From Grace | Неблагодать

Небо над усадьбой было почти темно; куда бы ни взглянула Гера, ввысь ко звёздам били далёкие ореолы света. Она сошла с шаттла, ошеломлённая, закутанная в плащ Трауна — слишком широкий для её плеч, но тёплый, защита от резкого холода, когда они ступили в горный вечер. Одной рукой Траун обнял её за плечи, вторая лежала под локтем тёплой точкой опоры. Он касался её сейчас тесней, чем когда-то раньше, за исключением того дня, когда прижал к полу камеры. Они шли по снегу к особняку. В усадьбе горели огни, давая Гере некоторое представление о её размерах. Она мельком разглядела в сумерках тепличный сад, парящие вазы среди теней. Навстречу спешил деваронский мальчик-подросток; он застенчивым шепотком приветствовал Трауна и прошагал по снегу к шаттлу, не обращая внимания на вопрос в глазах Геры. — Верак, — сообщил ей Траун. — Сын моей экономки Сурты. Сейчас вы с ней познакомитесь. Позади ожил шаттл — с посадочной площадки Верак вёл его в ангар. Гера глядела через плечо, запоминая расположение и конструкцию ангара — пригодится для побега. Она повернулась к дому и увидела открытую входную дверь, а на ступенях перед нею тройку женщин. Они пытливо смотрели на Геру. Сердце ёкнуло, удивление и облегчение вспышкой тепла разлились по нервам. Дом, полный женщин, и почти все нелюди! Если уж ей довелось очутиться на Корусанте под надзором имперского офицера, трудно было придумать более безопасное место. Слуги расступились, чтобы пропустить Трауна с Герой в прихожую. Ясноглазая тви'лечка закрыла за ними дверь, с нескрываемым восхищением глядя на лекку Геры. Из-под ведущей в вестибюль арки за Герой с любопытством наблюдала тви'лекская девочка лет десяти-одиннадцати, в пижаме. У девочки была коричневая с зеленоватым оттенком кожа, как и у старшей тви'лечки. Гера с трудом заставила себя встретить их взгляды; при виде собственных скованных запястий её настигли смущение и растерянность. Она вдруг увидела себя глазами этих женщин — их благородный господин привёл домой преступницу. — Приказы, сэр? Гера взглянула на вопрошающую. Это была молодая человеческая красавица — голубые глаза, золотистые волосы, светлая кожа. Она стояла прямо в своём простом голубом платье, с высоко поднятой головой, сдержанная и совершенно уверенная в себе, будто и не служанка, а хозяйка дома. Гера насторожилась; казалось, от девушки веет какой-то жутью. — Пока нет, Гири, — тихо сказал Траун. Ещё одна служанка, пожилая деваронианка, приблизилась было, чтобы снять с плеч Геры плащ, но Траун дал ей знак отступить. Гера напряглась — кто-то с деликатностью коснулся её локтя. Она обернулась и увидела ту женщину-тви'лечку. — Велите занять гостью, сэр? — с надеждой спросила служанка. — Нет, Тешити. — Траун осторожно привлёк Геру к себе, заставляя Тешити отпустить её руку. — Вы сможете поговорить с ней утром. Сурта и Гири многозначительно переглянулись. — Она останется на ночь, сэр? — спросила Тешити. Траун повёл Геру вперёд сквозь стайку служанок; те расступились, но скопом последовали за ними в широкий вестибюль, залитый светом неярких ламп. — Мисс Синдулла остаётся здесь на неопределённое время, — ровно сказал Траун; его голос ничего не выдавал. — Тогда, сэр, мне надо узнать её кулинарные предпочтения, — сказала Тешити. Она ускорила шаг и поравнялась с Герой, когда они остановились у подножия лестницы, ведущей на второй этаж. Траун повернулся к Тешити с натянутым лицом, однако голос был всё ещё тих и вежлив. — Поговоришь с ней утром, Тешити. — Он слегка сжал руку Геры; она подняла голову и обнаружила, что смотрит прямо ему в глаза. — Хорошо? — спросил он. У Геры отчего-то перехватило горло. Она не смогла отвести взгляд и лишь сказала: — Да. Час стоял поздний; не стоило беспокоиться из-за того, что Траун отослал слуг прочь. Однако, глядя им вслед, Гера чувствовала, как проступает пот под одеждой. По телу шла дрожь, хотя в груди зажглась искра жара. Дождавшись, пока они останутся одни, Траун опять повернулся к ней. Теперь его лицо было