Ненужная

Вопреки чрезмерной прагматичности нынешнего правителя, светские вечера, раскатистые и полные голосов, на территории дворцов всё ещё устраивались, просто куда реже и лишь по определенным поводам — сейчас тому служило причиной новое соглашение с Шуханем, ставшее следствием доставления всех пленных в Малый дворец. Это было скверной причиной для празднования, по мнению Тейи, ведь повлекло за собой только чудовищные картины обезображенных гришей и дух горечи и скорби, в особенности по тем, кого спасти не удалось. Подобное стоит не праздновать, а поминать, тихо и без шуму. Дарклинг разделял её мнение, но не столько из моральной составляющей, сколько из практичной: для него это не имело большого значения. Произошедшее — только один пункт в длинном списке его дел и проблем. Для него это было работой, абсурдно отмечать шумными мероприятиями каждый успех. Как если бы какой-нибудь секретарь праздновал успешно сшитое дело, когда ему предстоит переписать ещё груду бумаг. Да это даже попросту экономически невыгодно. Однако Дарклинг понимал значимость подобных мероприятий, подбрасывал их своему придворному обществу, как кусок мяса изголодавшимся питомцам. Если он не будет никак взаимодействовать со своими людьми, подпускать их ближе к себе хотя бы на один вечер раз в несколько месяцев, он станется лишь пустым образом, плоской картинкой, легендой, о которой кто-то что-то слышит, но никогда не видит. Полностью расслабиться на таких вечерах людям все равно не удавалось. Тейя никогда не присутствовала на подобном ранее, но могла живо представить, как это должно быть: громкая музыка, артисты, гул оживленных голосов, танцы, быть может, флирт в рамках светского приличия. В правлении Дарклинга никто не веселился, словно на веселье был наложен суровый налог. Сухие разговоры, ненавязчивая оркестровая музыка на фоне, настороженные взгляды и затаившееся дыхание вперемешку с шелестом тревоги по толпе, когда Дарклинг проходит мимо. Пред ним лебезили, но осторожно. Опасаясь перейти черту. Натянутые на лицо маски и тошнотворное угодничество... Тейе было ни к чему приближаться к этой лицемерной суете, но порой, с дозволения Дарклинга, она посещала в такие вечера Большой дворец, оставаясь в тени, будучи всё той же ускользающей от всеобщего внимания и ажиотажа тенью. Наблюдала со стороны, чтобы иметь общую картину политического поприща, а не только рабочую её часть, продолжала учиться и впитывать в себя знания о дворцовой жизни, как не затихающий ни на секунду отдыха механизм. Сейчас наблюдала за празднеством с высокого балкона. Пальцы задумчиво проводили по мрамору балюстрады, пока она скользила взглядом по многочисленной гуще людей, что пили шампанское, скопившись в кучки или пары и сдержанно беседуя. Роскошно украшенный зал, густой аромат цветов, свешивающихся пышными букетами с балюстрад, и первоклассных закусок, блеск драгоценностей на утонченных женских шеях и пламя свечей в громоздких хрустальных люстрах. Не её мир. Тейя никогда не была к нему причастна и сейчас — тоже. Была в черном, по великолепию подходящем празднеству платье, но вдали от всех и общего гама. Лавировала на грани двух вселенных, духом всё оставаясь в себе, в пыльном уголке собственного мира. Но каков её мир? Заполоненный запахом крови и ужаса, с блеском лишь от лезвия многочисленных ножей? Или с запахом пергамента и чернил, с шелестом страниц и скрипом стульев в необъятной библиотеке? С запахом леса и трав, блеском солнца в речной глади, духом свободы? Где её мир? Тейя качнула терзаемой шумом головой, не позволяя себе забыться в бессмысленных размышлениях. Продолжала смотреть. Не требовалось особого труда, чтобы выцепить взглядом среди толп придворных величественную фигуру в черном: всё внимание было приковано к нему, даже те, кто не осмеливался приближаться, косились беспрестанно. Неподалеку, в кругу других людей — фигура в бело-золотом. Третью фигуру отыскать не могла, чуть прищурилась. Всегда наблюдала именно за ними. Могущественная триада, на плечах которой стояла вся Равка, благодаря снисхождению лишь одного из них, верхушки этой триады, вобравшей в свои руки все бразды правления. Потерянная третья фигура появилась поблизости, совсем некстати и в то же время безмерно удачно. — Предпочитаете держаться подальше от центра внимания? — Нужно же мне поддерживать репутацию местной таинственной легенды, — ответила она, не повернувшись. Имело ли смысл делать реверанс? — Не повезет однажды, кто-нибудь разгадает. — Сомневаюсь, что это возможно — пока даже мне, увы, в голову ответ так и не пришел. — Но Вы всё не бросаете попытки, насколько я понимаю. Ланцов за её спиной не ответил, а Тейя задумалась, каким её, эту нелепую загадку, всё-таки видит народ и будет ли кто-либо близок к разгадке однажды. Вряд ли хотя бы одна душа предполагала, что Его Величество Дарклинг, правитель Равки, после каждого политического совета возвращался в свой кабинет и обсуждал всё произнесенное на советах с той непонятной фьерданской фигурой. С той, кто вечерами обсуждала с ним стратегии и государственное устройство, а ночами делила с ним постель, чтобы легче переносились кошмары. Тейя, признаться, не верила, что действительно сумеет вернуться к прежней умственной деятельности. К тому, ради чего вернулась во дворцы. Сглаживать углы тирании, предлагать альтернативы, рассуждать и спрашивать. Для этого она, казалось, была слишком опустошена и выжата, но, как показало время, все же смогла, хотя бы частично выкарабкалась из душащего её состояния. Постепенно, заново вливаясь в эту политическую стезю. Сперва лишь выслушивая Дарклинга, затем пытаясь мыслить, рассуждать, с трудом оставаясь в реальности и не проваливаясь в трясину отрешенности. Продолжила обсуждать государственные проблемы, предлагать, спорить, влиять. Почти через силу, через боль вынуждая себя делать свою работу, то, зачем она осталась здесь, то, почему всё ещё не вскрыла себе вены. Видели её с Дарклингом всё чаще, хотя и ранее она была неотделимой от него тенью. Посмотреть на тот же Большой дворец, где Тейя теперь изредка мелькала призрачной фигурой на балконах, порой бродила по коридорам, исследуя незнакомый ей дворец, который не вызывал в ней никаких чувств, никакого восхищения, хотя бы песчинки эмоций. Даже в тронном зале, в котором принимали простой люд... крайне редко, но Тейю могли видеть там на аудиенциях: она скромно крылась в рядах особо приближенных к Дарклингу должностей, которые всегда присутствовали. Тейя присутствовала не всегда. По желанию её собственному или же по воле Дарклинга. Куда чаще он просто впоследствии пересказывал ей основную суть. Нет, всё же, ни Ланцов, ни кто-либо другой вряд ли сумеет хотя бы представить, что всё это значит и что происходит за запертыми дверьми. Отчасти Тейя сейчас была даже благодарна ему за эту очередную попытку побеседовать с ней. Хотела сказать то, о чем не сказала в прошлый, единственный раз, слишком рассеянная из-за своих проблем и застигнутая врасплох встречей с ним. Однако и сейчас он нашел способ сбить её с толку. Оказавшись на расстоянии полутора шага от нее, поклонился. Что выглядело совсем странно для человека в генеральском мундире. У Тейи легкий холод пробежал по коже от непривычности этого действа, и она чуть повела плечами, прогоняя напряженность. От мысли, что он, наследник династии, генерал армии... секундой ранее она размышляла о