destructive ones like me fold when there is nothing to bust

Отставши от дружной толпы одноклассников, что смеялись, показывали пальцами и в шутку переругивались, даже не обернувшись на него, Максим одной рукой пытался пригладить растрепанные волосы, а второй теребил лямку тяжелого рюкзака, прикусив губу. Что же, не привыкать. Добило парня даже не молчаливое отторжение сверстников, не тучи, которые, начав спешно сгущаться в небесах, предвещали очередной ливень, и даже не младшеклассник на велосипеде, который обрызгал Максима из лужи, а один-единственный взгляд человека, которым юный Скуратов долго и молчаливо восхищался. Презрительный, ледяной взгляд Федора Басманова скользнул по Максиму, не задерживаясь, точно бы по свежеокрашенной стене. – Интересно, – громко спрашивает он у своего приятеля Афанасия, когда оба останавливаются у школьной калитки перед тем, как разойтись по домам, – Серебряного мамка отпустит с нами в клуб или опять в театр потащит, как в прошлый раз? Среди гогота, который издает и Афанасий, и неизвестно как затесавшийся к ним вечно пьяненький Васька, высокий, почти девичий смех Басманова раздается звоном колокольчика. Писаный красавец Федя: черные-черные волосы, загадочная полуулыбка, бледные ладони, иногда – темная помада. Вот бывают такие люди, на которых смотреть – не насмотреться, и Басманов один из них. Мало того, что красивый, так еще и талантливый: капитан школьной команды по баскетболу, постоянно рисует что-то – если не на выставку, так плакат какой-нибудь, за ЗОЖ или против курения, – говорят, что еще и поет… В общем, Максимке, мелкому, белобрысому (настолько, что кажется, будто у него нет ни ресниц, ни бровей), да еще и «сыну мента», как о нем отзываются – на самом деле Григорий Лукьянович был следователем, но кому какое дело, – до Феди как до луны, а может, и еще дальше. Иронически что-то проговорив, Басманов одаривает своей фальшивой улыбкой обоих друзей и, перекинув ремень кожаной сумки через плечо, идет домой. Засунул руки в карманы, чуть сгорбился, втянул шею в плечи, затем, остановившись на углу под знаком «Осторожно, дети!», достал сигареты и закурил. Не успел Максим подойти поближе, как его обнаружили. – Хуй знает, кто ты, – тихим голосом произнес Басманов, затянувшись, – но если ты думаешь, что я не вижу, как ты сталкеришь меня второй месяц, ты пиздец как заблуждаешься. – Ты у нас такой бедный-несчастный, – продолжал Федя, не обращая внимание на то, как Максим покраснел и принялся икать, – пялишь на меня чуть ли не из-за мусорных баков, аж глаза горят. Фоткал меня небось? Ну скажи, фоткал. – Он стряхнул пепел с кончика сигареты на асфальт. – А потом дрочил. – Я н-не мастурбирую, – только и смог выдать Максим. Басманов закатил глаза. – Попизди-попизди мне тут. Иссиня-черные волосы Феди блестели на солнце остывшими угольками. – Стой, ты же этот… – Федя защелкал пальцами, вспоминая. – …Как его… И всмотрелся в лицо Максима. Последний аж засиял от свалившегося на его голову счастья, но Басманов поспешил его огорошить внезапным: – Сын ментовский, правильно? – Мой папа следователь, – отвечал Максим, против своей воли краснея. Басманов усмехнулся. – А по тебе и не скажешь, что ментовский сын. Нихуя ты не стрессоустойчивый. Синие глаза Басманова блестели похлеще волос, однако сердце Максима сжалось от сочувствия, когда парень увидел, какие под этими васильковыми глазами вырисовываются синяки. Басманов сказал что-то еще, но Максим не расслышал, любуясь. Пришлось переспрашивать: – А? Федя рассмеялся, и смех этот, как обычно у курильщиков, резко и без предупреждения перешел в кашель. – Я говорю, если ты на меня не дрочишь, значит, за что-то папке хочешь заложить, да, мелкий? – Есть за что закладывать? – вдруг ляпнул Максим и тут же внутренне устыдил себя за такую глупость. Федя рассмеялся снова, уже тише. – Слабоумие и отвага? Понимаю. Интересный подход. Художник, певец, автор множества плакатов, воспевающих ЗОЖ, и просто красавец бросил на асфальт первую сигарету, которая взяла и покатилась в отверстие слива, вытащил из пачки вторую и щелкнул зажигалкой. – Славный ты парень, – беззлобно, почти что мягко отозвался Басманов, покручивая свободной рукой выбившийся из хвоста локон. – Тупой, что есть, то есть, но славный. Мне нравятся те, кому нравлюсь я. Федор затянулся, и Максим снова не мог оторвать взгляда от своего солнца: тонкие пальцы, острый кадык, белая, по сравнению с черными волосами почти что мертвенно бледная, кожа. – Как тебя звать-то, булка с корицей? – спросил Федор, повернувшись к Максиму. Последний еле различимо прошептал свое имя. – Будем знакомы, – улыбнулся Басманов и вместо рукопожатия послал Максиму воздушный поцелуй. Через пару дней после этого воистину невероятного происшествия Максим набрался смелости и остановил Федора на пороге школы. Басманов сегодня превзошел сам себя: надел черный пиджак с узором из красных паучьих лилий, сделавшись похожим на какого-то злодея из Бондианы. – Чего тебе, мелкий? – спросил Басманов с насмешливой улыбкой, не забыв, однако, обменяться взглядами с Афанасием и Васькой. Солнце блеснуло, высветив на лямке Басмановского рюкзака пин с надписью «Нарцисс». – Что застыл, Макс? – снова произнес Федор. – Дай пройти. – Влюбился, что ли? – глумливо предположил Васька. К чести Федора, тот даже не улыбнулся. Набравшись смелости, Максим чуть не выкрикнул: – Вы вечером идете в клуб? – Да, – сказал Афанасий, дернув плечом; множественные веснушки делали его похожим на сельского парня, а вовсе не на грозу дворов, коей он и являлся на самом деле. – Возьмите меня с собой! – резко выпалил Максим. Лицо Басманова вытянулось настолько, что чуть не превратилось в гротеск.