения — уйти? Пусть другие себя проявляют, как хотят, пусть делают что угодно. Пусть даже обходят их, если силёнок хватит — никому не хватит, Тесса уверена. Нет никого более достойного золота, чем они, любого золота любых соревнований. Нет никого, кто посмел бы соперничать с ними.       Никто не посмеет, повторяет себе Тесса как мантру снова и снова, в зале, на льду, даже в перерывах. Их никто не победит. Никто не сумеет. Она кусает до крови губы, барабанит без перерыва пальцами по столу вечерами, когда пьёт чай перед сном, грызёт ногти, теребит волосы, стоит пряди выбиться из хвоста, постукивает ногой по полу, когда сидит. Она не переживает и не нервничает. Они неуязвимы. До начала сезона надо стать ещё лучше, чтобы никто не то что не пытался их обойти — даже не думал об этом. До начала сезона надо стать теми, на кого равняются все — теми, кто останется в памяти людей недостижимыми иконами, не меньше.       Когда Майя и Алекс сообщают, что не едут набирать рейтинг на Осеннюю Классику — о них не забывали, им нет необходимости врываться на первые же соревнования и повергать в ужас соперников и в восхищение судей — Тесса почти рада. Всё внимание Марины ей и Скотту, что может быть лучше? Нет, что могло бы быть лучше, если бы это оказалось правдой? Потому что когда Марина говорит им, что они едут впятером, улыбается только Скотт. Может, Тесса бы тоже улыбнулась — из вежливости, или ещё из чего — если бы это не было так неожиданно. Если бы это не было таким шоком. Этим русским-то там что делать?       — Рейтинг зарабатывать, — говорит ей Марина со своей вечной спокойной улыбкой. Отвлекать от них тренерское внимание, мрачно дополняет мысленно Тесса. Она даже спросила не «какого черта», а «зачем они едут», и это с её стороны неимоверное самообладание. Нет более лёгкого способа вывести её из равновесия, чем отнять то, что она считает своим. Марина — её тренер. Её, не всяких там выскочек русских.       — А они мощные стали, — замечает Скотт вполголоса с другой стороны от неё. Неудивительно, что он это отмечает — они за бортом, программу прокатывают в костюмах впервые. Чёрный им идёт, она вынуждена признать — и кожаную куртку Вани она не отказалась бы примерить. Ответить ему Тесса не успевает.       — Им надо было, чтобы в них поверили и чтобы ими занялись всерьёз. Как когда-то вам тоже было надо, чтобы в вас верили.       — Их федерация решила их поддержать? — не удерживается Тесса от вопроса. Марина хмыкает.       — Дождёшься от них. К этим пням надо дверь в кабинеты ногой открывать, чтобы до них дошло.       Почему-то Тессе думается, что в ближайшее время такое вполне может случиться. Наверное, сказывается то, что она Марину знает давно. Знает, что кто-кто, а она на это способна. Только вот ради них она почему-то двери больше не открывает ногой. Считаeт, они могут сами? И даже если и могут, разве это причина оставлять их разбираться самостоятельно? Не то чтобы они не могли, но важно всё-таки знать, что за твоей спиной кто-то есть. Кто-то, кто тебя поддержит. Марина всегда была для них таким человеком, даже когда на пятки начали наступать Мэрил и Чарли. Была — будет ли и дальше? Или она зря надеется?       «Оставь надежду, всяк, сюда входящий», можно было бы написать над дверьми катка. Тесса не уверена, что от этой шутки ей самой смешно. Когда они летали в Россию на эти свои предсезонные прокаты, она правда надеялась, что там они и останутся, передумают, вернутся к прежним тренерам, ещё что. Не дождалась. И не дождётся уже, видимо — на календаре конец сентября, и Монреаль встречает прохладными утрами. Им улыбаются тут, как старым друзьям, все, и Мари-Франс обниматься лезет, не спрашивая, как лучшая подружка.       — Жаль, что вы не перешли к нам с Патрисом, — вздыхает она, бровки домиком, губки надутые, на ней написано крупным шрифтом «ты меня обидела, но я тебя прощаю». Тессе это прощение никуда не упёрлось. Ей не жаль. — Ты же слышала о том, что мы лишились самой топовой пары? Мы бы вам уделили всё возможное внимание...       Давит она, конечно, на больное. Только вот Тесса не собирается перед последней возможностью забрать своё олимпийское золото менять опытного тренера на кого-то, кому она нужна скорее как возможность пропиариться. Нет, спасибо. Она слишком боится снова потерять своё, чтобы так рисковать. Майя и Алекс, тренирующиеся рядом, как когда-то Мэрил и Чарли, остаются всего лишь Майей и Алексом — замечательными, талантливыми, чудесными ребятами, способными на олимпийскую медаль, но не на золотую. Не в том случае, если они продолжат тренироваться бок о бок, какую бы оскорблённую невинность ни строила из себя Мари-Франс, если будут и дальше работать с сильным тренерским штабом и пахать.       Ей не нравится это слово. Больше не нравится. Оно отдаёт привкусом обманутых чужих ожиданий, противопоставлений и обид. От этого во рту привкус гнильцы, от которого хочется долго отплёвываться — как когда в детстве она как-то раз решила съесть давно лежавшее яблоко и не осмотрела его со всех сторон внимательно, прежде чем вонзить в него зубы. От этого внутри осознание того, что упустить своё слишком легко, несмотря на все старания — стоит только на миг отвлечься.       Ей кажется, она сойдёт с ума, пытаясь быть лучше. Лучше самой себя двухлетней давности. Лучше всех, кто может выйти им навстречу. Идеала не существует, говорила ей мама. Значит, предела нет, решала она для себя каждый раз. Значит, можно быть ещё лучше. Значит, надо идти вперёд. Мама вздыхала — она не это имела в виду, совсем не это — но было уже поздно.       Поздно и сейчас. Они с русскими задаваками в одной группе на разминке, улыбаются друг другу, ведут себя ровно так, чтобы не поползли слухи о том, что Марина не умеет справляться с негативом в группе. Похоже, они её тоже ценят. Им бы стоило — никому больше они не нужны. Скотт с Ваней о чём-то болтает, пока прокатывают свою программу Лоренс и Николай, довольно смеются с чего-то, что на экране своего телефона демонстрирует Скотт — она их косым взглядом награждает и краем глаза успевает заметить, как то же самое с другой стороны от них делает и Саша.       Их общее недовольство ещё ничего не значит. Да и с чего бы ему что-то значить вообще? С чего бы ему что-то менять? Когда приходит очередь Саши и Вани катать свою программу, Тесса не смотрит. Ей неинтересно.       Не смотрит она на них и на тренировке произвольного танца. Ей не хочется смотреть на них даже во время соревнований — только от голосов зрителей никуда не деться, от аплодисментов и криков. Тесса шагами меряет расстояние, щедро ей выделенное для того, чтобы ходить, чтобы не стоять на месте после выхода со льда после разминки — Тесса сама себе напоминает загнанного в угол зверя. Впервые на соревновательном льду после Сочи. Впервые снова на публике, снова получать оценку, снова быть безукоризненными. Впервые снова всем доказывать, что они достойны любви. Всё снова. Всё заново. Публика их помнит, но...       Но когда объявляют баллы, она затыкает уши. Они последние выходят на лёд. Ей не хочется знать. Они выйдут и будут лучшими. Они должны. Они обязаны. Они олимпийские чемпионы, и они были бы ими дважды, если бы всё было честно, и они будут идеальны.       Перед глазами всё плывёт к моменту, когда руки Скотта оказываются на её бёдрах, когда он тянет её к себе, когда она разворачивается к нему следующим движением. Удержаться на твиззле не получается, лёд будто уходит из-под ног — лёд, то единственное, чему она доверяла на сто процентов, предаёт её, как и собственное тело — и колено обжигает болью, когда она падает, когда по инерции скользит под ноги Скотту, когда он падает из-за неё. Она знает, что все её старания пошли прахом, ещё до того, как на колене остаётся белый след.       