Ненужная

Зима высушила из сада всё его пестрое богатство, накрыв растения и ровно постриженные кусты плотными слоями снега, но Тейя всё равно глядела на заснувшую природу с предельно трепетным вниманием. Снег под ногами хрустел, пока она неспешно прохаживалась между рядами клумб и кустов, покрытых белоснежным одеялом, рассматривала переплетение сухих ветвей, обернутых в иней. Слишком неспешно, должно быть, сверх меры — всеми способами оттягивая миг. В большинстве случаев все особо важные разговоры ей продуманы заранее, примерный план, основная суть, тезисно, что именно ей хотелось бы затронуть, что сказать, но сейчас, впервые за долгое время, её голова была неприятно пуста. Никаких размышлений, лишь тревога в избытке. Единственное, что помогало заполнить эту пульсирующую беспокойством пустоту — это воспоминания. Благо, не те, что отсылали её в летний фьерданский день, пускай и это давило со всех сторон: от вида ярко-белого снега мороз кусал её ещё яростнее, до самого мяса и костей. Однако думала она не об этом, не о той крови на фьерданском снегу. Рассматривая сад, вспоминала бесчисленное количество часов, проведенных здесь с Дарклингом за беседами, когда ещё была убеждена, что он — худшее её наказание за все те грехи, значимость которых уже давно померкла на фоне всех последующих преступлений. Вспоминала, как они бродили по этому леску около хижины, тот изогнутый мост, на котором неоднократно останавливались, помнила даже то малоприметное деревце, к которому он её прижал в издевательском желании взглянуть на её шрам, который впоследствии могли лицезреть все каждый божий день. Тейя провела множество времени на этом морозе, ощупывая взглядом каждую мелочь, каждую деталь, из которых прежде состояла её жизнь, и совсем не ведала, что должна чувствовать по этому поводу. Испытывала лишь какую-то призрачную тоску, ощущаемую совсем ненавязчивой на фоне неуемного беспокойства. Не могла себя заставить. Оказавшись наконец — после своей длительной прогулки по округе — прямо перед хижиной, смотря на неё из-под черного капюшона накидки, на который опускались белые хлопья, долго считала секунды, ожидая, что на шестидесятой отправится к ступеням, но вместо этого обреченно завернула в сторону и разместилась на стоящей в отдалении скамье, расположенной на небольшой площадке из досок. Эту скамью она тоже прекрасно помнила. Сама сидела здесь крайне редко, и все же… Те «хочу тишины» и «это единственный тихий уголок в двух дворцах?» помнились в деталях. Как оказалось, да, единственно тихий. Люди сюда практически не приближались, и оно и к лучшему, потому что иначе Тейю, чернильное пятно, так контрастно выделяющееся на белом фоне, точно застали бы за этим нелепо бесцельным блужданием. За которое ей было катастрофически стыдно, но недостаточно, чтобы наконец взять себя в руки. Сцепив руки в перчатках замком, она слегка откинула голову назад, выдохнув в морозный воздух пар, и воззрилась на серое тяжелое небо. Это просто смешно. Столько пережила и теперь страшилась всего лишь навестить свою некогда наставницу. Ничто не смогло Тейю убить, но мысль ступить на порог — убивала, мучительно и беспощадно. Что бы сказала Багра, подловив Тейю за подобной нелепицей? Самое дикое, что уже, право, и неизвестно. Казалось, Тейя совсем забыла Багру. Отчетливо помнила свою жизнь у неё, но они не виделись так долго, что в этот период времени уместилась немалая история, втиснулась целая вселенная, состоящая из выживания, потерь и переламывания своего духа по кускам. Тейя опасалась, что, пересекая теперь порог, не почувствует себя той, кем была. Почувствует себя незнакомкой, чуждой этим стенам и особенно — хозяйке хижины. Закрыла глаза, пытаясь представить лицо Багры, её голос и слова, но мысли плавали где-то на краю сознания, отнимая право на сосредоточенность. Тревоги, подобно кишащим паразитам, заполонили всю черепную коробку. Тревоги из-за чего? О, если бы она знала. Она казалась сама себе маленьким непослушным ребенком, сбежавшим из дома и вернувшимся только через непозволительное количество времени, опасаясь теперь праведного гнева. Хотя же, напротив, сбегала с дозволения и участия Багры. Боже, быть негласной советницей равкианского короля, своеобразной загадкой всея Равки, решать судьбы целых стран и при этом — вести себя подобным образом, как настоящее дитя. Превосходно. В какой-то миг вовсе захотелось просто отправиться обратно во дворец, под мягкий покров тепла и безмятежности, но тотчас же почувствовала от самой себя отвращение, и этот укол и послужил силой, внезапно поднявшей её со скамьи. Так резко, что сама себе не поверила. Неужели действительно идет? Прямо сейчас? Совсем скоро ступит на порог? Считала каждый свой шаг, который скрипом снега вколачивался прямо в виски. Считала, не глядя на хижину, смотрела только под ноги, так и пересекла всю тропу, оказавшись чудом на первой ступени. Одна, вторая. Поднялась на крыльцо, мимо кресел, в которых нередко сидела вечерами. Ступала осторожно и с затаенным дыханием, словно шла на краю пропасти. Протянула руку к закрытой наглухо двери, но в последний миг одернула, точно обожглась. Да что с ней такое? Тягостный вздох. Прислонилась лбом к плоской поверхности двери, пытаясь по крупицам, по жалким песчинкам, собрать хваленое самообладание и хладнокровность. А мысли тем временем заполнились вихрем вопросов. Те тревоги, ощутив близость прошлого, наконец обрели острое материальное воплощение. Что скажет Багра? Как отреагирует на её появление? Знает ли обо всем, что произошло? Что по этому поводу думает? Как много ядовитых упреков и замечаний придется вынести? Все ответы — за дверью. Иди. Взялась