том, позволительно ли не делать реверанс ей, но уж точно у нее и мысли не возникло об иной расстановке фигур. — Не совсем улавливаю ход ваших мыслей, — признала она. — Я не обладаю титулом. — Но и простой придворной гостьей назвать Вас трудно, согласитесь, — уголок его губ изогнулся в усмешке. Положил руку в перчатке на парапет балкона, окидывая взглядом толпы людей, с которыми беседовал совсем недавно, объяснил: — С каждым днем все сильнее за Вами закрепляется репутация правой руки Его Темнейшества. Неуважительно не поклониться столь значимой личности. Тейя попыталась истолковать его интонацию, мысленно разобрать её на волокна. Сочилась она, очевидно, небрежностью, подчеркиваемой ироническим темнейшеством, но слова ударили по вискам со всей серьезностью, ввергая в неясный ступор. Правая рука Дарклинга. Узнать бы мнение Ивана на этот счет, да только пересекаться с ним не хотелось. — Но, право, прошу Вас не обольщаться этой мыслью, — прицокнул он языком, когда молчание несколько затянулось. — На всех, кто настолько вхож в близкий его круг, накладывается тень его достижений, сами понимаете. О, Тейя понимала. Понимала, что, чем больше она подкрепляла свою репутацию одного из самых приближенных к Дарклингу лиц, тем больше её боялись, далеко не только гриши. И тем больше проклинали. Никто не знает точно, когда именно появилась при дворе Тейя, простой люд не знал уж тем более, но уже укрепилось убеждение, что примерно в тот же период, как канул царь любимой их династии и взошел на престол Дарклинг. Прежде, когда он был лишь генералом, рядом с ним никакой фьерданки замечено не было. Именно в период жутких событий она стала мелькать при дворе и в том его путешествии по городам... буквально везде. Особенно прочно связывали между собой её и именно то его путешествие по Равке, после которого мир разрезало очередным черным шрамом тьмы. — Полагаю, это справедливая и очевидная расплата за мое место, — ответила она наконец. — Чем выше поднимаешься, тем у большего числа людей оказываешься под пристальным наблюдением. — Так Вас это удерживает на его стороне? Ваше место, непосредственный допуск к власти? Весьма неожиданный выпад с его стороны. Решил просто стянуть завесу учтивости за ненадобностью или же это попытка выбить из колеи? Тейя не знала, что прочел он в её взгляде, но рассудил оправдаться: — Вы не подумайте, я не с упреком, — приложив руку к груди, в своей беспечной манере произнес он, и расслабленно облокотился обеими руками об ограждение балкона, все так же смотря на Тейю. — Это чистый интерес. — Разве в данный момент существует не одна только сторона? — безмятежно осведомилась она. — Вы же тоже на его стороне, генерал. Не так ли? Ланцов усмехнулся, но уголок его губ мелко дрогнул, отдаленно напоминая тик. Тейя замечала подобное и ранее, наблюдая за ним издалека. Все события не могли не наложить на нем отпечаток, ещё один, помимо всё того же жуткого шрама, рассекающего половину лица, который страннейшим образом даже не сильно портил его внешний вид, словно идеально уложенные золотистые волосы или безупречно сидящий на нем парадный мундир чудом отвлекали всё внимание. — Безусловно, — насмешливо отмахнулся он. — Все мы на его стороне. Тейя внимательно на него посмотрела. Помедлила, тщательно обдумывая слова, которые намеревалась сказать как никогда кстати к теме разговора о сторонах. В сдержанной нервозности провела пальцами по дорогой ткани юбки своего платья, расправила плечи. Подумала о том, что ей очень не помешал бы глоток шампанского, или что они там пьют внизу, потому что с Ланцовым ей было говорить попросту некомфортно от непривычности. Тем более об этом. — Скажу честно, я искренне восхищаюсь Вашими командирскими навыками, — призналась она наконец, обрушив на себя его заинтересованно-недоуменный взгляд. — Однако, прошу Вас, не используйте это в ущерб себе и устоявшемуся покою. Вам дана немыслимая власть. Мы оба знаем, что могло ожидать Вас в ином случае. Не испортьте это. — О, я никогда ничего не порчу. Называю это скорее «добавить красок», — ответил сразу же, даже секунды не отняв на обдумывание её слов. — У вас здесь такая тоска, что повеситься можно. Тейя бросила на него взгляд, судя по всему, тяжелый от обилия льда, и Ланцов негромко рассмеялся. Покачал головой каким-то своим мыслям. Однако её взгляд никак не прокомментировал, продолжил своим непринужденным тоном: — Вопреки, возможно, Вашему мнению, у меня всё же есть мозг, и, на мой скромный взгляд, пользуюсь я им вполне успешно. Глупо было бы с моей стороны идти в открытое противостояние. — Полагаю, ключевое слово — «открытое». — Да полно Вам, — всё веселился он. — Не то чтобы я бы рассказал Вам, если бы действительно что-либо планировал, но всё же — мои помыслы чисты. — И, должно быть, мне следует просто поверить слову мятежника и отставного пирата? Это было непозволительно, так обращаться с генералом, с человеком королевских кровей, однако границы допустимого в её существовании давно размылись, предоставляя ей свободу в разжигающем хоть какой-то интерес своеволии. — Ауч, — наигранно изрек он, но отреагировал так, на удивление, не из-за её слов о мятежнике и пирате: — Не упоминайте при мне слово «отставной». Не думаю, миледи, что оно уместно: бывших корсаров не бывает. — Что наводит меня на ещё большие сомнения. — Ох, я глубоко ранен Вашими словами. Тейя ничего ему не ответила, сдерживая порыв закатить глаза, что было скорее Алининой привычкой, отнюдь не её. На деле, этот разговор был нужен скорее чтобы лучше понять Ланцова — что, конечно, вышло прескверно, — чем действительно разведать его планы. Тейя знала, что он в данный момент не планирует открытого свержения или очередного восстания. Алина была с ним довольно-таки близка: их обоих прочно связывала неприязнь к Дарклингу. Если бы он что-либо задумывал, он бы обязательно рассказал об этом Алине, ведь она — весомый козырь, нужный для свершения любой его задумки. А Алина рассказала бы Тейе. Это не было наивностью и беспочвенной надеждой. Алина действительно рассказывала Тейе всё. Побег сильно их сблизил, в очередной раз подтверждая необходимость той нелепой беготни. Алину даже не отталкивала близость Тейи к Дарклингу, всё верила в её благоразумность. Вполне обоснованно, потому что Тейя действительно ещё отдавала предпочтение здравомыслию. Из того, что рассказывала ей Алина — это редко было что-либо действительно важное, что-либо, угрожающее правлению Дарклинга, — Тейя передавала ему лишь необходимую минимальную часть. Всё ещё хранила в себе слишком много. В Тейе было схоронено столько тайн, что уму непостижимо. Иногда она изумлялась, какой властью обладает. Тейя буквально могла переломить ход истории в любой момент, окунуть всю державу в хаос щелчком пальцев. Рассказать Дарклингу о предательстве Жени, рассказать Алине о причастности Дарклинга к убийству Мала, спровоцировать таким образом очередной её протест и побег, за которым последует насильственное удержание, а за ним — недовольство народа. Либо же иначе: выдать Ланцову и Алине всю подноготную Дарклинга, всё то, что хоть как-либо могло уравнять шансы, за чем неминуемо последует Гражданская война. Могла вовсе всего-навсего перерезать равкианскому королю горло во сне, обрекая страну на смуту. Тейя могла сделать что угодно. Вобрала в свои слабые отказничьи руки немыслимую власть. Но она предпочитала сохранять рассудок и