***
Салл не очень любит приставать к таксистам с глупыми предложениями, но сейчас настоятельно просит водителя ехать как можно скорее. Трэвис сказал, у него пол часа, поэтому стоит поторопится. На улице преподаватель ожидаемо ежится, сразу же промерзая под порывами ветра и в одном пальто. Ему определенно стоило лучше подумать головой, прежде чем надевать этот элемент одежды вчера. Потом проходит в квартиру и не сдерживает облегченного вздоха, когда понимает, что хозяин квартиры и правда пока отсутствует. Не то, чтобы Салл планировал уезжать в Италию навсегда, но в эту квартиру он, скорее всего, уже никогда не сможет вернуться, как раньше. Поэтому стоит собрать свои скудные пожитки по всем комнатам, не оставляя ничего, что могло бы указать на его проживание здесь. Фишер вновь чувствует себя слишком сентиментальным, но не может удержаться от последнего обхода по квартире. Как только нога ступает на кухню, то Салл тут же взглядом цепляется за стол, за которым так часто велись их уютные, бытовые диалоги. –Почему у тебя почти нет цветов? Точнее, их совсем нет. –озвучил свой вопрос Салл, рассматривая чужую спину. Джонсон нажал на какую-то кнопку кофемашины, забрал кружку с напитком и поставил на стол перед преподавателем. Тот вопросительно зыркнул на физрука, но когда не получил ответа, то поднёс горячий напиток ко рту, делая первый, пробный, глоток. –Какао? –удивлённо спросил Салл, смотря как улыбается Ларри, кивая и отходя обратно, дабы сделать кофе для себя. –Тебе я кофе сейчас не сделаю, лучше не рисковать, знаешь ли. А пока пей какао. –непринуждённо кинул Ларри, нажимая на выбор режима приготовления. Салл понимает, что здесь забирать ему особо и нечего, а любимую кружку просто кидает в урну. Далее он направляется в гостиную, где в который раз наслаждается хорошей обстановкой мебели и панорамным окном, возле которого теперь уже стоит пальма и несколько мелких цветков на тумбе. Салл сидел в гостиной с пеналом и кучей детских тетрадок, любуясь закатом за окном. Джонсон зашёл с миниатюрным чёрным раскладным столиком в руках, что в мгновение разложился в два раза больше, дабы учитель мог спокойно за ним уместиться. –Как принцессу обхаживаешь. – усмехнулся он, открывая первую тетрадь на нужном задании. –Почему как. – хмыкнул в ответ Ларри и когда посмотрел на преподавателя, то заметил позади него большую пальму, а рядом на полке странноватый цветок с одними лишь листками. – Са-а-л. –Ась? – спросил Фишер, не поднимая глаз и хитро улыбаясь. Заметил. –А на что ты потратил деньги, что я оставлял на тумбе? – будничным тоном спросил он, обходя кресло с преподавателем и подходя к пальме. Салл обернулся, наблюдая как парень аккуратно водит пальцами по вытянутым листьям, и кажется, даже задержал дыхание. –Нравится? – тихо спросил он. Послышался тихий смешок. –Очень. – ответил Ларри, и Фишер хотел съязвить, услышав сарказм в голосе, но шатен тут же обернулся и серьёзно добавил. – Нет, серьёзно, классная хрень. –Не хрень, а пальма. Она ещё молодая, будет расти. Салл улыбнулся воспоминаниям и подошел ближе к растению, что и по сей день покоилось в гостиной. Он поднял лист пальмы, оглаживая пальцами и тут же с ужасом замечая, что та уже начинала вянуть. Листья немного спадали вниз, а на концах теперь отдавался желтоватый оттенок. Они совсем забывали её поливать. Фишер вздохнул, искренне разочарованный тем, что после его уходя растение и вовсе завянет и, возможно, направится на мусорку, как и минутой ранее его кружка на кухне. Потом случайно скользит взглядом ещё и по дивану в гостиной и тут же