Звёзды в лазурных омутах

После смерти отца Кагами и мать практически не расставались, но при этом обе испытывали горькое, щемящее чувство одиночества, непрекращающуюся боль, что жгла сердце калёным железом и разрывала душу на множество кровавых клочков. Кагами хотела лишь вдохнуть немного воздуха, но во рту осел прогорклый пепел прошлого, прячущийся под уродливой маской воспоминаний, губы которой почти сгнили, а вместо глаз — зловонная впадина. Пустые наставления и тщетные ожидания светлого будущего ловко маскировались под планы и цели, осколки радостного детства, до крови впивающиеся в кожу, превратились в боевые трофеи. Свобода таяла на глазах во влажной дымке, уступая место категорическим запретам, душной комнате и сонной одури. Страх потери дочери и сильное эмоциональное потрясение до хруста сдавливали горло Томоэ, заставив исторгнуть беспомощное сипение. Поэтому она запирала чувства и мнение Кагами на замок за толстыми стенами и долгое время не подкармливала ненужными страстями и упованиями, чтобы скользкое стремление к свободе сгнило немощным и оголодавшим. Однако стоило Кагами увидеть парня, что стоял у какого-то кабаре, нажимал на педаль примочки и медленно проводил по струнам блестящим чёрным медиатором, как что-то тёплое и доселе неведомое внезапно всколыхнулось, заставляя лицо залиться краской. Ну не может человек быть таким… Возвышенным, наполненным тайными думами, полной грудью дышащим свободой. При взгляде на него даже мысли о будущем перестали пугать и давить. А когда он резко открыл голубые глаза, лучившиеся добротой и томной нежностью, внутри Цуруги, кажется, лопнула туго натянутая гитарная струна. Струна покорности и безволия.

***

Еле слышно плескалась внизу зеленоватая Сена, по улице разнёсся мягкий смех. Нет ни строгих взглядов, ни наставлений, только неспешный перебор струн и долгий разговор ни о чём. Лука за несколько часов успел плотно поселиться в голове Кагами, но она и не думала, что какая-то частица её блуждающей, не находящей покоя души переплетётся с его душой… Не думала, что кто-то будет бросать на неё быстрые взгляды, полные немого обожания. Из-за угла выехала разношёрстная группа велосипедистов, веля посторониться, на что Куффен кивнул и сделал шаг вправо. Цуруги замерла с закрытыми глазами, ощущая сухое, палящее возбуждение. Они едва соприкасаются пальцами, на жгучее, почти иллюзорное мгновенье, но Кагами уже окончательно повержена без малейшего шанса выстоять. Его огрубевшая кожа, яркие разноцветные браслеты и густой запах одеколона… Луки так много и так непростительно мало… Цуруги изнемогала от какого-то непонятного желания, странной тревожной вибрации во всём теле… Куффен бережно накрыл её руку своей, а другой почти невесомо провёл по щеке, мягко прикоснулся к подбородку, заставив поднять голову и взглянуть ему в глаза. Зрачки Луки немного расширены, нижняя губа блестела и подрагивала. Кагами готова была поклясться, что выглядела примерно так же. Смущённые взгляды и робкие прикосновения растекались тёплыми волнами между рёбер и переходили в саднящую боль от страха, что их знакомство может закончиться так же внезапно, как началось. Куффена хотелось поцеловать, до боли, до нервной трясучки. Цуруги не смогла воспротивиться желанию. Лука вздрогнул, почувствовав несмелые девичьи губы, такие горячие, что у него внутри всё замирало и вспыхнуло яркими огнями. Ничего подобного они ещё не испытывали, никогда и ни с кем они не были так близки. Целовать незнакомца — неправильный и абсолютно бесстыдный поступок, но Кагами впервые плевать на правила. Она буквально вжимается в парня, вдыхая аромат с нотками морского бриза, и довольно улыбается сквозь поцелуй. Один человек — это слишком много… непонятных и непонятых тараканов в голове, разорванных в клочья мечт и пустых иллюзий. Два человека — сплошное безумие. Всесладостное и до одури хмелящее безумие.