сохранять баланс. Слишком многое сделала для его установления, чтобы в конце просто поддаться непозволительному сумасбродству. — А всё-таки, неужели Вас ничуть не волнуют слухи о Вашей персоне? — вырвал Ланцов Тейю из уз её размышлений. — Взять только Фьерданский Каньон. Жутковатые домыслы, Вы наверняка слышали. Тейя понимала, что подобным способом он лишь хотел разведать правдивость этих слухов. Быть может, уже спрашивал Алину, но предпочитал побеседовать с первоисточником. Сейчас следует со словами быть осторожнее: если она станет оправдываться, или разозлится, или закончит резко этот скверный, натянутый разговор... — С чего Вы рассудили, что слухи лгут? Вне сомнений, я убила всю деревню своей родной страны, — её тон привычно лишен красок, бесстрастный и ровный; непринужденно повела плечами. — Более того, если хотите знать, завтракаю я, как и его Величество, младенцами, сожженными заживо в печи. Но только по праздникам — по будням обходимся котятами. — У меня слуховые галлюцинации или я слышу от Вас чистейший сарказм? — он рассмеялся. — Вы меня удивляете. Редкого сарказма Тейя несколько набралась преимущественно от Алины, но у Тейи он приобретал более неоднозначный оттенок из-за её пустого омертвелого голоса, отделяющего её мысли барьером от собеседников. В этом Тейя казалась сама себе губкой. Большинство её нынешних качеств были, специально или нет, крепко заложены окружающими её личностями. Багра, Алина... — Удивлять людей — её личное развлечение, — произнес внезапно голос человека, чьи умения Тейя впитала более всего. — Собственно, потому она и стоит сейчас здесь. И это всё, что тебе следует знать, — обратился он к Ланцову, подойдя ближе. В руке у него был бокал шампанского, придающий его облику довольно расслабленный вид, хотя тон звенел, звенел той сталью, что могла разрубить человека напополам без всякого теневого разреза. — Оставь её, — не требование, но приказ. Относящийся не только к этому разговору. Ланцов не удивился появлению Дарклинга, очевидно, никак не перепугался от подобного тона. Только уголок его губ вновь нервно дрогнул из-за едва заметного тика, но он умело замаскировал это фирменной, вызывающей полу-улыбкой. — Слушаюсь, Ваше Величество. Бросив на Тейю последний взгляд, он отточенно поклонился своему яро презираемому правителю и покорно удалился. Дарклинг на него даже не взглянул, ровно как и на Тейю — холодные серые глаза были устремлены прямо перед собой. — Пробрался даже через стражу, — сухо констатировал он и сделал глоток из почти полного бокала: прибыл сюда прямо из гущи светского столпотворения. Тейю, когда она бывала в Большом дворце, всегда сопровождали опричники, чтобы избавить от нежелательного внимания. Те держались в отдалении — Тейя уже давно не узница, чтобы быть водимой, как под надзором конвоя, — и, видимо, это и послужило оплошностью. Она расслабленно поглядела через плечо, наблюдая за тем, как спина Ланцова растворяется вдали. Всё так же, не отводя взгляда, невесомо коснулась пальцами руки Дарклинга. Его пальцы были напряжены и едва не дрогнули от прикосновения, но совсем скоро расслабились, позволяя Тейе переплести их со своими. Дарклинг внимательно наблюдал за ней. И, когда она слегка повернула голову к нему, от этой близости к себе почувствовала его дыхание, легко коснувшееся её виска. — Меня правда именуют твоей правой рукой? — Преимущественно, — безразлично ответил он и протянул ей свой бокал. Тейя приняла, слегка покатав по стеклу светлый прозрачный напиток, и отпила, чувствуя неприятное пощипывание на языке. Во всяком случае, лучше вина. Теперь ей оставалось попробовать только квас, настойку и, например, коньяк, чтобы пройтись почти по всей известной ей палитре. — Мнения разнятся, — дополнил Дарклинг. — Находятся и те, кто считает тебя всего лишь моей невестой. Он сообщил об этом так небрежно, почти вскользь, но Тейя крупно дрогнула, пока глаза застыли в одной точке, и стиснула бокал так сильно, что, будь её рука сильнее, послышался бы треск. Невеста Дарклинга. Уже казалась, что никогда слово подобной окраски не будет применимо к ней. Давно смирилась, ещё в бегах, что никогда не станет ни невестой, ни женой, ни матерью, привычная женская доля не предназначена для неё. Но мысль, что кто-то посчитал её и Дарклинга... Дарклинг не из тех, кто стал бы связывать себя браком, разве что будь это политически выгодно. Однако даже в браке по расчету этого человека представить трудно. Видимо, не народу. Простой люд всегда славился богатой фантазией. — У большинства людей заложено мнение, что близкие взаимодействия между мужчиной и женщиной могут иметь только романтический характер, — объяснил он. — Скудоумное предубеждение. — В данном случае оказавшееся правдой, — напомнила она. Его взгляд был настолько пронизывающим насквозь, что ей показалось, словно эти серые глаза способны коснуться её внутренностей. Поднял их переплетенные пальцы и, не сводя с нее взгляда, прикоснулся губами, вызвав этим слабый трепет под ребрами. На периферии Тейя заметила шевелящуюся вокруг них тьму: скрыть этот жест от чужих глаз. — Верно, — признал он, не отпуская ее руки. — Однако этот случай исключителен. Иначе и быть не могло. Всё, что касалось Дарклинга, было исключительным. Он не приемлел обыденности. Но Тейе так не хотелось сейчас думать об этом. О ненормальности их взаимоотношений, о том, что говорят люди, обо всём, что омрачало и без того невеселый праздничный вечер. Хотелось разгрузить голову от нескончаемого избытка проблем и просто отвлечься. Подарила молчанию лишь ещё несколько секунд, пока делала новый глоток шампанского, а после: — Пешка Е4, — её тон был чем-то средним между утверждением и предложением. Дарклинг прикрыл глаза. Его черты заострились, когда он сжал челюсть, вдыхая в легкие воздух и размышляя, чтобы в итоге всё же вынести её предложению вердикт: — Мне нужно возвращаться. — Тебя не мучает головная боль от этого светского общества? — спросила она, устало прислонившись лбом к его плечу, ища в нем успокоение после изматывающего разговора. — Доротейя, за все мои века головная боль уже стала перманентной. В задумчивости коснулся пальцами её волос, перебирая каштановые, аккуратно уложенные служанками пряди, пока оценивал предложение и собственные мысли. Шли долгие секунды, нарушаемые приглушенным гамом голосов и приятной слуху музыку, прежде чем всё же он пошел на уступки: — Одну партию, не больше. — Большего и не прошу. — Пешка Е6. Тейя слабо улыбнулась, предугадав этот ход, — знала любимейший из его дебютов, что, конечно, никоим образом не позволяло ей выиграть, но она не уставала пытаться. — Ферзь Е2, — ответила мгновенно, не желая отнимать у него слишком много времени. Тейя любила партии вслепую. Признаться, она не полагала, что когда-нибудь вовсе вернется к шахматам — её состояние к тому не располагало. Едва ли могла мыслить здраво, та стратегия с побегом казалась последней крупицей её «стратегического ума», ей тяжело давались даже беседы с Дарклингом. О шахматах, где нужно было просчитывать партию на десяток ходов вперед, выстраивать протяжные логические цепи и функциональные связи, вовсе не могло идти речи. Дарклинг её принуждал. Мучил её бесконечными партиями всё свое свободное время, и ей было так до отвращения тошно: мозг работал медленно, тягуче, она проигрывала куда чаще и позорнее прежнего, но Дарклинг её не отпускал до последнего, пока