вспоминает, как именно впервые «признался» Ларри в своих чувствах, лежа пьяным на нём же. – Конечно, тебе то уж легко говорить. – физрук отвёл взгляд куда-то в сторону, и сидящему рядом парню хотелось буквально зверем взвыть, дабы на него ещё хоть раз посмотрели, а не прятали глаза. – А у меня это в голове сидит. Ты сидишь. Я ведь не… блять, Зира, даже не думай, ясно? Я не такой. Салл, ты так-то просто невозможен. Нельзя же вот так спустя несколько лет снова приходить в мою жизнь. –Скорее ты первый пришёл в мою. – грубо бросил преподаватель, поднимаясь на ноги. Ларри пытается протянуть свою ладонь, но Салл руками себя обхватывает и на шаг назад отходит, неловко ёжась. –Не трогай, Ларри, не хочу думать, что твои слова и действия вызваны алкоголем в крови. –Я говорю правду, как ты хочешь, чтобы я доказал это? –Ларри наконец-то совладел со своим языком, но видимо не до конца с разумом. –Повтори завтра то, что сказал сейчас, сомневаюсь, что у тебя это получится. Спокойной ночи. Воспоминания уже не приносят такой боли, как в сам день признания. Теперь преподавателю кажется, что он даже вполне может понять переживания и действия Ларри в тот вечер, и даже не винит его за всё сказанное или сделанное тогда. Не винит ни за что, кроме вчерашней ситуации. Дальше идет комната, что заставляет ещё перед дверью застыть на долю секунды в нерешительном жесте. Комната, где каждый сантиметр пропитан воспоминаниями. Комната, на которой начались их откровения и, на которой закончилась их история. Фишер резко дергает за ручку и тут же утыкается взглядом на знакомые тумбы и широкую кровать. Они валяли дурака, Джонсон все не унимался щекотать друга, потому что чужой смех действовал лучше любого меда для ушей, и в какой-то момент он просто оказался сверху. Салл лежал на кровати, немного запыханный, а Ларри действительно сидел сверху, ногами зажимая чужие бёдра. – У тебя пояс так туго затянут, как ты дышишь вообще? – Ларри, нет! – Но он не успевает, Джонсон уже распахивает халат, тут же взглядом натыкаясь на россыпь цветов. —Зира. —голос Ларри звучит куда спокойнее, но от этого не легчает ни на грамм — Я могу до них дотронуться? Шатен ещё какое-то время вслушивается в тишину и тихое сопение, но ответа так и не следует, поэтому он слабо приподнимается, протягивая свою руку и убирая чужую с лица. —Я могу дотронуться до них? – тихо, по словам, словно маленькому ребенку, он повторил вопрос. Он ищет чужие эмоции, и таки их находит, когда Фишер едва заметно кивает в знак подтверждения. Джонсон аккуратно, на пробу, проводит по одной из многочисленных лилий подушечками покалывающих пальцев. Чужое тело тут же покрывается мурашками, но шатен не убирает руку, продолжая очерчивать контур лилии пальцами. Подушечками он не чувствует ни-че-го, ни бугорков по контуру, ни вообще какого-либо ощущения чего-то инородного на теле, будто он просто гладит чужой пресс. Потому что это – не татуировка, это – цветок, что находится прямиком под кожей и свести его невозможно. Это проклятие судьбы, что она даровала людям за все их грехи Саллу хочется закрыть лицо руками и не видеть комнату, что принесла самые трепетные и самые болючие воспоминания. Вещи приходится собирать достаточно быстро, хаотично швыряя рубашки в дорожную сумку, что пылилась в шкафу с тех пор, как он переехал к Джонсону. То, что вскоре от друга придется съехать не было для него новостью, но то, что нужно будет съехать при таких условиях – стало неприятным сюрпризом. Фишер едва вспоминает, что в ванной ещё остались его личные вещи, поэтому туда направляется уже, когда