за ручку и, не постучав, открыла. Тут же окатило волной влажного жара, от которого Тейя совсем отвыкла. Господи. Уже совсем забылось, насколько здесь душно. Прошла в полумрак, когда-то кажущийся почти родным и привычным, тихонько затворила за собой дверь, чтобы не выпускать тепла, ощутила, как едва ли не закружило голову — то ли от безжалостного перепада температур, то ли… — Извините, мы не… — тут же услышала она растерянный мальчишеский голос, оборвавшийся на полуслове. Оборвался в ту секунду, как Миша увидел фигуру вошедшей. Мальчик пружинисто подскочил на ноги. Её взгляд, не удосужив вниманием мальчика, мгновенно притянулся, как намагниченный, к очагу и креслу, в котором был заметен ссутуленный силуэт. Багра даже не повернулась на звуки незваного гостя, не шевельнулась вовсе, не издала ни звука. Сидела, будто задремав. А напряжение в Тейе почти звенело, покалывало по всему телу, все нервы перетянулись, и в горле пересохло, чтобы сказать хоть слово. Единственное, что она сумела сделать — это неспешно снять с себя окропленный снегом капюшон и, посмотрев наконец на Мишу, что округлившимися глазами бегал по гостье, кивнуть ему в сторону двери. Дважды повторять не пришлось, мальчик низко-низко поклонился, так, что едва не утерял равновесие, захватил верхнюю одежду и побежал к двери, не потрудившись ничего объяснить Багре, которая и вовсе объяснений не требовала, будто не слышала никого. Это только отягощало ситуацию: Тейя совсем не представляла, как обозначить свое присутствие. Прочла невообразимое количество книг, но ни в одной из них не говорилось, каким образом надлежало вести себя в подобных абсурдных случаях. Молчание повисло тяжелое и плотное, прерываемое только треском поленьев в хорошо растопленной печи. Тейя не спешила нарушить эту тишину, пыталась только унять внутреннюю дрожь, пока стягивала с пальцев перчатки — нарочито медлительно, отвлекаясь этим действием от собственных мыслей, стягивала с каждого пальца по отдельности. — Фьерданка. С трудом не дрогнула. Замерла — и сердце вместе с ней, — пустым взглядом воззрившись в одну точку. Скажи что-нибудь, — приказала себе Тейя, но не находила в себе сил. Потребовалось усилие, чтобы стянуть наконец с пальцев перчатки и, почти по-хозяйски положив их на деревянный комод у двери, приняться за верхнюю одежду. Неизвестно, сколько она здесь пробудет, быть может, ей захочется уйти уже через пару фраз, но, если она не разденется, сварится в зимней одежде заживо. Этот жар от духоты всё тек по телу, выполняя работу замершего сердца, разгоняя по телу кровь в неистовстве. Едва дышала, окруженная духом прошлой жизни, утянутая в омут того иного, менее впечатляющего, но спокойного существования. И как же ей исправно выражать здесь мысли… — Могу я узнать, с чего Вы рассудили, что это я? — спросила она удивительно спокойно, расстегивая пуговицы накидки. Мелькнула мысль, не использовала ли Багра свой дар заклинательницы теней, однако подобным образом можно лишь почувствовать перемещение теней, невозможно по ним разведать обладателя. Тейя многое успела узнать о Малой науке из первых уст. — Мальчик так резко проглотил бы язык только в двух случаях, — объяснила Багра "это-же-очевидно" тоном. — Но появление своего сына я отличить сумею. Вот как. Стало быть, Тейя обратилась для бедного мальчика в уже не менее пугающий образ, чем сам Король Теней. Уверенно встала почти на одну ступень со страшнейшим человеком в Равке, только лишь благодаря своей приближенности к нему. Не только для Миши, очевидно, для многих. При этой мысли сердцу надлежало бы по обыкновению болезненно сжаться, но оно, так и замершее, никак не откликнулось. Холодным взглядом Тейя обвела пространство. Всё та же крохотная кухонька, с широкой печью и двумя креслами. Казалось, за всё её отсутствие мебель не сдвинулась ни на дюйм. Словно эти стены были оставлены позади только вчера. Ничто не изменилось. Багра, по тону, всё столь же ворчлива, реагирует так, точно их не разделили на столькие месяцы. Пространство всё столь же обыденно. Всё то же. Точь-в-точь. Но Тейя не та. — Долго же ты ко мне шла. Сперва со всем неприсущим ей простодушием Тейя подумала, что Багра знает о её нелепой прогулке по округе, и успела почувствовать призрачный укол стыда, но осознала, что речь не о том. Руки едва не задрожали. Частое её явление. Опустила взгляд на бледные пальцы, унизанные серебряными кольцами: новая попытка справляться с нервностью и тревогами. Крутить украшения. Ранее, когда несвоевременно подступали мрачные мысли о прошлом, Тейя вечно заламывала себе пальцы до боли в суставах, но рассудила, что это не слишком соответствующая её статусу привычка, и через стыд и нежелание попросила у Александра какое-нибудь одно украшение, чтобы было, чем занимать внимание в моменты тревожности. Он невозмутимо предоставил ей целую шкатулку, полную до краев драгоценного серебра. — Возникали некоторые… трудности, — ответила Тейя, упустив момент, когда вновь стала неторопливо крутить кольцо на указательном пальце. — Но я писала Вам письмо, — напомнила она сдержанно. — Вам его прочли? — Прочли. — Однако ответа не последовало. — Письмо не предполагало ответа. Я тебя услышала и приняла к сведению. Тебе нужно было что-то еще? Всё лучше и лучше. В какой миг ситуация дойдет до степени невыносимого? Этот процесс уже запущен? Багра же знала, что да. Конечно, нужно было. Больше всего Тейя нуждалась в единственном невраждебно настроенном к ней человеке, но получила взамен тишину безмерного одиночества. Тейя наконец оставила украшения в покое, рассудив, что эта нелепая ситуация не стоит её нервов вовсе. Она спасалась этой привычкой лишь когда