наконец запылившиеся шестеренки не стали крутиться с прежней исправностью, а после вовсе повысил сложность — просто сказал: вслепую. Убрал все фигуры, но оставил доску. Поначалу ей это показалось абсурдом, она явно не была способна просчитывать и будущие, и прошлые ходы одновременно, укладывать в голове всю картину партии, помнить все следственные связи. Пока со временем у неё не стало получаться. Приноровилась. Без фигур и без доски вовсе. Его действия были понятны. Ему нужен её ум. А чтобы тот совсем не заржавел под натиском последних событий, его следовало основательно полировать. Эта его попытка вернуть ей прежнюю живость ума привела к тому, что теперь она сама пользовалась этим способом для себя, отгоняя скверные мысли, начиная новую партию где угодно — теперь же даже не требовалась доска. Даже сейчас. В разгар светского мероприятия, пока внизу люди ведут вежливо-пустые разговоры под звон бокалов, недоумевая, куда исчез их правитель, где-то наверху, на балконе, под покровом скрывающих их теней, Александр и Доротейя вели партию, соревнуясь в остроте ума и наслаждаясь этой необходимой им обоим близостью. *** Стеклянные и отполированные до блеска пузырьки были расставлены ровными рядами, травы уже рассортированы так, что складывалось подозрение, нет ли у их обладательницы навязчивого расстройства, требующего, чтобы каждая травинка лежала идеально, поэтому Тейя принялась теперь уже за другую работу: искала по ящикам, в кипах бумаг, нужные записи для определенного случая — бедняге с четвертой койки отрезали и пришили руки, прижгли каждую жилу обратно, чтобы узнать, сохраняется ли в нем способность к "колдовству". Не самый жуткий случай, но определенно один из многих. Все потерпевшие гриши были доставлены из лабораторий прямиком в Малый дворец, и лазарет заполнился протяжными стонами боли, смрадом крови и органов и чудовищными картинами, включающими в себя рассеченные внутренности, отрезанные пальцы и кашу вместо органов. Гриши, напичканные неведанными препаратами, едва ли понимающие, что происходит, повредившие угасающий рассудок от вечных пыток и порой кричащие до хрипоты, срывая голос, когда к ним пытались подойти медсестры... Тейя часто думала о том, не было бы разумнее, прежде чем отдавать пленных врагам, худо-бедно излечить большинство — у шуханцев же явно были свои целители, — уменьшить устрашающий вид или вовсе добить особо запущенные случаи, лишь бы не показывать их Дарклингу. Но Шухан отдал всех, не залечив и ничуть не приукрасив истинную картину, не побоявшись продемонстрировать, что именно происходило в лабораториях. Либо они были глупы, либо безрассудны и горделивы, либо всего-навсего побоялись, что Дарклинг все равно рано или поздно разведает всю правду и тогда будет только хуже. Так или иначе, лазарет был полон едва дышащими пострадавшими. Все корпориалы, простые медсестры и служанки сутками без отдыху делали всё, чтобы облегчить их мучения и спасти как можно больше, но, казалось, эта преисподняя на больничных койках не имела конца. Тейя не была бы собой, если бы, даже при нынешних обстоятельствах, не вызвалась помочь. Её вклад был очень невелик, но лазарет нуждался в каждой паре рук. Тянулась к этому не только из желания умалить боль страдающих. Это оставалось главной целью, но ещё — труд её, как обычно, отвлекал. Непрестанная работа: и умственная, и физическая, усталость в ноющем теле, испачканные чернилами пальцы и повсеместный запах трав, когда его не заглушал запах крови. Всё это помогало, держало её наплаву, позволяло ей чувствовать себя обычным человеком. Большая часть дня — в лазарете, вечерами беседовала с Дарклингом о реформах, в редкие свободные часы не выходила из библиотеки, восполняя пробелы в целительских знаниях. В её существовании больше не было времени на острое самобичевание, тревоги и слезы за свои грехи. Целиком погрузилась в работу: целительскую и государственную. — Я могу зайти в другой раз, — предложила Алина, наблюдая за тем, как Тейя отдает служанке нужные листы пергамента. Девушка учтиво поклонилась обеим и вышла за двери, к больным. — Не хочу тебя отвлекать. — Меня не тяготит многозадачность. Говори, пожалуйста, — ответила Тейя, убирая канцелярский беспорядок, что устроила в поисках нужных записей, и поглядывая на Алину, чтобы та не чувствовала себя игнорируемой. Теперь Алине приходилось с трудом выкраивать время Тейи, причем всегда именно в лазарете, и, должно быть, это сильно сбивало с толку — легко было привыкнуть к периоду, когда Тейя проводила со скорбящей почти все свое время. Но все переменилось в раз. — Ладно, — выдохнула, прислонившись затылком к шкафчику. — Ты видела, что он убрал стражу? Ход в хижину теперь свободен, насколько я понимаю. — Видела, конечно, — безучастно ответила Тейя, стараясь особо не пускаться в рассуждения, понимала, что увязнет. Собрала раскиданные листы в стопку и убрала в ящик, задвинула его, оправила белый передник, необходимый для работы с больными. Возможно, её участие в работе лазарета выглядело необычным образом. Кто-то посчитал бы это понижением. Все уже привыкли видеть её подле Дарклинга, почти что аристократку, а аристократам не пристало опускаться до ручной работы, но вот она здесь — как и обычные служанки, меняет бинты, обрабатывает залеченные корпориалами раны, расставляет склянки, подает нуждающимся воды и еду. Но ей нравилось. Уменьшать жуткую человеческую боль, помогать, делать то, что видно здесь и сейчас. Думала сейчас об этом, лишь бы не думать о теме разговора. Но Алина не желала довольствоваться одним только лаконичным ответом. — Неужели не воспользуешься возможностью? — Воспользуюсь, когда-нибудь. Сейчас у меня, к сожалению, нет на то времени. Откровенная ложь, но Тейя уже привыкла ко лжи, та стала второй кожей. Если бы она захотела, время бы у неё было. Возможно, однажды. — Почему он это сделал? — продолжала Алина докапываться до истины, но не пылко и рьяно, а скорее с малой ленцой: словно уже сама вымоталась искать смысл в мотивах Дарклинга. — Он же был категоричен. А его упрямство может посоревноваться с ослиным. — Лестное высказывание в сторону своего правителя, — негромко произнесла Тейя, оценивая количество склянок с отварами и рассчитывая в уме, сколько еще потребуется сварить служанкам. — Но я не знаю. Правда. Я же не могу залезть к нему в голову. — Самой не смешно? Ладно, быть может, чуточку смешно. Но в этот раз Тейя и правда не могла понять, чем он руководствовался. Ей он допуск к своим мыслям на этот счет не давал. Просто увидела в один день, что стража отсутствует, и на этом всё. Не спросила у него, не стала заводить этой темы, только лишь сохранила внутри себя этот факт и, возможно, однажды задастся вопросом. Алина чуть замялась. — Это не может быть из-за ваших… взаимоотношений? Вот и оно. Тейя понимала, что однажды этот разговор снова возымеет свои права. Это не могло просто замяться. Тем более теперь. Алина не слепа, хотя внешне ничто и не изменилось — в кабинете Дарклинга Алина видела Тейю и ранее, этот всегда безумный мирок никак особо не пошатнулся. Также при посторонних Дарклинг не выражал никакого особенного к Тейе отношения. Конечно, мог бы, ведь он не юнец, развлекающийся тайными романами, но и демонстрировать открыто смысла никакого не было. Единственное отличие, которое могло подтолкнуть Алину к разгадке, это что Тейю было почти не застать в своих покоях. Тейя почти