---
Возможно, долгие недели в камере несколько исказили её чувства, но даже так — это был лучший душ в жизни Геры. Напор воды бил, как ровные струи рилотских ливней — в детстве она любила стоять под ними, зачарованная темнеющими небесами; тяжёлые капли стучали по коже — хлестали её, как говаривал брат, просачивались сквозь одежду; каждая капля ударяла сильно, и Гера чувствовала удар. Ей это почему-то всегда нравилось. Примечательно, что Траун любил точно такой же душ. Он, казалось, чуял её желания — сделать воду чуть похолоднее, чуть теплей, но не настолько, чтобы Гера с визгом выскочила из-под душа. Она смотрела, как он поправляет настройки, и с доверчивым любопытством подставила ладонь под струи — разумеется, температура идеальна. Неужто он наблюдает за ней так внимательно, что уже знает, какая вода ей нравится? Или всё проще — у них настолько точно совпадают вкусы, что он может принимать душ как всегда, и Гере тоже подойдёт? Она смотрела, как он шагнул под льющиеся струи, вода намочила волосы и потекла по его лицу, как его губы приоткрылись, и он потянул её к себе под воду. Она не знала, какой вариант более романтичен. Может, отчасти правда и то и другое. Он вымыл её всю — нежные, тёплые руки на коже. Выбрав роскошное, шелковистое мыло с запахом тонким и безобидным, он мыл ей ноги, бёдра, спину. Она мурлыкала от удовольствия, когда его ладони с успокаивающим мыльным шелестом скользили по чувствительной коже лекку. На «Предостерегающем» душ был совсем другой. Гера вспомнила отдающий химией соник, то, как он жалил порезы и ссадины, полученные, когда погибла команда «Призрака». Кожа шла пупырышками в холодном воздухе камеры; охранники наблюдали за ней сквозь тёмные прорези шлемов в окошечко на двери. Здесь всё иначе: лучше, счастливее. Так покойно. Она касалась Трауна, пока он купал её — провела руками по его сильным рукам, нежно дотронулась до ушей, и он подавил дрожь восторга. В камере был один нескончаемый глухой гул страха, уверенность, что её, как Каллуса, вот-вот потащат на казнь — … Руки Геры поползли выше. Траун закрыл глаза, на миг замер, пока она вела пальцы сквозь его влажные волосы, почёсывала кожу головы. Волосы у него были густые и тёмные, как чернила, немного не такие, как человеческие и как ласатский мех — единственные другие типы волос, которые она знала на ощупь. Мягче, гуще. Короткие, и всё же ей казалось, можно взять их в пригоршню и потянуть, дёрнуть его за волосы сильно, до боли, как нравилось Кэнану — … Как — … Она моргнула. Рука Трауна прошлась по заживающей ране у неё на бедре — мягкое прикосновение скользкой от мыла ладони. Губы нашли её шею, нежно поцеловали. Когда он снова встретился взглядом с ней, она улыбалась. Не было здесь ни боли, ни страха смерти. Она не чувствовала даже, как жжёт мыло на бедре.---
Леди Синдулла, так звали её слуги — не в лицо, но Гера подслушала их в тот же вечер, консультируя Тешити по поводу меню на ужин. Траун уже рассказал поварихе о вкусах Геры; откуда он это знал, Гера понятия не имела, но от вида нескольких любимых блюд в списке Тешити в груди расцвело тепло; он знал её, знал без расспросов. В соседней комнате шёпот девочки, еле слышно: леди Синдулла — статуэтка — в спальне — … Гера таращилась на список; улыбка замерла на её устах. Она не услышала следующего вопроса Тешити и вынуждена была поднять глаза, сложить губы в озадаченную виноватую ухмылку. — Я сказала, мастер Траун уже предоставил ингредиенты для большинства этих блюд, — Тешити пробежала пальцем по списку. — Вчера вечером он отправил мою дочь и сына Сурты в город со списком покупок для вас — он часто посылает детей в город с поручениями, так они могут встретиться с друзьями и посмотреть, чем богат Корусант. Гера подставила голову под поток слов, силясь понять их, в то время как её мозг решал совершенно иную задачу: анализировал сказанное в связи с Трауном, вписывал информацию в мурал, который формировался в её сознании. Он чуток, внимателен, даже к детям слуг; учитывает их возрастные потребности, находит способы