тонула в страхе от прошлого, вцепившегося ей в спину. Сейчас это ни к чему. Взглянула на Багру внимательнее. Та всё так же держала незрячий взгляд на очаге, словно говорила с ним, а не с собеседницей, даже не повернула головы ни на дюйм. Исхудала ещё более, казалась чрезмерно хрупкой в кафтане, который стал ей чуть велик, хотя хрупкость, всегда казалось, было последним словом, которым можно охарактеризовать эту женщину. И волосы седы. Когда Тейя жила здесь, видела лишь несколько едва заметных седых прядей в множестве черных волос, теперь же… Однако Тейя не испытывала жалости. За одну только мысль о жалости Багра могла бы осыпать любого сострадальца сотней бранных слов. — Почему? — задала Тейя лишь один вопрос, не желая так просто отпускать тему письма. Не только письма, а вовсе всего этого положения, жестокого и несправедливого. Передать хотя бы пару слов через слугу было бы достаточно. За все эти месяцы. — Нужно же тебе было наконец от меня отцепиться. Даже почти и не укололо. Прошелестело мимо промерзлого сердца, не затронув. Напротив, уголки губ дрогнули в намеке на улыбку, но нельзя быть уверенной, что это не проявление нервности. — Вы всё равно что бросили меня одну на растерзание вашего сына, — констатировала она, но не с обидой, не с горечью и не со злостью, тон гладок в своей невозмутимости, как и прежде. Быть может, ей хотелось бы разозлиться, почувствовать, как гнев гонит кровь наравне с этой несносимой духотой, ведь это же тоже чувство, хотя бы одно, помимо вечной усталости и меланхолии в перерыве между исчезновениями из реальности. Но Тейя не была ребенком. Как бы ни хотелось порой переложить ответственность на иного человека, обвинить в жестокости и эгоизме, по-детски обидеться, понимала, что Багра никогда ничего не была ей должна. Никто никогда и никому не должен ничего. — Учитывая, как высоко ты поднялась — так уж тебе было худо? — спросила Багра, наконец едва заметно повернув голову, отчего беглый свет от пламени осветил размытые черты некогда острого, строгого лица. — Именно по тому, как я поднялась, можно рассудить, было ли худо. Багра, уперевшись руками в подлокотники, поднялась без помощи рядом стоящей трости, куда живее, чем ожидаешь от поседевшего, заметно одряхлевшего и истощенного человека. — Подойди ко мне, фьерданка, — подобно приказу. Давно прошли времена, когда Тейе могли приказывать все подряд, но сейчас она, не представляя, зачем, просто повиновалась. Приблизилась неторопливо и будто опасливо. Багра тотчас весьма точно нащупала её руки. Наткнувшись на металлические ободы колец, на секунду замерла, а после, грубо перебрав её пальцы, внимательнее остановилась на безымянном, который, очевидно, пустовал. Мысль, что Багра могла предположить, будто он мог бы не пустовать, несколько пугала и даже… смущала. После этого Багра не прекратила свой внезапный досмотр. Оттянула пальцами дорогую ткань платья у запястья, неприязненно скривив губы. Сперва довольно бегло прошлась по её предплечьям, но спустя долгую секунду нахмурилась, помрачнела, отчего заметнее пролегли морщины. Вернулась ладонью к левому предплечью, крепко сжав пальцами. Именно там, где крылся под тканью шрам, оставленный когтями тьмы. Ранее Тейя не задумывалась, способны ли заклинатели чувствовать присутствие их силы, невольно заложенной в ранах остаточными крупицами. — Намеренно? — Разумеется. Это именно тот день, когда меня спасло его имя. Если Багра вовсе помнила содержание того письма. Если вовсе слушала, не пропуская половину формулировок сквозь внимание, по диагонали и вполуха. Багра ничего не ответила, ненадолго задержалась в своих, неизвестных Тейе мыслях, прежде чем продолжить этот странный досмотр. Ощупала Тейю до плеч и ключицы и, коснувшись длинного старого шрама, оставила наконец её в покое. — И давно он тебя наряжает, как куклу? — Со времен, когда я еще жила здесь, — ответила сперва лаконично, но после дополнила: — С появления шрама на предплечье он вынуждает открывать и руку. Но, возможно, Вам и так это ведано? — говорила почти скучающе. — Помнится, однажды я слышала от служанок довольно красноречивый эпитет «шрамированная». Неизвестно, называют ли её служанки так и по сей день. Пред Тейей они, безусловно, лебезили, но и за спиной вряд ли теперь рисковали выражаться столь красноречиво, разве что в совсем узких кругах. Однако Багра знала многое, и Тейя это понимала. Не обманывалась образом старой отшельницы, безнадежно отделенной от центра событий. Даже когда они жили в лесу, Багра всегда оставалась в курсе большинства событий и сплетен. Во дворце у неё всегда были свои люди — из служанок ли, из гришей, неизвестно и никогда известно не станет, — докладывающие ей обо всём. — Надо бы признать, недурной способ тебя измучить, — прокомментировала Багра. — Закалилась? — Во всяком случае, хвататься и лелеять перестала. Перестала оберегать, как сокровищницу, всё своё прошлое. Не пыталась сбежать от него, игнорировать, отрицать. Принимала, не отреклась окончательно. Но что это дало? Это не мешало прошлому продолжать пытать её всевозможными способами. Багра хмыкнула, вероятно, подумав о том же их далеком разговоре. А после Тейя вновь почувствовала её иссушенные временем пальцы на себе, но теперь уже на лице, на челюсти. Несильно держа её подбородок, Багра повернула Тейе голову так, будто желала, чтобы их взгляды переплелись, будь её собственный, полный шевелящийся на дне глаз тьмы, способным действительно видеть. — Хотела бы я заглянуть в твои глаза теперь, — изрекла она бесстрастно. — Но и твой голос говорит достаточно. Как ледяной водой. Окатило, одернуло пространство рябью. Тейя сама не ведала, почему. Отчего такая