That’s all about Kerem Bursin.

Керем Бурсин был американцем до мозга костей. Он отрицал этот факт так же яро, как проходят дебаты в праймериз*. Он отрицал — никто не верил. Предвыборную гонку: «Керем — патриот года», он бы продул ещё до голосования выборщиков, кем бы они ни были. В Бога Керем верил по праздникам, когда подают вкусные блюда, в редкие минуты душевных терзаний и тогда, когда лучше поверить в мужика на облаке, чем попасть в немилость у родственников. Но это не больше и не меньше, чем все остальные. Обычная вера среднестатистического янки. Тогда как так вышло, что ад он схлопотал уже на Земле? Небеса разверзлись. Керем Бурсин пленён дьяволом. И у того были ресницы как у Бэмби. В Америке, к которой, по словам Керема, он имел отношение весьма отдалённое, дьяволом автоматически нарекали всех, кто играет блюз. И Элвиса Пресли. Бурсин подозревал, что последнего в список включили неспроста: он, может быть, и не был Сатаной, но точно имел там, внизу, связи. Иначе как объяснить, что тексты его песен так точно описывали сложившуюся ситуацию? Она выглядела как ангел. Аккуратные локоны обрамляли ее светящееся будто изнутри лицо. В глаза Ханде Керем мог бы смотреть вечность, не обращая внимания даже на мировые катаклизмы. Летящей походкой она врывалась в жизни людей и так же, словно вечерний летний бриз, из этих жизней исчезала. Даже ментоловая сигарета в ее изящных пальцах казалась украшением. Под маской ангела скрывался дьявол. Ханде Эрчел доказывала это раз за разом, выдыхая плотный едкий сигаретный дым в лицо неугодным. Да и сейчас ее голос, словно звуки Сирен*, затягивал его глубже, на дно разрывающей влюблённости. В сценарии сделали особую пометку на моменте, когда Серкан входит в ночной клуб, слышит пение Эды и изображает тонну эмоций, на описание которых ушло почти три строчки. Труды команды сценаристов прошли впустую: Керем, заслушавшись, явно провалил мизансцену. «Кристо»* — на всякий случай прошептал он, добавляя ещё тише: «Иншаллах». Укоризненный взгляд темных глаз меланхолично продолжил его прожигать, как и мгновением ранее. Возможно, Ханде была высшим существом, и на неё никакие смертные влияния не имели. Температура в зале резко повысилась, и он стянул с себя пиджак. Посоветовавшись с операторами, режиссёр решил не переснимать момент. Керем выдохнул. Ещё одного дубля он бы не выдержал, и дело вовсе не в том, что голос Ханде это лучшее, что он слышал. Просто один из софитов светил ему прямо в лоб, отчего весь грим начал медленно стекать по лицу, превращая актера в живую картину Сальвадора Дали. Самоубеждение штука серьезная. Пока Серкану возвращали его лицо на место, в отдалении пела зазноба его сердца. Актерское мастерство позволило сделать вид, что его ничего не интересует, кроме мягких кистей, поправляющих макияж. Но и они исчезли, оставляя его наедине с помощником режиссёра, скрупулезно контролирующего хаотично снимаемые крупные планы. Тряхнув головой в попытке избавиться от уже привычного наваждения, Керем рухнул на барный стул, тоскливо оглядел танцпол, опрокинул в себя бутафорский шот и… сразу же выпрыснул его на Аныла, обдав облаком мельчайшей мокрой пыли.  — Это что, алкоголь? — Керем наклонился, пытаясь почувствовать в опустошённой стопке запах. Аромат спирта, нескончаемых приключений и неотвратимого похмелья ударил ему в голову. Он поморщился, вспоминая Марди Гра* и рассол, который ему каждый раз пихали сердобольные студенты откуда-то из бывшего СССР. Аныл заржал, толкая стоящего рядом Сарпа плечом. Их пранк* явно удался. Бубнеж в громкоговоритель известил: очередной кадр завален.  — Тут вообще ничего безалкогольного нет, — продолжал гоготать экранный лучший друг. Статус их отношений в реальной жизни Керем в тот момент определить не мог, он застрял между определениями «брат» и «идиот, которого я не знаю».  — И коктейли? — удивился Керем. Пока с его лица стирали подтеки, он слышал перешёптывания гримёрш, разыгрывающих на камень-ножницы-бумага подготовку актрис к следующему действу, которое включало пять маргарит и напускное веселье.  — И коктейли, — подтвердил влезший в разговор Сарп, и тихо продолжил подливать в невинный мохито кашасу*. К съёмкам девочек в их стаканах горючего было столько, что это пойло свалило бы и заядлого байкера. Не говоря уже об актрисах, которые и не подозревали, что после грима их ждёт убойная доза волшебных напитков. Керем стоял у барной стойки в ожидании своего эпизода и, словно маньяк, неотрывно смотрел как Ханде зашла на второй круг, запивая один коктейль другим, похлеще. Элвис бы посоветовал подождать того, что будет дальше; Бурсин подумал: кто он такой, чтобы противиться воле короля. Пьяный дьявол или ангел, в любом случае, это что-то новенькое. Режиссёр, тем временем, похвалил его оцепенение, приняв его за актерскую игру, глубоко передающую душевные терзания Серкана. Это задело парня за живое, и следующие сцены он отыграл так, что им гордился бы и Станиславский. Если бы он снизошел до конвейера турецкого мыла, конечно. «Стоп. Снято. Камера. Мотор.» Размывалось в голове Ханде. Она не поняла, почему люстра на потолке вдруг начала танцевать фокстрот. Если бы сейчас подбежал сумасшедший журналюга и начал задавать идиотские вопросы, то она бы ответила, что ей сейчас тепло. Без комментариев. Этот сет, обычная рутина, стал очагом. Актриса сделала очередной глоток бутафорской маргариты и улыбнулась:  — Серкан, ты пришёл, — протянула уже Эда, подошедшая к Серкану за объяснениями. Ее взгляд был подозрительно расфокусирован и в глаза экранному суженному получалось смотреть через раз. «Талант не пропьёшь», — подумал Керем, наплевал на все и опустошил стакан с совсем не бутафорским виски. В этот же момент она с тоской посмотрела на то, как он скрестил руки. Ханде внезапно захотелось положить голову на барную стойку, чтобы Керем зарылся пальцами ей в волосы, слегка потягивая их на себя. По ее спине от предвкушения пробежали мурашки. Он только увидел слишком широкую для этого контекста улыбку Эды. Пришлось переснимать, но им удалось ограничиться одним дублем. Стоп.Не снято.Камера.Мотор.Перерыв.Сцена десятая.Стоп.Шум.Звук.Нет звука.Тишина. Она не могла сказать, какие слова слышала, а какие звучали только в ее голове.Съемки ещё шли, камеры точно в работе, но вокруг все занимались своими делами, веселились и называли друг друга реальными именами. Монтажеры и это порежут, превратив в конфетку. Душное помещение постепенно наполнялось тяжёлыми парами алкоголя. Ханде и Керем раз за разом собирались с силами и отыгрывали отрепетированные сцены. По кусочкам собирая историю стука в одну из миллионов дверей Стамбула. Им осталось отснять всего один эпизод, диалог Эды и Эфе, с Серканом на заднем плане. Они прогнали его уже пару раз, заливая успех мохито. Финальные штрихи писались без звука. Ханде называла эти кадры парадом затылков.  — Иди сюда, — ворвался в марево тягучих размышлений голос Али. — У нас будет конкурс на лучшую Султаншу.  — А кто Султан? — заинтересованно спросила Ханде. Ей осточертело быть сильной и независимой. На сегодня хватит самостоятельности.  — Я, конечно, — удивился Али. — У меня даже в резюме это есть.  — А, я — пас, — тут же среагировала она, косясь на стоящего у барной стойки Бурсина. Внезапно снова захотелось суверенитета. По крайней мере, от государства по имени Эрсан Дуру.  — Как знаешь, — пожал плечами Али и двинул к Мелиссе, оставляя девушку в выбранном ею одиночестве. Но оно продлилось недолго. Керем даже не успел дойти с наполненными заново бокалами, как к Ханде с горящими глазами подскочил Хакан:  — Моя госпожа, надо танцевать, — без предисловия выдал он. От подоспевшего Керема не ускользнуло, что и режиссёрская братия не устояла перед делами Сарпа и Аныла.  — Мы же все отсняли, — попытался было возвратить Керем, но почувствовал, как подоспевшая ассистентка уже прикрепляет к нему микрофон.  — У меня кадр засвечен, без него никак, — обрубил он. И, в противовес обмотанным вокруг торса проводам уверил: — мы без звука же уже пишем, только общие планы.  — Точно? — ещё раз уточнил Керем, будто от его вопроса могло хоть что-то измениться.  — Точно, — кивнул Хакан и пошёл настраивать аппаратуру. Так они и оказались посередине танцпола, в третий раз кружа в медленном танце.  — Почему ты отказалась от затеи Али? — сразу же спросил Керем о том, что волновало его больше всего. Али выглядел как подельник преисподней, а к таким субъектам девушек тянет словно магнитом.  — Только ты можешь быть Султаном моего сердца, — пожала плечами Ханде и захихикала от собственного каламбура. Ему только и оставалось, что застонать от бессилия.  — Керееем, — вдруг протянула Ханде, не переставая улыбаться, она ленно положила руки ему на плечи и повисла, перенося вес своего тела на него, — ты такой сильный!  — Как Лев? — Бурсин поддерживал девушку за талию, отгоняя непрошеные мысли. Она и правда осела в его объятиях, их тела находились неприлично близко друг от друга, а жар от неё разжигал в нем и так бушующий огонь. Если бы рядом были бесконечные леса, они погибли бы от сладостного пожара. Бар Ардуча, который использовали почти все сериалы, к сожалению, идеально соблюдал пожарную безопасность. Мечтам Керема было не суждено сбыться.  — Как стадо львов! — уверенно произнесла Ханде и уткнулась носом ему в шею. Она чувствовала, как в нем пульсирует кровь, как кипит в его венах. И наслаждалась этим. Морок поглотил ее полностью, и в голове лишь бродили мечты о ветре, пустыне и кострах. Ее не волновало что львы, по природе своей, не уживаются в стаях. Да и если у них складывается прайд, то там лишь один лидер. Грива Керема в тот момент говорила ей, что безусловным лидером был он. И он выбрал ее. Остальное не важно.  — Хорошо, небесная, — Керем одной рукой гладил ее спину, продолжая другой поддерживать девушку. Его мир сузился до метра вокруг неё. Статисты уже давно разбрелись, режиссёр переключился и влюблённо снимал как поёт захмелевшая Башак, заставляя ее снова и снова повторять куплеты, а все остальные… они уже давно поняли, без слов и заявлений, что существуют все и эти двое. Пересекающиеся вселенные.  — Мне так спокойно. Керем замер. Его ладони застыли на ее спине, он даже пропустил пару вдохов. Ханде всегда была закрытой книгой, это и пленило Бурсина, жаждущего разгадать загадку этой девушки. Но если он и узнал что-то о ней в последнее время, так это то, что она не могла обуздать свои тревоги. Спокойствие, ее спокойствие, для него было золотом.  — Съемки окончены! — провозгласил рупор, руша образовавшийся вокруг них кокон. Музыка затихла. Все вокруг засуетились, собирая разбросанные по всему бару личные вещи.  — Ты выглядишь как ангел, — начал напевать Керем, не выпуская Ханде из своих объятий, — ходишь, как ангел, — продолжил он, ближе приближаясь губами к ее уху, — поёшь, как ангел, — симпровизировал он, — я не поумнел, — усмехнулся он сам себе, — так как ты замаскировавшийся дьявол. Он осторожно поцеловал ее в уголок губ, наслаждаясь самой возможностью это сделать. Ханде была совсем не против, она мурлыкала напетую им мелодию, позволяя его губам прикасаться к её. Она перестала повторять куплеты едва почувствовала, как его рука покинула ее талию. Ей на миг показалось, что эта сладкая пытка закончена, и придётся брать себя в руки, отгоняя непрошеное мечтательное настроение. Но он тут же коснулся ее скулы, слегка задевая ухо и зарываясь пальцами в волосы. Ханде приоткрыла губы, неосознанно делая это жест приглашением, а большего Керему и не надо: он медленно и тягуче поцеловал ее. Бурсин, по привычке, все ещё придерживался стандартов турецкого кинопрома — его поцелуи скорее дарили обещание, чем кидали в омут с головой. Он переместил руки на ее талию и нехотя разорвал поцелуй, замечая, что она так и не открыла глаза, полностью отдавшись тактильным ощущениям. И был прав, ведь сил держать марку, осанку, что бы то ни было — у Ханде не осталось. Она откинулась в его руках, и только Керем удерживал ее на плаву. Это касалось не только этого момента: в последнее время он был тем зелёным светом, мерцающим для неё по ту сторону Босфора*. «Соберись, Керем» — проклинал он себя, пытаясь справиться со своим сердцебиением, но участившееся дыхание выдавало его с головой. И тут, благодаря секундной адреналиновой ясности, Бурсин определился — Аныл точно его брат навека. Мысленно поблагодарив весь каст, который как по мановению волшебной палочки исчез с локации, Керем провёл языком по ее нижней губе, как ему всегда хотелось, и углубил поцелуй, скользнув языком ей в рот. Вкусно. Ханде вкусная. По спине предательски тек пот, и так жаль что это, как и подгибающиеся колени, нельзя списать на неумелых работников съемочной площадки. Продолжая развязно целовать своего ангела, он не заметил, как она перетянула инициативу на себя. Причёске Керема пришёл конец — Ханде потянула назад отросшие пряди, предоставляя себе доступ к его шее. Она делала все на грани — оттягивала губами его кожу, но ровно так, чтобы на завтра ее осталось следов, целовала его кадык, спускалась ниже, к ключицам, оставляя влажные дорожки. В какой-то момент это стало для нее слишком. Еще одно прикосновение - и она взорвется. Полностью насладившись своей дьявольской выходкой, Ханде провела ладонью по его шее, не решаясь спуститься ниже, и отстранилась, не убирая ладонь с его груди. Для них уже ничего не будет как прежде — они прошли точку невозврата. Оказалось, что все же в помещении они не одни. Едва к Керему вернулась возможность хоть как-то соображать, то он заметил, что на них удивленно смотрят вполне твердо стоящий на ногах Чагры и Башак, которой этой самой твердости точно не хватало. Они подошли попрощаться. Чагры только кивнул, а Башак нацепила на Керема свой глупый ободок, превратив парня в звезду вечера. Она похлопала его по плечу и посоветовала не разворачивать свой подарок сегодня:  — Это надо было делать, когда никто не видит, — многозначительно произнесла она и направилась к выходу. Керем только усмехнулся, за ним не следили разве что в чулане собственного дома. Хотя и там он не чувствовал себя в полной безопасности от чужих глаз. Но в чем-то его экранная боевая подруга была права, между ними теперь может возникнуть нечто прекрасное и торопиться совсем не стоило.  — До завтра, Ханде, — нехотя попрощался он, не отрывая взгляда от ее припухлых губ. Рука Ханде непроизвольно дернулась к покрасневшим губам:  — До завтра, Керем. Ему предстояло пересмотреть свои взгляды на религию. Монотеизм перестал существовать. Ханде была богиней и это следовало вписать в его новые жизненные ценности.