развивать в детях независимость и поощрять ответственность, оставляя при этом место для развлечений. Значит, хороший человек. Заботливый. Хороший отец. Перед ней поплыло лицо Эзры с застывшей улыбкой — бластерный выстрел погасил жизнь в его глазах. Гера с трудом сглотнула, опустив взгляд, на мгновение чуя смрад обугленной плоти от плавленой липкой лужи органики на полу. Жидкость пристала к туфле. — Мэм? — кротко сказала Тешити. — Да? Улыбка вернулась, ярче, чем прежде. Болезненный ком в горле Геры внезапно растаял; на её туфле не было пятен, на кухне — запаха, кроме свежих фруктов. Храня счастливое выражение лица, она обернулась к Тешити — та, явно обеспокоенная, придвинулась к ней. Всё хорошо? — словно бы вопрошала Тешити. — Вы в порядке? Он — ..? Болезненный ком вернулся. Он — ..? Гера отвернулась, сосредоточилась вдруг затуманившимся взглядом на меню. Он причинил вам зло?.. — Здесь вы в безопасности, мэм, — шепнула Тешити, положив пальцы на ладонь Геры, и оглянулась через плечо на дверной проем. В лице служанки не было страха, лишь игривая тревога. Она снова повернулась к Гере; тревога в глазах смягчилась, стала теплом. — Он хороший человек. Да. Гера сама видела тому множество доказательств, и все они всплыли в памяти разом, грозя её затопить. Траун перевязал ей ногу, касаясь клинически, осторожно, ни разу не поглазев туда, куда бы ей не хотелось; Траун беседовал с ней каждый день, составлял компанию и приносил еду, чтобы она в своей камере не утратила времени счёт. Траун, с борьбой и болью в лице, отвёл от себя руки Геры, отказался ею воспользоваться, пока она была его пленной. Траун спас её. Траун привёз её сюда. — Он сдержан, — шептала Тешити, ещё тише, — и порой кажется бесчувственным, но я свидетель — это не так. — Запнувшись, она снова оглянулась на дверной проём и обняла Геру, быстро и крепко. — Вы здесь будете счастливы. Гера улыбнулась, переполненная радостью до такой степени, что у неё дрожали губы, на глазах стояли слёзы. Она вцепилась в руку Тешити, прижалась к ней, когда та попыталась вырваться, и ответила: — Я уже счастлива.---
Хороший человек. Вдумчивый. Она видела, как он поглядывает на неё, пока день клонился к ночи, и знала — его взгляд достаточно остёр, чтобы заметить лёгкие признаки стресса в её лице. Они сидели у него в библиотеке, одни, деля место на кушетке у окна и соприкасаясь лодыжками — лицом друг к другу, спиной к стенам. Глаза Геры были прикованы к книге; она смотрела, но не читала. Траун заметит. Он всегда замечал. Он переместил ногу, нежно коснулся её голени, привлекая внимание, и отметил: — Ты тревожишься. Он сверлил её глазами. Что он такого видел, чего Гера видеть не могла? Она устало улыбнулась в ответ: — Мне скучновато. Другому мужчине она, скорее всего, не решилась бы сказать такое — тот мог принять это за оскорбление или истолковать против неё, словно любой, кому скучновато сидеть вместе и читать в библиотеке, интеллектуально ему не ровня. Однако Траун ухмыльнулся, тут же закрыл книгу, и Гера поняла, что ему тоже это знакомо — зудящая жажда двигаться, что-то делать, работать. Бежать. Убежать отсюда. Руками что-то делать, только и всего. Сидя напротив Геры, Траун глянул в окно на тёмное небо с редким белым мерцанием лёгкого снегопада. В глазах его загорелась искра. — Пойдём. Он встал и отложил книгу одним изящным движением, после чего протянул ей руку в старомодном рыцарском жесте — Гера его видала в голофильмах, но в реальной жизни никогда. Не на таких мирах, как Рилот и Лотал. С волнением сердца она потянулась ему навстречу, и искра передалась ей с его ладони. — Куда мы идём? — спросила она. Он потянул её к себе, поднял на ноги, и, прежде, чем Геру успело опечалить расставание их рук, переместил ладонь ей на талию и вывел из библиотеки в коридор. Траун молча надел сапоги и сделал бы то же самое для неё, дай она ему возможность — но, хоть его точные намерения и оставались загадкой, энергия заражала, так что Гера немедленно натянула сапожки и заправила в них брюки, чтобы защитить себя от снега. Он с