Когда убиваешь себя попытками быть как можно ближе к идеалу, можно перестараться и правда убить себя. В кике Тесса смотрит почти отупевше на экран, где они загораются вторым номером — первый кажется ей незнаком, пока она не понимает, о ком речь. Как надо было уничтожить самих себя на льду, чтобы получить баллы пусть на какие-то пару десятых, но ниже этих русских выскочек?       Каким чудом они вообще первые, эти двое? Тесса заставляет свой разум проясниться — это само по себе сложно. В голове будто в замедленной съёмке момент падения, и за голову хочется схватиться. Вот вам и возвращение, вот вам и фанфары. Вот вам, дорогие Тесса и Скотт, будто ухмыляются им с табло цифры. Больше вы сегодня не заслужили.       — Поздравляю, — выдавливает она из себя непослушными губами. — Сегодня вы первые.       Тесса надеется, ей кажется жалость в глазах Саши. Будь она сейчас уверена, что ей не кажется, она вцепилась бы этой девчонке прямо тут не в волосы — в горло. Жалость к себе она ненавидит больше всего. Жалость — для слабых, жалость — то же, что и презрение.       — Спасибо, — отзывается Саша наконец, когда пауза уже начинает казаться затянувшейся. — Только давай завтра без таких перформансов, ладно? Бить лежачих не только нехорошо, но и неинтересно.       Вот сука же, а. Тессе кажется, что скрип её зубов слышен всем вокруг. Саша улыбается так, будто ничего и не произошло. В горло ей вцепляться надо было тогда, когда она впервые появилась на катке. До того, как Марина включила режим чудотворицы, за одно межсезонье выведя их на высоты, о которых эти малявки и мечтать не смели бы без неё. А они теперь ещё и ведут себя так, будто заслужили это всё! Ногти впиваются в ладонь, когда эти русские разворачиваются, чтобы уйти, ответа не дожидаясь, когда Ваня Сашу за талию обнимает, щекой касаясь её виска, когда она смеётся и тянется, чтобы поцеловать его в щёку. Как будто ничего не произошло. Как будто всё было ожидаемо, всё было правильно. Как будто они не пошли против нормы, против порядка, против правил, против всего, что только можно.       И как они умудрились им проиграть? Идеала не существует, повторяет внутри мамин голос — почти издевкой звучит это. Идеала не существует, и если к нему рваться, можно упасть, опалить крылья, как Икар, подлетевший слишком близко к солнцу. Нет, убеждает Тесса себя, не в этом дело — дело в том, что она потеряла сосредоточенность. Позволила себе беспокоиться и бояться, и поэтому всё и случилось. Пусть эти двое порадуются тому, что хоть раз, хоть в одном сегменте оказались лучше олимпийских чемпионов — радоваться долго им не придётся.       Завтра произвольный. Завтра они напомнят русским выскочкам их место. Тесса растягивается на кровати в отельном номере. В голове пусто, и только она знает, как добилась этой пустоты. Только она знает, как сложно было. Да и сейчас сложно, на самом деле — пустота не от расслабленности, а потому что она напряжена о предела, как перетянутая струна, того и гляди, разорвётся. Но стоит чуть расслабиться — и встанут перед глазами эти двое, безупречные, выверенные от и до, каждый шаг отточенный, каждое движение на своём месте. Они сами после Сочи послали всё к чёрту — эти ребята работали. И работали. И работали снова. Нет, она может продолжать делать вид, что ей всё равно, искать недостатки даже там, где их нет, но обманывать себя сложнее, чем кого бы то ни было. Она умеет лгать мастерски, но что толку, если сама она знает правду?       Расслабляться нельзя. Даже если надо отдохнуть. Как отпустить из своей головы то, что не хочет оттуда убираться?