реакция. Отчего мурашки по коже, едва не перешедшие в болезненную судорогу, когда она резко отпрянула назад, вглядываясь в Багру в неверии. Её не должно ничего задевать. Уже давно. Однако упоминание мертвого взгляда… устами Багры. Тейя стиснула зубы почти до скрипа, наблюдая за тем, как Багра безразлично увеличивает между ними расстояние, располагаясь вновь в своем кресле. Разумеется… взгляд. Конечно. Почему Тейя так редко допускала эти мысли? Должно быть, потому что вовсе старалась лишний раз о Багре не думать, не приближаться к этому клубку мотивов, догадок, из которого она бы не выбралась. Ни на что иное ведь и надеяться не приходилось. Тейя всегда была всего лишь цирковой обезьянкой, существующей для развлечения и избавления от вечной скуки древних созданий. А развлекать одним лишь взглядом — поистине исключительный талант. — Вас это интересовало во мне? — спросила прямо. — Когда я жила здесь, только это связывало Вас со мной? Интерес, что со мной в итоге станется. Что станется с её глазами, её духом, её жизнью. Как читать занятное житие, безучастно перелистывая страницу за страницей. Желание вывернуть наизнанку Тейе душу, проследить за тем, как будет она переламываться в нежелании предавать устоявшиеся крепким фундаментом принципы, крошиться и дробиться в труху под натиском всех событий. Это было больше прерогативой Дарклинга, это вечное наблюдение, как за лабораторной мышью, но ведь и Багра… в самом начале, снова и снова расспрашивала Тейю, вплоть до мельчайших деталей, до болезненных подробностей, её тихих слёз и дрожащих рук. Тейе всегда тяжело давалось осознание, что её взгляд омертвел не в миг, когда Ефимия произнесла те слова, а давно, Тейя жила с этим взглядом, месяцами до этого. Ступила на порог с теми же мертвыми глазами. Багра его тоже видела, каждый раз, когда смотрела ей в глаза, ежедневно. Ни разу о нём не упомянула, никто упоминал, и даже поверить в это трудно: единственная, кто сообщил Тейе об этом — сварливая сторке. Почему Багра молчала? Из-за этого взгляда ли взяла под своё крыло? Чтобы утолить любопытство, найти ответ на вопрос, что привело какую-то фьерданку к такой омертвелости? Если так… быть может, ей вовсе стоит свою давнишнюю пустоту благодарить, потому что в ином же случае Тейя не обрела бы покой и безопасность хотя бы на время. Однако всё равно её что-то грызло, так неприятно и протяжно скоблило, причитая о том, как это отвратительно тошно, быть значимой для кого-либо только лишь из-за количества горестей. — Нет, — кратко остановила Багра эту реку неупорядоченных мыслей. И неизвестно, как истолковывать. «Нет» — не только это, или «нет» — вовсе не это? Что было в голове у древней женщины, чьи мысли никто не мог прочесть? Что поспособствовало её решению взять в подопечные какую-то фьерданскую беглянку, если не желание восполнить скучные часы вечности её мрачно-унылым существованием? Тейя через силу оттиснула все эти мысли глубже в себя, а вперед выдвинула иную. Куда более терзающую, кричащую некогда в её голове набатом. Потенциал. — Потенциал, — произнесла она и сглотнула, ощущая, как же сухо в горле от этого спертого воздуха. — О котором Вы говорили. Вы с самого начала знали, что я могла бы повлиять на Вашего сына, не так ли? Об этом уже Тейя размышляла куда чаще. Багра всегда была связующим звеном между ними. Никто из них никогда ничего не рассказывал из своей истории, не делился воспоминаниями — да, это впоследствии часто и тщательно обсуждалось, но не рассказывалось. Рассказала Багра. Дарклингу — по его требованию, Тейе — по её просьбе, перед вероятной гибелью. Верно, в тот миг Багра вряд ли могла руководствоваться какими-либо долгосрочными целями, но после… Тейя почти уверена, что уже потом, в то далекое мгновение, когда произнесено было имя Александр, Багра не столько решала судьбу злополучного имени, сколько судьбу Тейи, решала, толкнуть ли её прямиком в бездну. Ближе к Дарклингу. Багра всегда знала, какой силой Тейя возобладает, если узнает имя. — Его давно не интересовало ничто, кроме его вечных планов, — Багра почти скривилась, откинувшись на спинку кресла. — Появилась ты, и он стал спрашивать о тебе почти всякий раз, как переступал порог. Для своих целей, естественно… а потом? Положение вещей становилось всё смехотворнее, но очевиднее. Это было бы жутчайшей тратой потенциала, если бы ты так и не сыграла свою роль, — последнюю фразу Багра выдала почти лениво. С пренебрежением, граничащим со скукой. В этот раз холодом от этих слов не повеяло: Тейя примерно того и ожидала, только лишь чуждо было слышать это подтверждение вслух. Подтверждение, что Тейя вновь — скорее марионетка. Казалось бы, у неё столько влияния и путей перевернуть ход всего, она столького добилась, но даже это умудрились использовать для себя, для целей, неважно каких, благодетельных или нет — всё одно. Разве не всегда она себя так ощущала, ощущала водимой кем-либо извне, без права на свою волю? Когда вверяла свою жизнь Джелю и верила, что он не подведет с её судьбой? Подвел, неоднократно, и Тейя не помнила, когда последний раз ему молилась. Уже не помнила, верит ли. Теперь становилось яснее. Багра позволяла Тейе жить в хижине, потому что ей нравилось копаться в её изувеченной душонке и потому что полагала использовать Тейю в качестве… чего? Спасительной соломинки, чтобы Александр окончательно не рухнул во мрак, не оставил в руинах весь мир? Пока Тейя жила здесь, Багра для неё стала всем. Тейя же для неё была своеобразным инструментом, орудием по спасению и без того уже безнадежно отравленной души. — И, как Вы считаете, у меня вышло? — спросила, сама не ведая, с иронией ли. — Ты мне скажи. Вопрос, как