улыбкой принёс два плаща — тот, что носил вчера вечером, когда привёл её к себе в дом, и другой, поменьше, которого она ещё не видела, — и Гера не могла не улыбнуться. Плащ, который он велел для неё сшить, был таким плотным и тёплым, что Гера почти не почувствовала порыв холодного ветра, когда Траун открыл входную дверь и вывел её во двор. Снег проваливался под сапожками, слишком свежий и рыхлый, чтобы держать её вес. Траун шёл впереди, торя путь, оставлял следы, чтобы Гера могла ступать в них. Далёкий свет Корусанта отбрасывал на его кожу странные тени, превращал в силуэт; он мерцал перед ней и порой чуть ли не исчезал. Мгновенная вспышка — чёткая фигура впереди — миг спустя почти полная темнота. Световая граната. Крик боли. Запах серы. «Здесь прекрасно», — думала Гера, глядя, как свет играет на падающем снегу. Совсем не так, как в суровые сухие зимы на Лотале, где они с Кэнаном — … Совсем не так. Гораздо лучше. Чем дольше шли они, тем слабее горели огни города-гиганта, и вскоре путь освещали лишь луны и звёзды. Склоны горы нависали над ними, облачённые в тени, и Гера щурилась, чтобы определить, какие скалы — уступы, какие скрывают пещеры. Траун нырнул впереди за укрытый снегом хребет, остановился и ждал, пока она подойдёт. По ту сторону ей открылась природная ниша — защищённое, но открытое укрытие от снега, будто созданное, чтобы сидеть и смотреть на ночное небо, всеобъемлющее, бездонное. Гера ступила вперёд, не глядя, глазея только на звёзды, позволяя Трауну себя вести. Прислонилась к нему без раздумий, радуясь его теплу, складкам плащей меж их тел — толстый материал делал мягкими и удобными его крепкие мышцы, твёрдые плоскости тела под тканью. В памяти всплыли ранние утра, проведённые в постели на восходе солнца — ощущение тела мужчины рядом под покрывалом, его тёплой кожи, самого присутствия, такого важного. Полного жизни. — Сюда больше никто не ходит, — негромко сказал Траун, не отрывая глаз от ночного неба. Облака плыли, тут и там затеняя звёзды тонкой прозрачной дымкой. — У слуг есть свои укромные места, куда они время от времени ускользают. На другой стороне горы, где видны городские огни. Там кое-где площадки для туристов — сюда летят со всех концов галактики ради корусантского огненного небокрая. Гера молчала. Как и Траун, она смотрела в небо; необъяснимые чувства сжимали горло. — Я же предпочитаю смотреть на звёзды, — прошептал он. — Думал, что это понравится и тебе. Она прижалась к нему; в сердце потеплело. Он прав. Ей плевать на город; ей нужно незагаженное небо, звёзды. Галактика, вольная и открытая всем ветрам. Какой-то миг она была на грани слёз.---
Снова утро. Она разбудила его поцелуем, но не в губы, а в бедро. Ртом заставила проснуться, горячим, влажным языком лаская член. Он уже успел привстать, когда Траун поднял голову и посмотрел на неё из-под тяжёлых век. Его рука нежно легла ей на лекку. Было время, не так давно, когда для Геры это было наименее приятным в отношениях с мужчиной. Делала она это только для того, чтобы доставить возлюбленному удовольствие, ответить взаимностью. Она вспомнила Кэнана, его вкус и запах, возбуждающий и отталкивающий одновременно. Память горчила на языке. Тут же было другое. Ничто в Трауне не отталкивало её, и даже ноющая челюсть ощущалась теперь приятной приправой, словно бы удовольствием сама по себе. Гере казалось, она могла бы делать это часами, пока хорошо было Трауну. Пока он этого от неё хотел. Но он отлучил её от своей плоти прежде, чем кончить, захватил губы в плен поцелуя, уложил её на спину и с улыбкой скользнул вниз, меж её ног. — Твоя очередь, — сказал он.---
Он её поцеловал. Знакомое чувство. Вкус незнакомый. Этот вкус ей нравился — губы его на её, мягкие, тёплые — запах и ощущение кожи, так непохоже, непривычно. Вкус совсем не как у Кэнана, резкий, холодный. Вкус, который ей не — … Гера моргнула, чуть отстранилась, ахнула — под веками вспучилась и опала тьма. Она чувствовала на губах губы Трауна, улыбнулась, прижалась к нему. Мягкий, тёплый. Ничуть не неправильный вкус.