оставляет в коридоре забитую под завязку сумку. Преподаватель не успевает толком зайти в ванную, когда боковым зрением цепляется за зеркало и замечает в отражении то, чего ранее не было. Салл чувствует, как сбивается дыхание, когда он впивается взглядом в отражение напротив и видит на шее новый цветок. Бордовая лилия, в месте между ключицей и шеей, расцветает и, достаточно сильно в отличии от других, выглядывает из-под рубашки. Она чудесна, лепестки изящны, а линии цветка ровны и аккуратны. Но цена, которую приходится заплатить за живопись на себе, сейчас слишком велика. Салл чудесно осознавал, что увиденная вчера сцена в спальне не останется без последствий. Но понимать и видеть доказательства ночи на себе – вещи слишком разные. Парень не очень хорошо осознает собственные действия, когда поднимает руку и с силой проводит по шее ногтями. На белоснежной коже расползаются алые полосы, что выглядят несуразно и дико, но он продолжает, пока правая часть его шеи не становится похожа на сплошное, красное пятно с кровоподтеками, где все также находится сраная лилия. Глаза начинает противно щипать, голова всё больше отдает болью в висках и Фишер чувствует, как слетают тормоза, когда он сметает с полки все. Шампуни и крема летят на пол, что-то даже разбивается и впитывается в мягкий ковер возле ванны. Салл ненавидит здесь всё. Ненавидит, что эта квартира стала ему домом. Он психует и рукой автоматически продолжает тереть ненавистную метку не шее. Клеймо. В этот раз это клеймо, а не метка от соулмейта. Клеймо, которым Ларри показал, что их отношения значат для него на самом деле. Вскоре полка в ванной начинается косится вбок, слетая с петель. И это помогает прийти в себя. Салл с ужасом смотрит на проделанную собой работу и бежит в коридор, подхватывая собранную сумку в коридоре. Он до боли трёт лицо, стирая очередные слёзы. Ему стоит успокоится, ведь сейчас необходимо ехать к Алессандро, а после – в аэропорт. Но Фишер уже представляет, каким сейчас он будет выглядеть со стороны.***
Итальянец действительно всё замечает. Он несколько секунд смотрит на красные глаза, слегка опухшее лицо и точно видит гребанный цветок, что выглядывает из-под одежки. Но тактично молчит, наливая парню горячий чай с таблеткой успокоительного, пока он сам будет собирать вещи, что валяются по всему номеру. Фишер пил таблетку с утра. Но её действие уже едва замечает, поэтому запивает чаем вторую, когда на телефон поступает звонок. – Неужели даже не попрощаешься нормально? – возмущенно сопит в трубку подруга. Салл безумно рад её слышать, рад за помощь этой ночью, но его хватает лишь на усталый ответ: – Эш, я ведь не на год уезжаю. – на последних словах он всё же ощущает, что слабо улыбается уголками губ. Иногда Эш становилась единственным, что могло вызвать у него улыбку. Ещё когда-то это мог сделать Ларри, но это было слишком давно и уже не так значительно. Когда итальянец кивает ему на выход, закидывая их сумки на плечо, то Салл быстро выдыхает, словно перед прыжком в воду, и выходит с номера, закрывая за собой дверь, словно закрывая эту главу в жизни. Шея все ещё неприятно жжет, раздертая кожа требует к себе внимания – которое, к слову, Алессандро предлагал оказать в номере, ведь там была аптечка, – но Салл предпочитает оставить всё как есть, дабы это послужило ему уроком.***