непроницаемо. — Сюда, наверх, — глухо сказал он. Лестница привела в новый зал. Мраморные потолки и стены казались лёгкими, мягкими и живыми, обработанные и обставленные так изысканно, что, казалось, дышит весь дом. Гера крутила головой, в подробностях фиксируя план этажа. Траун остановился у резной старинной двери. — А наручники…? — упёрлась Гера, пока он открывал дверь. — Сейчас, минуту. Он вошёл внутрь — зажёгся приглушённый свет — и остановился в паре шагов от двери. С порога Гера видела, что это спальня, но и только; она нерешительно шагнула вперёд и поравнялась с Трауном, а потом повернула голову и увидела, что кровать одна. Это могли быть её личные покои, комната, приготовленная только для неё. Но Гера отчего-то знала — нет. Она уставилась на кровать — кровать Трауна — не говоря ни слова, а потом повернулась к нему с горьким разочарованием на лице. Он встретил её глаза взором настолько далёким и тусклым, что ей стало ясно — по-настоящему он её не видит. Разумом он устранился из ситуации, оставил только тело, которое двигалось, как машина — подвело её к кровати, раздело отрешёнными движениями, — Гера стояла недвижно, дрожа от обиды, — и бережно уложило на середину матраса. Чёрная статуэтка у изголовья кровати, казалось, глядела на неё сверху вниз, горько рыдая каменным ликом. Упрямо сдерживая волну гневных слёз, Гера смотрела, как Траун притягивает её руки в магнитных наручниках к изголовью. Он касался её тепло. Медленно. Нежно. Целовал её груди, дразняще водил пальцами между ног, даруя слабые всплески нежеланного удовольствия. Гера закрыла глаза и отослала свой разум прочь. Отрешённая, онемелая, она неподвижно лежала, пока он готовил её тело к тому, что должно бы причинить боль — закрывала глаза покрепче, а он нежил, ласкал её, пока тело её не стало готово дать ему то, чего он хотел. Она стиснула зубы и отвернулась, когда он раздвинул ей ноги. Отказывалась открыть глаза, увидеть, как он выглядит без одежды, — отказывалась вообще признавать, что здесь происходит. Он приготовился взять её. Несмотря на все его усилия, она почувствовала неприятное жжение, искру боли, когда он толкнулся внутрь. Тьма поглотила её. Душа тряслась внутри, бунтуя против плоти. Она попыталась покинуть тело и не смогла. Время остановилось. Неисчислимый миг спустя пришло тепло. Оно поднялось из глубин души к коже, погрузило в колыбель уюта, будто бы она рождалась вновь. Веки Геры затрепетали, встречая эту новую жизнь; она позволила своим глазам открыться и смотреть. Губы её разомкнулись, грудь вздрогнула. Траун склонился, прижимаясь к её животу своим, плоским и твёрдым, и согрел ей губы поцелуем. Она тихо улыбнулась про себя, в восторге недоумевая, почему он так близко, когда это началось, а между тем обнаружила, что сама целует его в ответ — сначала неуверенно, затем страстнее, в свежести жаждая всего: его вкуса, напора, тепла его тела на ней, бесконечной близости и неги этого мгновенья. — Лучше? — прошептал Траун, щекоча дыханием беззащитную плоть её обнажённого горла. Гера выгнулась ему навстречу, обвила ногами его бёдра — вот ответ. Зачем она раньше закрыла глаза? Он так красив — крепкие мускулы, кожа в румянце глубокого синего цвета, блестит от пота; врождённое изящество, сила в каждом нежном движении. Никогда раньше она не чувствовала себя так — будто нова и дополнена совершенно, будто тело его предназначено для неё, идеально подогнано к ней, создано, чтобы доставлять ей негу и радость, когда она больше всего нуждается в этом. Кожу покалывали горячие искры, и каждый нерв пел, требуя больше; каждое прикосновение тела Трауна разжигало огонь сильней. Почему она раньше в нём сомневалась? Она обратила взор к потолку, слушая вздохи и стоны, льющиеся с её губ и его — не так, как наблюдает за живыми бестелесный дух, но как верующий внимает храмовым гимнам. Если он хочет, она останется с ним навсегда. В оковах или на свободе, в этой большой усадьбе или в бегах — значения не имеет. Это же совершенно естественно. Ей ничего не хотелось сильней.