и эта тема по сути своей, безбожно ставил в тупик. Тейя повлияла на множество его поступков, но это говорило только о мизерных остатках его рациональности, построенной, опять же, лишь на выгоде. Если в аргументах Тейи за всю беседу не звучало хотя бы одно упоминание о полезности выдвигаемых предложений, беседу можно было считать пустой и заведомо безрезультатной. Мозг её работал сейчас в ускоренном темпе, методично перебирая все особо значимые события, те варианты, на которых можно было остановиться с особым вниманием, чтобы разобраться, дать ответ. — По меньшей мере, он не захватил мир, полагаю, это уже нечто, — напомнила так небрежно, как если бы говорила о погоде. — Не развязал новую войну, не убил Ланцо… — Фьерданка, — оборвала её Багра. — Избавь меня от подробностей политической грязи. Очаровательно. И что же её интересует? Дарклинг не устроил глобальный геноцид, разве этого, господи-боже, мало? — Расскажи мне, как много мерзости ещё привнёс в мир мой сын, — произнесла она, разом оглушая. Даже треск поленьев на фоне будто бы притих, погружая Тейю в совершенно голую тишину. Багра, добивая, саркастически усмехнулась: — Немало, не так ли? И крайне любопытно, с чьей же это подачи. С чьей подачи... Повторила мысленно, расщепляя эту фразу по кусочкам, на звуки, на обрывки смысла. С чьей подачи. Тейя вдруг задумалась, каким именно образом Багра узнала. От Алины? От слуг? Что именно навело её на мысли о том, кто причастен? Как отреагировала, осознав? Её сын и подопечная, можно считать, вместе создали Новый Каньон. То, что так яро отвращало всегда Багру, заполонили целые мили мерзостью и гнилым духом смерти. Тейя даже невольно издала слабый, едва слышный горестный смешок, вновь покрутив кольца на пальцах. — Я не намерена оправдываться за свой поступок, — сказала она. — И уж тем более оправдываться за поступки Дарклинга. Хотелось бы распознать реакцию Багры на эти слова, хотя бы призрачным намеком, но лицо её оставалось непроницаемым. А у Тейи уже безвозвратно запустился механизм: целая дамба, сдерживающая поток слов, рушилась по частям, Тейя могла почти что слышать лязг проржавевшего уже барьера, не способного перекрыть: — Чего Вы от меня ожидали, Багра? Что я сумею изменить его? Вы знаете его как никто другой, знаете, что это не только не легко — это невозможно. — Ещё один её смешок. Отвела взгляд к пламени, качнула головой неверяще. — Что мне следовало делать, отчитать его за создание этой скверны? Он не мальчик, и я не ответственна за его жестокость. Я проделала немыслимую работу и не заслуживаю упреков в том, что не повлияла на вещи, которые меня вовсе касаться не должны. Если же Вы рассчитывали на более конкретные действия, возможно, Вам следовало обмолвиться об этом хотя бы намеком. Тейя заслуживала упреков в том, скольких людей обрекла на смерть, сколько судеб загубила, но это же никого не волновало. Всё, что волновало Багру — скверна, а это уже отнюдь не проблема Тейи. Переворошив мысленно свои же слова, едва не скривилась. Не повлияла на вещи, которые не должны её касаться? Да неужели? Кого она обманывает… Тейя скормила этой мерзости всю свою деревню. Не предполагала создание целого Каньона, но не могла не понимать, что именно Дарклинг использует, если она попросит его помочь. И всё же, право, даже если бы она не попросила, разве он бы этого не сделал? Тейя рассуждала об этом уже слишком часто и не желала возвращаться вновь. Посему — лишь ожидала реакции. Ответа. Но Багра всё молчала, молчала. — Твой равкианский стал лучше. — Да, давно. Благодарю, что заметили, — тон её складно лавировал меж иронией и правдой. Багра положила руки на подлокотники. — Ну, наконец-то… — выдохнула она, и Тейя, из-за этих резких переходов, не вполне сумела понять, о чем теперь уже речь. О равкианском?.. — Думала, так и будешь страшиться и слово поперек сказать. Что ж, стоит признать, контраст действительно выбивал из колеи. Обвинительно-защитная динамика в раз обернулась снова всё той же безмятежной беседой. Тейе стоило привыкнуть, но так и не смогла окончательно. Ни с Багрой, ни с Дарклингом. Их мысли словно бежали без особой закономерности, с огромнейшей скоростью, и простым смертным оставалось только пытаться поспевать за ними, попутно пытаясь понять — тщетно, очевидно, — что могло твориться в их голове. — Моя жизнь теперь от вас не зависит, прогнать меня не можете. Было бы абсурдно всё ещё страшиться. — Не строй из себя дурочку, дело не в этом, — Багра почти что скривилась. — В тебе дело. Ты изменилась. У Тейи возникло легкомысленное, несвойственно-детское желание оспаривать буквально всё, что слышит из этих уст, но сейчас это было бы ещё более несуразно: это уже попросту непреложная истина — да, верно, изменилась. Неопровержимый факт. Сама же об этом себе напоминает регулярно. Потому не ответила ничего, обессиленно села в кресло. Коснулась пальцами переносицы, в усталости, прогоняя вечную головную боль, не веря, что она действительно здесь, слушает всё это, говорит с Багрой. Не удивилась бы, будь это сном. Всё ведь так же, как и прежде. Два кресла, очаг, от которого веет жаром, Багра совсем рядом, проповедующая ей истины: — Правильно делаешь, что не даешь себя попрекать, но ты должна понимать, что и спасибо тебе никто не скажет. Никто не воспоет твои заслуги, молиться тебе не станет. Будут молиться за здравие маленькой святой и щенка Ланцова, а ты — непрестанный враг народа. Потому что всего-навсего не укладываешься в представления об их спасительнице. Стандартам не соответствуешь. — Меня нисколько не тревожит непризнание. — Себе-то хотя бы не лги. — Всё, чего я хочу — лишь попытаться искупить свои