Ларри совершенно не любит аэропорты. В детстве отец часто мог улететь на месяц в командировку, а Лиза Джонсон всегда брала маленького Ларри с собой в аэропорт, встречать или провожать Мартина. Поэтому, с того момента, у него это место ассоциируется лишь со слезами и болью расставания. Но ко всему – Трэвис оказывается прав. Людей слишком много, все бегают в поисках нужного рейса, сверяясь со своими билетами. Он даже сомневается, что в школе хоть раз была такая суматоха, как в этом месте. – Где здесь стойка регистрации? – спрашивает Ларри, резко хватая за локоть пожилую женщину, что проходила мимо, сжимая в руках паспорт с билетом. Бедняжка пугается и лишь кивает рукой в нужном направлении. И он срывается туда, пока Трэвис позади поспешно извиняется перед незнакомкой и бежит за другом следом. Ещё один минус – как только Ларри исполнилось десять, он начал напрочь отказываться посещать аэропорт, дабы встретить отца, предпочитая для этих встреч их квартиру. Поэтому теперь он вообще смутно помнил, что и где находится, а толпа людей лишь ещё сильнее сбивала с толку. Джонсон сворачивает вправо, замечая множество стоек с сидящими за ними сотрудниками, перед каждым из которых уже выстроилась огромная очередь. Он бежит мимо каждой, но останавливается возле предпоследней, где уже начинается обслуживание бизнес-класса, видя знакомую макушку, что протягивает паспорт милой девушке. И время начинает постепенно останавливаться. Салл чувствовал себя выжатым, как лимон, ещё даже не сев в самолет. Опухшие от слез глаза ощущались тяжелым, а голова ещё немного отдавала болью на нервной почве. Он радовался, что столь понимающий Алессандро подбадривающе улыбался ему и нес абсолютно все их вещи. Фишер смотрит, как вещи уезжают по ленте и забирает свой паспорт с рук сотрудницы. Он слабо улыбается ей в ответ, а после разворачивается и замирает. На него смотрят родные, карие глаза. Ларри выглядит сильно потрепанным, щеки его красные, а тонкая куртка нараспашку дает увидеть черное худи, что он частенько надевал в их совместные вечера. Салл сжимает зубы и желает отвернуться, но его тут же окликают. – Салл! – кричит он так, что на него оборачивается добрая половина очереди. – Нам нужно поговорить. Ларри замечает позади итальянца в белом пальто, что держит на плече сумки, а ещё держится слишком близко к Мальвине, и недовольно зыркает на шатена. Джонсон же плевать на это хотел, он смотрит в небесные глаза, замечая лопнувшие капилляры возле радужки, видя боль во взгляде и немой вопрос «Ну зачем пришел? Неужели дальше мучать?». И за это начинает ненавидеть себя ещё больше. Салл слабо мотает головой в отрицательном жесте. Алессандро, по-видимому, это лишь придает уверенности, ведь он подходит ближе к преподавателю, нагло вскидывает бровь, смотря на Ларри и после нарочито громко информирует: – Салл, мы уже можем пойти на выдачу багажа. Уверен, наши чемоданы пройдут одними из первых. Подошедший к ним Трэвис за локоть тянет друга, желая поскорее покончить с этим и вернуться домой. С Фишером Фелпс встречается глазами лишь на мгновение, но тут же отводит взгляд, чувствуя себя некомфортно в сложившейся ситуации. Ларри руку тут же одергивает, делая шаг к парочке. – Салл, я прошу - выдели пару минут. Просто, чтобы попрощаться. Он едва сдерживается, дабы не схватить парня за руку, но вовремя отдёргивает себя. Сейчас это будет неуместно, и может сделать лишь хуже. Но что-то в его словах таки помогает, ведь Салл с вопросом поворачивается к итальянцу. Профачи едва сдерживается, дабы не закатить глаза и кивает, даже указывая на дверь неподалеку. – Una sala relax dove poter parlare in privato. Салл благодарно кивает и направляется в указанном направлении. Ларри со злостью зыркает на Профачи, но это не дает абсолютно никакого эффекта, ведь тот в ответ насмешливо