не возвращалась в собственную спальню. — Не исключено, что так, — ответила она сдержанно, не представляя, как развить эту тему. Не исключено, что и в лазарете он позволил работать лишь поэтому. Из-за их взаимоотношений. Тейя в деталях помнила тот миг. Дарклинг в тот день, незадолго до празднования в честь соглашения, был сильно загружен, потому что, пускай Шухан и отдал пленных, это обличило тот факт, что пленные у них, очевидно, все-таки были, обличило их ложь и оскорбление равкианскому правительству, обличило те ужасы, что проводились над людьми. Подобную вину загладить почти невозможно, но Шухан предлагал вполне выгодные условия по перевооружению и экономическому сотрудничеству. Дарклинг был горделив, однако не был глупцом. Всё это, конечно, обсуждалось с Тейей долгими утомительными часами. И когда они уже пришли к тому, что нельзя просто игнорировать подобное предложение, Тейя решилась задать вопрос о менее важной проблеме: — Что касается пленных… возможно, я могла бы помогать в лазарете. Как в Больнице Святой Анастасии. — Как хочешь, — равнодушие в этом ответе было столь сильно, что она усомнилась, слышал ли он вовсе её слова или просто произнес первое, что пришло на ум, пропустив её предложение мимо ушей. Подняла на него рассеянный взгляд. Он никогда и ни на что не отвечал ей как хочешь. — Всё это время это было столь просто? «Как хочешь», неужели? — Насколько я помню, ты ни разу не спрашивала. Потому что смысла в этих вопросах не было. Когда она в далеком прошлом просилась к Багре, в ответ — только нет, строгое и непреклонное. Это вполне указывало на тот факт, что подобные её просьбы не слишком его интересуют. Если он и давал ей какую-либо отдушину — допуск в библиотеку, к примеру, или же всё те же шахматы, — это всегда было его инициативой и его волей. Разве что только тот случай в больнице... но ситуация та была скомканной и в целом немало запутанной. Ситуацию с Петером вовсе никак для сравнения брать не стала. — Однако одно условие, — произнес он, поднимаясь из-за письменного стола, но все не выпуская из рук своих бумаг и не смотря на неё. — Не забывай, где и зачем ты находишься. Если я посылаю за тобой — ты должна прийти тотчас, без отговорок. — Поднял на неё строгий взгляд. — Я серьезно, Доротейя. Играйся в целительство сколько тебе угодно, но приходить ты обязана ко мне без промедлений, даже если у тебя на руках будет умирать дюжина пациентов. Ты меня услышала? Жестоко и справедливо. Её работа в лазарете не должна мешать её первостепенной задаче — всегда быть под рукой. Очевидно. — Разумеется, — поднялась она с кресла, оправила юбку платья. — В таком случае, мне следует, должно быть, освежить знания. Если ты не возражаешь, я пойду, — сообщила она и уже повернулась к двери, уверенная, что у него нет причин её не отпустить, однако Дарклинг, видимо, возражал. Дверь со скрипом, под натиском теней, закрылась прямо перед ней. Тейя помедлила, в недоумении смотря на запертые двери, и обернулась, чтобы спросить, но не ожидала, что он уже оказался близко. За запястье притянул её к себе. Властно и грубо, и поцелуй этот был больше похож на удар, выбивший из легких воздух. Собственнический, без права на отказ и доходчиво указывающей ей, где она и зачем находится. У Тейи перехватило дыхание от неожиданности, однако на поцелуй ответила, прижалась к нему ближе, вцепившись свободной рукой в черную ткань кафтана, оттого, что едва не подкосились колени. Это не было редкостью, не было единичным случаем, но Тейя все не могла привыкнуть, тело реагировало каждый раз подобно первому, подобно чему-то новому, еще неведанному и кружащему голову. Если раньше подобного рода действия — поцелуй перед его попыткой убить её, поцелуй в качестве безумной профилактики в грозу, поцелуй в трюме — были скорее исключениями, то теперь они были правилом. Частым, непредсказуемым и не поддающимся никакому объяснению. Сложно определить, что именно повлияло на него. Что переломило привычный порядок. Когда — очевидно. После той ночи. Но что именно? Её признание вслух, что она ему принадлежит? То, что последовало после? Тейя не понимала. Они словно пропустили сразу несколько ступеней в этой сумасшедшей лестнице их взаимоотношений, в которой вечно то он, то она делали несколько шагов вверх или вниз без какой-либо логики. Или скорее уж вовсе раздробили всю лестницу за её ненужностью, соорудив вместо неё вполне прочную опору, спускаться в которой уже некуда, ни одного пути назад. Тейя не была против. Ей было нужно. Подобные моменты пробуждали в ней хотя бы что-то, напоминали, что она жива. Что она дышит, что сердце бьется. Чувства к нему — худшее из наказаний, которыми могла наградить её жизнь, но они позволяли ей быть человеком, а не обезличенным механизмом для решения государственных проблем. — Теперь можешь идти, — скупо произнес он, отстранившись, но не настолько далеко, чтобы Тейя прекратила чувствовать его дыхание, и эта строгость с показной невозмутимостью в голосе так сильно контрастировали с его потемневшими от сдержанного вожделения глазами, что Тейя нервно сглотнула, ощущая, как пересохло в горле. Руку отпустил, позволяя отпрянуть, однако Тейя не подалась назад, не покинула кабинет, не сразу. Оставалась настолько близко, что почти ощущала грудью его сердцебиение, ощутила бы, если бы придвинулась ещё хотя бы немного ближе. Медленно, почти до собственной сладко-горькой боли меж ребер медленно, потянулась к нему и коснулась губами его скулы, мягко, легко, невесомо. Потому что ей нравилось. Мучить себя и мучить его. Дарклинг, быть может, не привык к мягкости, она ему не сдалась, и это искушало, влекло так сильно. Устанавливать — в противовес его жестокости и грубости во всем, даже в проявлении чувств, — свои условия. Он следил за ней внимательным, изучающим взглядом, и, прежде чем Тейя наконец покинула кабинет, она мельком заметила, как губы его изогнулись в полуухмылке. Что бы ни творилось в его голове, он тоже был отнюдь не против подобным ответам. Тейя вздохнула, возвращаясь к реальности, выпав из неё всего на пару секунд. Обнаружила, что Алина вглядывается в ее лицо, пытаясь что-то для себя понять, но ничего не спрашивала, и тогда спросила Тейя: — Скажи, тебя беспокоят эти взаимоотношения? Алина издала приглушенный нервный смешок. Расслабленно села на край письменного стола, словно чтобы хоть как-то разрядить обстановку непринужденной вольностью. — Скажи, они могут не беспокоить? — вопрос прозвучал почти ядовито. Тейя устало напомнила: — Я все еще в своём уме. На мои поступки и решения это никак не влияет. — Святые, да я же не об этом. Даже если бы он действительно тебе промыл мозги… это, наверное, можно понять, хотя я бы тогда просто запихнула тебя под наблюдение корпориалов-мозгоправов. Но я за тебя беспокоюсь, лично за тебя. Всё, чего мне хочется, это спрятать тебя от него как можно дальше, потому что, ты и сама знаешь, он непредсказуем, тем более в своей жестокости. Он тебя совсем загубит. Эта короткая тирада оказалась неожиданной. Тейя так и застыла посреди этого небольшого кабинета с бумагами в руках. Но в черепной коробке эхом кружились лишь определенные слова, едва не заставившие Тейю хмыкнуть или скорее уж рассмеяться. Алина беспокоилась, что Дарклинг погубит Тейю. Загубит. Осталось бы в ней, что губить. Тейя взглянула на неё внимательно. Алина... какая же прекрасная. Сильная духом и искренняя