грехи. Всё равно не выйдет, никогда и ни за что, это заведомо безнадежно, но Тейя не против посвятить остаток своей жизни вечной, непрекращающейся попытке. — Искупление… — распробовала Багра это слово почти что по слогам. — В этом заключался твой потенциал, фьерданка, — сказала она прямо, и это даже не столько выбило воздух, сколько расщепило его в легких до основания. Тейя попыталась восполнить его глубоким вдохом, но этот глоток воздуха так и оледенел посреди горла. — Всё, чего я когда-либо хотела — искупления для своего сына. Поведай мне, ты стала им для него? Признаться, Тейя уже слишком устала для того чтобы полноценно удивиться. Багра находила всё новые способны обернуть разговор во всё более неправдоподобное, внезапное русло, далекое от любых разумных представлений. Потому лишь сидела, с утерянной возможностью проявлять эмоции, и смотрела пустым взглядом в стену, по которой ходили тени от пламени в печи. Даже тело словно отяжелело и наполнилось чугуном, отдав все жизненные силы в голову, на попытку осознания услышанных слов. Слегка повернула голову к Багре, даже не моргала, всматриваясь в истощенное лицо древней наставницы. — Вы же сами в это не верите, — заявила и чуть помолчала, невольно выдержав паузу. Багра же сама нередко говорила... — Тем более что на его искупление может повлиять какая-то девчонка, коих он встречал сотнями. — Если бы не верила, не спрашивала бы. — Багра теряла терпение: — Ну? Каков же абсурд. До последнего не верилось, что Багра говорит откровенно, без насмешки. Это не тот человек, что стал бы так открыто демонстрировать свои замыслы и, надо же, надежды. На искупление. Любовь матери к своему ребенку должна быть сильна, но неужели настолько, чтобы верить в возможность искупления для него? Искупления для такого чудовища, как Дарклинг? Багра будто попросту проверяла её. На что именно? Каков здесь правильный ответ? Любой шаг вправо, влево — сплошное минное поле. Скажет да, или нет, неважно, и это послужит поводом для целой вереницы очередных издевок. — Я стала ему наказанием и голосом совести. Рассудите сами, говорит ли это об искуплении. — Он тебе это сказал? — спросила тут же, то ли не веря, то ли с намеком, что он мог заявить всё что угодно, если это в его интересах. Но те случаи отнюдь не были в его интересах. — Назвал меня своим наказанием после того, как я посмела ударить его, а он не сумел причинить мне вред взамен. Назвал меня своей совестью сразу же после того, как разрушил свой многовековой Каньон. Тейя не представляла, имела ли право это рассказывать. Когда-то рассказывала всё, но теперь... А именно это вовсе казалось чрезмерно личным. Однако чего Багра не знает о Тейе? Чего не ведает о своем сыне? Эти слова — лишь дополнительные детали в общую мозаичную картину. — Не позволяй ему создать ещё один, — заявила она привычным своим холодным тоном, но Тейе почудилось, словно в этих словах послышалась… просьба? — Скверна пожирает душу кусками. Чем больше мерзости он создаст, тем более далек будет от Александра, которого знала я. Это ж насколько нужно верить в спасение для своего сына, чтобы посчитать, будто Тейя могла бы на это повлиять. Тейя не стала ничто на это отвечать. И без того делала всё, что в её силах, но она не сможет никак сдержать Дарклинга уже после своей гибели. Оставалось лишь надеяться, что мир не ждет новая мерзость после этого, но учитывая его к ней нездоровую привязанность… здесь нет правильного исхода, в любом случае ждет крах. Чем более он привязывается к ней сейчас, тем больше у неё есть возможностей влиять на его благоразумие, но и тем более велик шанс, что после её смерти всё обретёт характер катастрофы. Но почему весь этот разговор построен именно на этом? Тейя не видела Багру месяцами. Почему сейчас всё крутилось только вокруг человечности создания, которого уже издавна принято считать бесчеловечным? До человечности же Тейи никому дела не было вовсе. — Вы так обеспокоены Фьерданским Каньоном из-за созданной мерзости, — начала она. — Сам факт того, что я убила всю свою деревню, нисколько Вас не тревожит? Если бы я убила их лично, своими руками, ситуация была бы значительно лучше? — Ты ждешь от меня порицания? Фьерданка, если ты однажды услышишь, что в своей молодости делала я, поседеешь поболее меня и святой девчонки вместе взятых. До звания «чудовища» тебе ещё идти и идти веками. В первую секунду она почувствовала слабый укол раздражения: это выглядело подобно состязанию. Кто же поистине заслуживает звания чудовища? Но затем Тейя осознала, что Багра, вероятно, не стала бы просто так переводить тему на себя без должной причины. Суть в словах была совсем иной, если Тейя поняла правильно. Раз даже Багра, что сотворила в молодости многое, прожившая столько веков, всё ещё способна на относительно спокойное существование, на эмоции, на надежду, порой даже на милосердие… Милосердие. Тейя поморщилась, как от горечи на языке. Прикрыла глаза. Чувствуя, будто с этими словами отрезается живьем кусок души, произнесла: — Я убила Петера. — Ты что? Будто всего лишь переспросила, не расслышав. То ли удивление было тщательно замаскировано, то ли действительно… однако молчание, в любом случае, разлилось по воздуху тягостное. Тейя опустила глаза, но расправила плечи, ощущая внутреннюю резь каждым позвонком. Поправила кольца. Два на одной руке, три на другой, выглядели ненавязчиво, но твердили о статусе их обладательницы, если бы только перестала она их трогать каждый раз, когда рвались нервы. — Он был там, в деревне? — Нет. Никого из моей семьи там не было. За исключением Петера, все были давно мертвы, в том и причина… — втянула воздуха в легкие. Не стала заканчивать, всё