усмехается. Когда Джонсон уходит вслед за учителем, то нервничать начинает уже Трэвис. Обстановка с каждой секундой становится лишь хуже. – Не хотите кофе? – улыбается Алессандро и Фелпс тяжело вздыхает. Этот итальянец точно издевается с них всех. Комната в бело-красных тоннах, что и сам аэропорт, оказывается пуста. Пуфы и столики стоят в глуби, но парни прикрывают за собой дверь и не двигаются далее, стоя в сантиметре друг от друга. Салл осознает, что возможно это слишком близко, возможно он вновь позволяет лишнее, но просто не в силах сдвинуться, рассматривая карие глаза и острые черты лица напротив. Ларри определенно неловко – он кусает губу, хрустит пальцами внизу, думая, что это незаметно, но впервые заставляет себя не прятать взгляд, а также смотреть Фишеру прямо в глаза. – Ничто не сможет оправдать моего поступка. – хрипло начинает Джонсон, прикрывая на секунду глаза. – Даже я сам, а я пытался это сделать в течение всего дня. Мне стыдно, и я ненавижу себя также сильно, как и ты меня сейчас. Поэтому я не буду просить меня простить, ведь такое не прощают. Я просто хочу надеяться, что ты позволишь поддерживать нам в дальнейшем хоть какую-то связь. – Я не ненавижу тебя. – тихо шепчет Салл, опуская глаза вниз. Он чертовски устал и его бесит то, как веки начинает вновь пощипывать. Слишком много слёз за последние сутки. Ларри пораженно смотрит на сломанного перед ним парня и желает задушить себя собственными руками. Ведь всё происходящее, по большей части, именно его вина. Он делает шаг к преподавателю, не оставляя между ними почти никакого пространства. Он руками лезет к оголенному проводу, с мыслями, что пронесет. Глупо, конечно, но другого варианта уже не остается. Когда Салл чувствует чужое дыхание, то поднимает голову, но не открывает глаза. Происходит прикосновение кожи к коже, и от этого учитель нервно выдыхает, не смея отстраниться. Они соприкасаются лбами и ду́шами. Фишер без него уже никак, но с ним получается слишком больно. Правду ли говорят, что нужно любить достаточно сильно, дабы уметь отпустить? Правда ли можно простить всё, спустив на тормоза, лишь для дальнейших счастливых отношений? Салл в сказки про «долго и счастливо, несмотря ни на что» не верит и не уверен, что готов спустить такое. Удавка на шее неприятно душит, и он не сможет жить с этим дальше полноценно. Но оттолкнуть Ларри не получается, сердце связывает руки и приказывает молчать мозгу, наслаждаясь моментом. Когда Фишер открывает глаза почти одновременно с Ларри, то у второго точно едет крыша. Он перестает ощущать себя, перестает обдумывать последствия и наклоняется ниже, аккуратно проводя носом по чужому виску. Салл пахнет нервами, вишней и домом. Или это у Ларри настолько едет крыша. Но он четко наблюдает за тем, как прикрываются чужие глаза и трепещут ресницы от его действий. Поэтому позволяет себе ещё раз нежно дотронуться до бледной скулы, теперь уже губами, а после спуститься ниже, касаясь обкусанных губ. В этот раз они не такие мягкие, как в подсобке актового зала или в коридоре квартиры, теперь от Салла не пахнет алкоголем, и он не выглядит особо решительным. Но именно этот поцелуй отпечатывается в сердце сильнее всего. Фишер не сдерживается, упирается руками в чужую грудь и отвечает на поцелуй, чувствуя, что вот-вот вновь заплачет от переизбытка противоречивых эмоций. Его целуют мягко, нежно и он почти любит этого парня в черном худи, что несколько месяцев назад дал ему повод вновь вдохнуть в легкие жизнь. Но наваждение длится недолго, ведь шум аэропорта, сквозь приоткрытую дверь комнаты отдыха