даже после всего, что произошло. Единственный человек, в котором Тейя, как бы ни искала, не видела подвоха, двойного дна, лжи и манипуляций. Будь сердце Тейи способно на зависть, она бы ужасно завидовала этой чистоте духа, которую не вытеснил даже весь ад наяву. — То есть, тебя не волнует, насколько это аморально и чудовищно? — уточнила она спокойно. — Ты меня не осуждаешь? Алина вздохнула. Отвела глаза, облизнув пересохшие губы. Этот разговор ей явно не нравился, как и Тейе, но, судя по всему, все равно считала нужным для обсуждения, неловкого, натянутого, но необходимого. — Я не хочу тебя осуждать, — заявила она, вновь вернув карий взгляд к Тейе. — Не после всего, что ты пережила. Да, я не могу тебя понять, совершенно не могу, как ты… с ним… — она поморщилась и тряхнула волосами. Загребла в легкие воздуха, чтобы выдохнуть безнадежное: — Но и осуждать я права не имею. Тейя мысленно поблагодарила себя за свой предусмотрительный шаг в лесу, когда призналась в своей особой, не-только-интеллектуальной связи с Дарклингом. Если бы не это, пришлось бы готовиться к более острому непринятию и тем более порицанию. — Алина, — прошептала Тейя, положив пергамент на место, подошла к Алине ближе. Задумчиво коснулась пальцами её белых волос, убирая непослушную прядь от лица. — Мне приятно, что ты так переживаешь за меня, — сказала она честно, смотря прямо в глаза. Качнула головой: — Но это не стоит того. Я не стою твоих тревог. Я осознаю, какое это проклятье, быть связанной с ним, и спокойно это принимаю. Прошу тебя, если со мной что-нибудь случится — а этого вполне может и не произойти, — не кори себя. Я и только я ответственна за это решение. Алину бы определенно это мучило. Если бы Дарклинг однажды потерял контроль и навредил Тейе, Алина бы терзала себя тем, что не смогла защитить подругу от ненавистного чудовища, так что... Но какой, интересно, была бы её реакция, если бы Тейя просто покончила с собой? Кого бы винила тогда? Алина тяжко вздохнула, искривив губы. — И все равно я не понимаю, как ты могла простить... — Я не прощала. Тейя помнила всё. За этот долгий год Дарклинг успел стать её жутчайшим кошмаром наяву, используя самые разные способы, чтобы раскроить ей голову, пробраться в мысли, разрезать насквозь её душу, выдергивая всё содержимое наружу, чтобы затем разглядеть все её внутренние травмы под микроскопом — Тейя же была объектом его изучения, всё равно что подопытной крысой, с которой он мог делать, что угодно, а она не смела сопротивляться, была слишком для того слаба и беспомощна, о чем он регулярно напоминал, втаптывая её в грязь. Лишал её рассудка вечной неопределенностью, непредсказуемостью, неведением, чего от него ожидать. Не брезговал поднимать на неё руку, использовать на ней свою силу, оставлять на ней синяки, пускай порой и, может, ненарочно: попросту игнорировал факт, как она хрупка и уязвима, когда сжимал ей запястье или шею. Отнял у неё право на обычную жизнь и свободу, раздробил в прах её волю, приковал к себе незримыми цепями. Вплел в паутину своих политических игр, сажая на первый ряд чудовищного представления. И вместе с тем подарил ей бесконечное количество знаний, её место в этом чуждом для неё мире, власть, влияние, чувство своей значимости, так сильно контрастирующее с острым чувством собственной никчемности, которое внушил ей он же. Был рядом с ней, когда она не глядя шагнула в бездну своей безжалостности. Сам подтолкнул к этому, сам же принял ношу всех последствий, не давая ей, окончательно переломившись, растерять последние остатки разума. Отнял у неё всё и взамен дал не меньше. Тейя не бралась судить, равноценный ли это обмен. — Тогда тем более. — Алина всё не бросала попытку разобраться. — Как ты можешь быть с ним? Тейя перебрала свои мысли, как все те стопки пергамента, что перебирала пальцами, выудила оттуда лишь одну причину, которую можно было бы произнести вслух, чтобы Алина действительно поняла и, возможно, перестала мучить и себя, и Тейю попытками докопаться до сути. Ужасно тривиальную причину, но имеющую право на существование, крепко держащуюся в рядах всех остальных причин. — Как ты помнишь, он нередко примерял роль отринутого всеми, ужасно одинокого мальчика, — напомнила она почти насмешливо и горько улыбнулась уголками губ. Посмотрела на Алину, произнося: — Возможно, дело в том, что в этом случае одинока была я. Одинока из-за него же, по его воле и его жестокости, но не это имело значение. Алина открыла рот, чтобы что-либо ответить, но, видимо, не нашла слов. Лишь посмотрела на неё несколько рассеянно и сочувственно. Тейя вздохнула, отвернувшись от Алины. Взяла поднос, разместила на нём бинты и баночку мази, чтобы пройтись по койкам и облегчить боль хотя бы тем, кому могла. Чтобы забыться в работе и не возвращаться больше мыслями к этому разговору. — Спасибо, что зашла, — искренне поблагодарила она, завершая наконец тему. — Но, прости, мне нужно работать. *** Со временем смотреть на себя в зеркало Тейе стало проще. Если раньше она совсем отказывалась признавать свое отражение, признавать, что эта холодная незнакомка в зеркале — она, то со временем стало проще. Или, по крайней мере, безразличнее. Вот и сейчас. Стояла пред собой в полумраке. Это стало почти своеобразной профилактикой — каждый день, понемногу, впитывать в себя новое отражение. Одно из черных платьев, которых у неё был целый гардероб, разного кроя, но непременно именно его цвета. Тускло-каштановые волосы, уложенные служанками в прическу. Тейя всегда настаивала на том, чтобы заплетаться самой, в свои привычные косы, а затем уже равнодушно позволяла служанкам делать с ней всё, что заблагорассудится: чаще всего они просто нагретыми в огне щипцами закручивали ей в мягкие локоны распущенные пряди. Непривычный, но опрятный, аристократический и отчасти даже величественный вид, если не смотреть на истомленность и осунутость бледного лица. Впрочем, и бледность обычно принимают за аристократизм... Тейя не помнила, когда последний раз видела себя в крестьянской одежде. Не то чтобы по ней скучала, но её тяготило, как нечто, когда-то являвшееся непременной частью жизни, может просто кануть без следа. Из прошлого, несводимым напоминанием, остались лишь шрамы, если не считать запрятанных в тумбе всё тех же рун — Тейя давно перенесла их из своих покоев в эти, с черными стенами. Могла ли она и эти стены именовать теперь своими покоями? Руны она почти не доставала на свет, но шрамы были с ней везде. Россыпь белых рваных полос на коленях, скрытых сейчас юбками. Три темные полосы на предплечье. Коснулась рукой корсета, под которым был спрятан шрам от взрыва. И ключица. Конечно. Тейя невесомо провела кончиками пальцев по всей длине рубца, пересекающего крестом ключицу, и длина эта была немыслимой. Привычной, но, если так посмотреть, всё же жуткой. Возможно, Тейя могла бы обратиться к Жене. Шрамы — последнее, что цепляло за прошлое. Шрамы и руны. Руны, как она говорила, она никогда не тронет. Однако шрамы… без них это была бы совсем другая Тейя. Раньше они значили нечто чрезвычайное, впитались сквозь кожу в душу глубокими отметинами, пустили корни, но сейчас это были лишь пятна на оболочке. Сама себе она казалась только полым скелетом, без внутренностей и души, и эта оболочка — не её, не она. Тейя так и не доложила о предательстве Жени и не собиралась. Можно считать, Женя у неё в долгу, вряд ли её