и без того было очевидно. Помедлив, объяснила иное: — Я попросила найти его. Уже здесь, во дворцах. Предполагала ли Багра когда-либо подобное? Дарклинг — да. Знал. Видел, что всё вело к тому, или, быть может, сам и подвел, незаметно, так, что она и сама не уловила постороннего вмешательства в собственное мировоззрение. Багра? Какая картина вырисовывалась в её голове, заполняя то пустое пространство, в котором она была самовольно выдернута из существования Тейи? Какими тонами оно окрашено? — Если бы ты и правда утеряла человечность, не пыталась бы мне это доказать, — выдала она вердикт. — И словом бы не обмолвилась о своем братце, если бы тебя это не грызло. Тейя не смотрела на это с подобной стороны. Должно быть, в этих словах была правда, но её голова была слишком тяжелой от духоты, а нервы слишком вытреплены той долговременной тревогой, чтобы полноценно судить. Только лишь подумала, распространялось ли это на Александра. Пыталась вспомнить, заявлял ли он прямо о совершенном своем отсутствии человечности, признавал ли открыто или считал это очевидным, не нуждающимся в обсуждении фактом. Всегда это слово звучало именно из её уст. Тотчас вслед за этой мыслью Тейя едва не рассмеялась горько, осознав, что совсем недавно мысленно сетовала на то, что всё сводится к Дарклингу, а теперь вновь сама и втянула его в свои раздумья. Всё всегда крутилось вокруг него. Он был всем. В каждом слове, в каждом глотке воздуха, в каждом взгляде. Эта хижина была построена его гришами, Тейя говорила сейчас именно с его матерью, а после, сразу после этого разговора, вернется во дворец, вероятно, в его кабинет. Не было ни секунды её жизни, непосвященной ему, и Тейя не имела представлений, что ей следовало бы по этому поводу думать. — Что ж… радует, что маленькая побитая жизнью девочка наконец сталась отмщена, — изрекла наконец Багра, покончив с молчанием, обрушившимся после её заявления. — Но стоило ли это того? Я не стану тебе проповедовать то, как коварна жажда мести, ты и сама это прекрасно знаешь. Только спрошу — жалеешь? — Нет. Багра повернула голову в её сторону, будто желая посмотреть, как если бы могла всё же видеть через толщу этой жуткой непроглядной тьмы. — Ты всё продолжаешь меня удивлять, фьерданка. Ну, объясни-ка мне. Тейя несколько опешила от необходимости объяснять. Ей показалось, что всё очевидно. Брови нервно дрогнули, пальцы вновь коснулись колец. — Мне искренне жаль невинных, которых я обрекла на погибель, но это не значит, что, повернув время вспять, я бы поступила иначе. Всё, что я сотворила, привело к тому, кто я есть сейчас и что могу сделать. Каждая мелочь, каждый шаг способны влиять на исходную картину. Неизвестно, что сталось бы с миром, если бы я поступила иначе. Тейя действительно не могла припомнить, чтобы хотя бы единожды в её мыслях звучало слово «жалею». Желание вернуться в прошлое и изменить. Быть может, в совсем далекое прошлое, когда только-только ступила на порог. Однако точно не в тот день, когда приняла безжалостное решение во Фьерде, и не в тот день, когда фьерданский нож прошел сквозь плоть брата. Те решения перекрутили её изнутри подобно острейшей мясорубке, но даже если бы эти заслуженные мучения были помножены надвое, Тейя все равно бы их приняла. Все равно не отступилась бы от своего страшного выбора. Ведь это же не было безрассудными поступками, построенными лишь на чувствах, чтобы сотворить, а после сразу жалеть и сетовать на судьбу и свою беспечность. Тейя полностью принимала ответственность. Её жизнь сталась омыта кровью без единого просвета, по её же вине, но это дало ей возможность познать все стороны, даже самые омерзительные темные уголки, этой жизни — со всей жуткой её изнанкой, включающей убийства, месть и непрекращающийся кошмар наяву. Познать, что есть истинная жестокость. Истинная сила, пред которой сжимается человеческая суть. Власть над чужими жизнями, перекраивающая сущность человека до самого основания. Благодаря этому Тейя хотя бы отдаленно сумела взглянуть на мир глазами Дарклинга. И это зрелище поистине отвратительно и безумно, однако всё же — Тейя не жалела. Сожаление не способно ничто исправить. — Если подводить некоторый итог… — начала она, с неприятным уколом не услышав от Багры никакого ответа. — Вы разочарованы во мне? — Стукнуть бы тебя этой тростью… — За то, что я сделала? — За скудоумие твоё. Весь свой ум на мальчишку растратила? — Багра раздраженно вздохнула. — Ты сама только что сказала. На твоих худощавых плечах сейчас весь этот жалкий прогнивший мирок держится, ты это понимаешь? Сознаешь масштаб того, что ты делаешь, или дальше стен кабинета не видишь? Ты совершала скверные поступки, фьерданка, я не стану умалять их весомости лишь из того, что они не так чудовищны, как мои или кого-либо ещё. Однако их недостаточно, чтобы разочаровать меня. Так внезапно изменились позиции. Ещё в начале разговора Тейя подобными словами оправдывалась, уж точно не ожидая услышать это теперь и из чужих уст. Что вовсе можно было бы совершить, чтобы разочаровать Багру? Тейя не могла даже представить. Казалось бы, чтобы не разочаровываться, достаточно лишь не возлагать никаких надежд вовсе, и это было бы вполне в духе Багры… но из всего сказанного явственно видно, что надежды она всё же возлагала, и немалые. Которые, удивительно, хотя бы отчасти оправдали себя. — Спрошу только одно, — внезапно добавила она. — Как ты спишь-то по ночам? Тейя с трудом не рассмеялась. О, этот вопрос... Признаться, в объятиях Вашего сына, и это крайне облегчает жизнь. В том числе наблюдая, в моменты бессонницы, за его мерным дыханием и прислушиваясь к сердцебиению под своей ладонью. Обводя