врезается в сознание, и заставляет вернуться в реальность. Худые ладони уверенно отпихивают Джонсона, и у обоих в глазах теперь ещё больше боли, чем было до этого. Ларри кажется, что он сделал только хуже своим глупым, импульсивным поступком. Хочется спросить хоть что-то, но преподаватель первым подает голос. – Уходи сейчас. – тихо шепчет Салл и слабо мотает головой. – Салл, я… Ларри себя со стороны не видит, но сам выглядит потерянным и больным. Фишер испытывает дикую потребность обнять его, успокоить, забрать хоть часть той боли, что клокочет внутри. Хотя он сам ей под завязку наполнен. Еще чуть-чуть – и лопнет по швам. – Прости меня за лилии. За каждую из них, я прошу тебя, прости. – Нам пора, иначе я опоздаю на рейс. – с горечью произносит Салл и отводит взгляд. Ларри вспоминает слова Трэвиса – «…если он не пожелает тебя видеть, ты тут же будешь должен сделать для этого всё возможное.». И осознает, что обязан выполнить данное обещание, поэтому кивает и они вдвоем действительно просто молча покидают комнату. Салл не прощается, просто молча уходит с Алессандро в другую зону аэропорта, лишь кинув быстрый взгляд на Джонсона перед уходом. У него сердце сжимается, кричит и кроет хозяина благим матом. И Фишер молчит всю дорогу, молчит и в зоне дьюти-фри, даже когда перед ним ставят кофе. Он больше любит какао, но не возражает. – Scusa per gigli. – задумчиво оглашает Профачи, кружа пальцами по чашке с горьким американо. Это заставляет преподавателя резко поднять голову. – Интересная фраза, тем более если знать, какой контекст туда вложил человек. – Алессандро, я… – выдыхает Салл, понимая, что друг подслушивал их разговор. Он бы хотел возмутиться, но слишком растерян и помят. Профачи тут же улыбается и поднимает в воздух ладонь. – Не стоит, mio amico. Меня абсолютно не должна волновать твоя личная жизнь. Как твой друг, я лишь хочу подарить незабываемый отпуск, что приведет тебя в нормальное состояние. А сейчас… – он встал из-за стола и стряхнул с плеча невидимую пыль. – нам пора на самолет, если не хотим, чтобы он улетел без нас.***
– Лар, поехали домой. – выдыхает Трэвис, наблюдая, как друг взглядом прожигает уходящую пару. – Ты сделал, что мог. Салл ведь выслушал тебя. Возможно, сейчас ему действительно нужен отдых. – Ты прав. – кивнул головой Ларри и только Фелпс успел взбодрится, доставая из кармана ключи от машины, как тут же шатен добавил – Но я хочу лично увидеть, как улетает их самолет. – Ты точно кретин. – стонет Трэвис, поднимая голову к стеклянному потолку аэропорта. – Хорошо, пошли, Ромео. Будешь страдать и дальше. Они действительно двадцать минут стоят напротив огромного стекла в зоне отправки самолетов. Вскоре на телефон Фелпса начинают поступать звонки от взволнованной Эш, и это заставляет его выйти на улицу. Джонсон остается, смотря как огромная, белая птица вдалеке начинает брать разгон, отрываясь от земли и пряча шасси. Ларри молча смотрел на взлетающий самолет. Его судьба улетает в место потеплее, ведь он сам не смог предоставить ему то тепло, что нужно… Когда смотреть становится не на что, то парень плетется на выход из аэропорта, не замечая вокруг никого. В него несколько раз врезаются люди, что-то ворча себе под нос, но это мало волнует. Уже возле машины друга Ларри достает телефон, проверяя время, и видит на дисплее сообщение, пришедшее пару минут назад. Сердце неприятно сжимается, но он заставляет себя перечитать строчки несколько раз.«Я простил тебе абсолютно каждую лилию. Ещё до того, как ты поставил мне последнюю. Но сомневаюсь, что я в состоянии простить эту.»