затруднит… — Забудь об этом. — Даже не дрогнула. Только перебросила взгляд со своего отражения, на него, стоящего в дверном проеме. Не ответила. — Все корпориалы давно осведомлены о том, что к твоим шрамам притрагиваться нельзя. Превосходно. Это поразительно, как считывал он мысли по одному только действию. Провела пальцами по шраму — хочет избавиться… Тейя все равно могла бы попросить Женю, но не была жестока настолько, чтобы ставить её перед выбором. Шрамы того не стоили, это была лишь беглая мысль, которой свершиться, видно, не суждено. Признаться, Тейя всё ещё не понимала, почему его так волнуют её шрамы. Ранее это было способом вывернуть её наизнанку, пройдясь по всем неугасшим горестям, но теперь это не имело никакого сакрального смысла. В такие мгновения, когда она вспоминала ту его тягу мучить её, она вспоминала о своей к нему ненависти. Вспоминала равнодушно, будто страдала рассеянностью. Ах, ненависть? Нечто припоминаю… Быть может, порой встречались её отзвуки. Как если бы эта ненависть была подбитым мотыльком, который отчаянно, из последних сил, колыхал разодранными крыльями, шелестел ими где-то на фоне в своей агонии, но этот шелест тонул в своей незначительности. Этому мотыльку не суждено было обрести спасение, воскреснуть вновь, ведь был он придавлен безмерной пустотой и… о, боги, нет, это нельзя назвать любовью даже в мыслях, даже отдаленно, метафорически. Это вовсе никак охарактеризовать нельзя. Понять. Точно не любовь, потому что любовь должна быть чистой, светлой. Когда человек любит, он, вроде бы, должен быть счастлив. Тейя не чувствовала себя счастливой, когда была рядом с ним, она лишь чувствовала себя не так катастрофически плохо, как могла бы, словно жизнь бросила ей подобную подачку, чтобы хоть как-то справляться со всем. Чувства Тейи не были светлыми. Были мрачными, черными, отравляющими сквернейшим ядом каждую её жилу и каждую крохотную косточку. Однажды, она уверена, они просто сумеют разъесть её изнутри, подобно паразитам, но лишь однажды, а до той поры ещё сполна времени. В болоте своих мыслей не сразу различила, что Дарклинг оказался за её спиной, совсем близко, позволяя своему дыханию коснуться её волос. Тейя прикрыла глаза. Почувствовала его прикосновение к её корсету, касание пальцев к ребрам сквозь плотную гришийскую ткань. — Просто представь, — его шепот опалил ухо, шевельнув прядь её волос, отчего едва не пробежала по спине горячей волной дрожь. Тейя понимала, к чему он ведет, к чему это прикосновение к ткани, из которой делали гришийские кафтаны. Понимала его с полуслова. — Нет, — её ответ всё ещё оставался твердым. Непоколебимым. Открыла глаза, встретившись с ним взглядами через отражение. — Я уже говорила: я не хочу. — Не то чтобы это считается за аргументированный ответ. Тейя обернулась, не веря, что он снова начал этот разговор. Сдержала горькую усмешку при воспоминании о нелестных словах Алины про его упрямство. — Аргументировать? — спросила уже обессиленно, совершенно не видя смысла в этом споре. Но все равно: — Если выяснится, что Малую науку обмануть всё же не столь просто, это может сократить мне и без того недлинную жизнь. — Это не обман, если это укладывается в принципиальные законы науки. — Ты не можешь знать наверняка. Дарклинг сжал губы в полосу. Он не терпел чего-либо не знать, тем более когда ему этот факт пихают прямо в лицо, особенно она, человек, который вовсе не смыслил ничего в его науке. Снисходительно посмотрел на неё, словно говорил с ничего не понимающим, избалованным ребенком, пускай всё было ровно наоборот, уж не её точно можно было упрекнуть в разбалованности. — Это может не сработать, однако вреда тебе не принесет, — его ответ звучал убедительно, но Тейя знала, что он не мог быть в этом уверен. — Тебе недостаточно ещё было экспериментов с Малой наукой? В его вздохе читалось сдержанное раздражение. В этом весь он. Дарклинг не собирался мириться с обстоятельствами. Последние недели — практически поглощен мыслью что-либо изменить. Порой ей казалось, что его ум даже не столько тревожит сама мысль о её неизбежной гибели, сколько неспособность контролировать саму природу, установленные в ней законы, один из которых — всё рано или поздно умирает. Какая-то отказница — тем более. Рано или поздно. Всему есть конец. Но Дарклинг не приемлет, когда что-либо находится вне его контроля. Он хочет проделать с ней то же, что сделал с Алиной. Связать Тейю усилителем с каким-нибудь бедолагой из Малого дворца, подчинить ей чужие силы. Неизвестно, сумеет ли она использовать их, быть полноценным гришом, однако эта связь, в теории, может продлить ей жизнь ровно на столько же, сколько будет жить гриш. Аргументов против этого было множество. Тейя не желала убивать ради какого-то усилителя, каким бы он ни был, живое безвинное существо. Тейя не желала обременять своим существованием ни в чем не виновного гриша, не желала забирать ничьи силы, не желала быть ни с кем связанной. Тейя вовсе не желала продлевать себе жизнь. Ей бы хотя бы эту дожить, куда больше… Но, разумеется, его всё это мало волновало. А потому приходилось приводить аргументы насчет небезопасности, вопреки собственному безразличию, что и как с ней случится в результате возможного провала. И они спорили. Спорили на эту тему часто. — Когда-то в один беглый момент я назвал тебя своей совестью, — напомнил он. — Что, как ты полагаешь, может произойти, если однажды я эту совесть утеряю? Тейя помнила тот момент. Наисквернейшее воплощение его совести. Безусловно. И с трудом не фыркнула сейчас в возмущении. Отвернулась от него, желая занять чем-либо руки и голову, стала перебирать стопку его книг, к которым он давно дал ей доступ, в поисках какой-либо на сегодняшний вечер. — Это настолько откровенная манипуляция, что даже нет смысла отвечать, — произнесла она безразлично, разглядывая обложки книг, некоторые из которых уже прочла дважды. — Манипуляция это или нет, это не меняет сути, я сдержу свое слово, — голос его привычно холодный и тяжелый. Не будь она привыкшей, этот тон придавил бы её своей тяжестью, вынудив опустить плечи, но её осанка оставалась ровной, как струна. Аристократка — подумала она со злой иронией. — Мне расписать тебе в красках, что я могу сделать, когда моя совесть канет? Тейя и без того прекрасно представляла. Раньше нередко сюжеты её кошмаров — это было хоть каким-то разнообразием в череде детских криков и мертвого Петера — демонстрировали ей именно это: реки крови и плоти, причиной которым руки, в которых теперь она засыпала каждую ночь. Задумалась, не стоит ли попробовать просто начать новую партию, обрубая разговор на середине, но понимала, что он не ответит на предложение, а просто продолжит своё. Положив обратно одну из книг поверх стопки, посмотрела на него. — Мне должно стать стыдно? Я должна жить, потому что в случае своей смерти на мою совесть ляжет гибель людей? — Тейя усмехнулась, словно не верила, что он действительно применил именно эту тактику. Что он полагал, словно на неё это подействует. Быть может, раньше; сейчас же её отвращение к жизни было слишком велико. — Ты хочешь принудить меня жить, и это все равно что посадить свою совесть на цепь, чтобы она работала на тебя, когда тебе угодно. Однако сомневаюсь, что это работает так. Тейя часто об этом думала. Дарклинг вполне мог бы провести этот эксперимент насильно, ему не требуется её добровольно-активное