кончиками пальцев острые черты его лица, напряженные даже во сне. Всё ещё порой не веря, что всё в итоге привело именно к этому, не веря, насколько живым и, хотелось надеяться, настоящим он мог быть рядом с ней. Однако не всегда ей удавалось найти утешение в его руках. В те ночи, когда он не мог разделить с ней покой из-за вечных королевских обязательств, Тейя снова оставалась в одиночестве, один на один со своими демонами. И худшее в этом — привыкнув к покою и этому чувству защищенности, затем, вновь оставшись одна, куда острее воспринимаешь те кошмары, тот ледяной омут, в который молилась больше не нырнуть. Образ разлагающегося Петера, утягивающего её на дно, тысячи тел, детские крики. Болезненная дрожь по всему телу и безнадежность, бессмысленная мольба, чтобы ночь наконец подошла к концу. — Весьма… — начала Тейя, но осеклась, позволив себе легкий намек на безотрадную улыбку. — Крепко и безмятежно. Багра приглушенно рассмеялась. Покачала головой, прицокнула языком. — Сейчас тебе может так не казаться, но потом полегчает. Послушай уж меня, мне об этом ведано поболее многих. От времени тускнеет всё, и горечь в том числе. Время даст тебе закалиться ещё пуще. — Последние слова звучали мрачнее, но со все той же непринужденностью: — Если, конечно, хотя бы до конца третьего десятка доживешь, на такой-то пороховой бочке. До конца третьего десятка. Тейя сжала губы в полосу, борясь с желанием снова тронуть кольца или вовсе заломать пальцы, руки, закусить щеку или губу до боли, в кровь. Не станет говорить ей о своих планах. Не сейчас. Станет ли вовсе? Взгляд, которым Тейя окинула Багру, отдавал удивительно теплой, бережной печалью. Сейчас, после произнесенных всех слов, эта женщина казалась всё той же Багрой, что дала ей приют, защитила однажды от Дарклинга и советовала, как лучше сбежать, хотя в её же интересах было сделать всё, чтобы этот побег предотвратить. Той Багрой, по которой Тейя так тосковала. — Что же… — после долгой паузы глубокой задумчивости, произнесла она, поднявшись с кресла. — Наверное, бедного мальчика надо бы пустить обратно в тепло. Отрадно было вновь с Вами побеседовать, но, если не возражаете, мне пора идти. На самом деле, очень хотелось бы не покидать этого кресла, ведь пришла Тейя совсем недавно. Остаться здесь, проговорить с Багрой до самой ночи, изложить в деталях всё то, что творилось с Тейей всё это время. Услышать её мнение, задать все вопросы. Столько всего... Но и без того сегодня уже было произнесено достаточно, слишком многое, что следовало бы тщательно обдумать в одиночестве. На остальное ещё будет время. Да и, право, эту духоту сносить было едва возможно... Багра ничего ей не ответила, и Тейя безмолвно взялась за чуть влажную от растаявшего на ней снега накидку, набросила на плечи, принявшись за пуговицы. Нарочито медлила, если уж признаться. Однако даже когда все пуговицы уже были застегнуты, ни единого слова вслед так и не было более произнесено. Иного ожидать было бы наивно. Тейя, даже не оглянувшись, уже положила ладонь на ручку и открыла входную дверь, когда наконец: — Фьерданка, — вынудило тотчас замереть на пороге. Оглянуться. — Ты еще намереваешься заходить? Конечно, в этом тоне не было ни единого намека на какую-нибудь — боже упаси — надежду или искреннюю заинтересованность. Даже если это и таилось на самом дне вопроса, Багра спрятала весь интерес под безмерной толщей строгости, как если бы Тейя была только навязчивой гостьей и хозяйке дома всего лишь нужно знать, ожидать ли повторного нежелательного визита. — Только если Вы сами того желаете. Тейе очень хотелось бы это услышать. Испытать гордость Багры на прочность, проверить, сумела бы она попросить, признаться, сказать открыто о своем отношении, без всех этих пластов язвительности и черствости. Даже мыслить об этом напрасно. Разумеется, нет. Чтобы воспитать настолько горделивого сына, собственная гордыня, видно, должна соответствовать. И, верно, Багра не произнесла ни слова. Для Тейи же подобное было, напротив, несвойственно. Представить трудно, сколько десятилетий ей ещё потребовалось бы жить с нынешней властью, чтобы однажды всё же возобладать этой чрезмерной гордостью, не дающей людям делать первый шаг навстречу. — Зайду, безусловно, — исправилась она со всей небрежностью. — Теперь вы так просто от моего общества не избавитесь. Багра отвернула голову к очагу, словно уже желала от этого общества скорее избавиться. Притворно поежилась, как от холода. — Иди, фьерданка, — ответила в своей привычной манере. — Не выпускай тепло. Губы невольно растянулись в слабой улыбке. Некоторые вещи не переменились бы даже за вечность. И наконец дверь, вместе с этим разговором, осталась позади, предоставляя возможность окунуться в свои мысли в тишине уединения. Определенно это не было самой удачной беседой, но и далеко не такой скверной, как могла бы быть. Важно лишь, что у Тейи будет ещё несколько лет, чтобы наверстать теперь упущенное и поведать холодной наставнице всё, что гложет душу. Остановившись на крыльце перед ступенями, Тейя втянула морозный воздух поглубже, ощущая, как прохлада скользит по грудине до легких. Окинула беглым взглядом всё ту же привычную округу, которую с этого ракурса не видела так давно. Считала слабые удары сердца, что, до этого замершее, вновь странным образом воспряло, словно почуяв, что, быть может, осталось в этом существовании нечто, способное ещё дарить всё то, что дарило уже оставленное позади прошлое. Ведь всё же, раз даже Багра, столь нелюдимая из-за прожитой вечности, была способна ещё на веру и надежду — должно быть, не оставалось никаких причин, по которым Тейя не могла бы верить тоже.