для этого участие. Даже если придется причинить ей немалую боль в процессе, если она станет сопротивляться — он обязательно сделает всё, что требуется, в угоду своим планам. Но какой в том прок? Тейя не заговорит с ним после этого, и тогда её существование уже становится, в общем-то, бесполезным, ведь это именно то, что его интересовало: её ум, её с ним беседы. Это всё прекратится, стоит ему применить силу, а принуждать её силой просто говорить с ним было бы до той степени нелепо, что просто смешно и уже не в его духе вовсе. Дарклинг это, несомненно, понимал. Именно поэтому предпринимал сперва попытку убедить, вместо того, чтобы сразу же поступить так, как считает нужным. — Это всё просто бессмысленно, — покачала она головой. — Даже если претворить твою идею в жизнь. Ни один гриш не сравнится с тобой по силе, значит и вечен быть не может. И я, следовательно, тоже. К чему оттягивать неминуемое? Если только он не нацепит оковы сам на себя, но эта мысль была до того вздорной, что даже в размытых отдаленных чертах представить не удается. Дарклинг надменен и горделив. Если он к чему-либо и относится с трепетом и неподдельным восхищением, то только к своей силе, он бы не позволил притронуться к настолько важной части себя какой-то отказнице, тем более заковать себя в ошейник или кандалы. Ни единой душе. И это не считая того факта, что он сам — усилитель, а потому неизвестно, как отреагирует его сила на подобное исключительное новшество. Теоретически, тогда можно опробовать этот эксперимент с Алиной, однако её сила уже была связана с Дарклингом, частично принадлежала ему. Поэтому — снова исключено. Малая наука — не игрушка, чтобы так беспечно к ней относиться из своей прихоти. Сама же мысль, что Дарклинг, возвышающий уникальность гришей до небес, боготворящий их, презирающий отказников и особенно шуханцев, пытавшихся пойти против Малой науки и возобладать насильно гришийской силой, теперь сам готов был отнять у какого-либо своего подопечного его право на силу и отдать его какой-то отказнице... Но Дарклинг, видно, не считал это просто прихотью. Он вздохнул устало, провел рукой по волосам, размышляя. Думал? Думал о том, что ещё сказать? Чем её убедить? Господи, напрасная трата времени. — Помнишь, ты спрашивала, что значит вечность? — произнес он неожиданно с такой изможденностью, словно уже заведомо смирился с тем, что не убедит её, словно сам не ведал, зачем это говорил. Тихо, с легкой хрипотцой, свидетельствующей об утомленности. Тейя не совсем поняла, о чем он, не смогла припомнить сразу. Не сетовала на свою память, но ей требовалось несколько мгновений, чтобы выудить из закромов своих мыслей нужные воспоминания, если они были совсем далеки или незначительны. Дарклинг не стал тратить время на то, чтобы дать ей вспомнить, напомнил сам: — Ты спросила, каково жить столько лет и видеть, как изменяется мир. — Помедлил секунду, пока она вспоминала тот безмерно далекий день. И ответил: — Всё умирает, Доротейя. И мир, и люди в нем. Меняется, возрождается, но так или иначе — обращается в пыль. Это выматывает. — Алина не умрет, — ответила она так неправильно небрежно. Не желала вдумываться в смысл этих слов, не желала впитывать чужих эмоций, неважно, фальшивых или нет. — Ты сам говорил: пройдет множество времени, однако она сумеет оставить всё позади. Нет смысла в погоне за жалкими лишними десятками лет для меня, когда у тебя и так есть человек, который будет равен тебе по силе. Алина разделит с тобой вечность. Дарклинг прикрыл глаза. — Мне нужна не Алина, — почти раздраженно. Нет. Не говори этого, даже не смей. — Мне нужна ты. Уже этого хватило, чтобы отнять у неё дыхание, но он рассудил, видно, добить её, заглянув прямо в глаза и отчетливо повторив: — Ты мне нужна, Доротейя. Тейя стиснула зубы, качнув головой. Мысли, обычно упорядоченные, болезненно заметались по черепной коробке. Нужна. Ему. Её рассудок, кажется, растрескался глубокими трещинами, летел куда-то внутрь, в темноту и непринятие, туда, где холодно и так отвратительно слякотно, гадко просто до одури. Это подло, попросту бесчестно. Нужна. Разумеется, нужна, кто же будет выслушивать обо всех государственных проблемах и развлекать его на досуге... давно уже очевидно, что она нужна ему как регулярная собеседница, часть общей картины, без которой всё сталось бы непривычным, нужен её ум, но прозвучало это совершенно не так. В ином ключе, с иной силой, сокрушительной и переламывающей её до основания. Это очередная манипуляция, иначе быть не могло. Он всегда знал, на что давить. Он всегда был блестящим актером, сыграть это бессилие в голосе перед наивной, нуждающейся в том, чтобы быть кому-то нужной, девочкой — боже, да запросто. Запросто! Ему легко. Для него всё всегда — игра, продуманные ходы, структурированный план. Всего лишь манипуляция. Тейя не верила. Не верила ему. Дарклинг никогда не признается в своих чувствах, всегда за его словами кроется фальшь, выгода, цель. Верно, нужно быть совсем несмышленой или незрячей, чтобы не видеть его к ней чувств, после всех тех мгновений рядом с ним, но на фоне всего пережитого, на фоне всех его веков, этот период и эти чувства для него явно были лишь одним кратким пунктом в бесконечно долгой истории. Тейя не была для него кем-то, без кого он бы не смог. Это даже звучит слишком приторно и неправдоподобно для такого человека, как он. В голове всколыхнулась режущая мысль — что, если... — но Тейя её строго отогнала, не желая идти на поводу у своих эмоций, у собственной никчемности, не желала быть девочкой, которой снисходительно бросили то, в чем она так нуждалась, и она добровольно отдала взамен свою волю. Дарклинг с ней это сделал. Вынудил видеть ложь в каждом своем слове, убил в ней любое доверие, не только к нему, к людям вовсе. Даже если она действительно ему так сильно нужна, нужна как объект его интереса, одержимости, продолжительного помешательства, это не её вина и не её бремя. Если так посмотреть, то хотелось попросту рассмеяться от абсурдности их чувств. Он был ей нужен, так бесконечно нужен, но недостаточно, чтобы жить ради него. Она была ему нужна, но лишь как следствие его необъяснимого безумия, допустившего к нему так близко ту, кого подпускать не следовало. Рассмеяться бы, а затем зарыдать, надрывно, до боли в груди. Её мысли противоречили себе же, и она в вяжущем отчаянии не могла разобраться в этой путанице, выбраться из этой паутины, а ещё пыталась что-либо объяснить Алине... даже он бы не объяснил. У него всегда всё под контролем, весь мир трепетал в его руках, но если бы вдруг они заговорили, так искренне и без масок, он бы не ответил. Из-за чего, как и почему. Как это случилось и почему так вышло. От картины, в которой они сидели бы друг перед другом и просто говорили о чувствах, Тейя снова едва не согнулась напополам от желания то ли засмеяться, то ли заплакать. А затем задумалась, не сошла ли уже окончательно с ума. Она бы не выдержала подобного разговора. Заперла эти мысли наглухо, захлопнула к ней все двери. Отвернулась, сцепив пальцы в замок почти до хруста в костяшках, лишь бы заглушить звонкие размышления. — Что же, — выдохнула она. — Вероятно, это может служить некоторым уроком. Ты давно забыл о том, что такое время. Для тебя оно — пустой звук. Придется довольствоваться лишь этим пустым звуком, тем фактом, что далеко не всё, что ты хочешь, ты можешь получить. Это было слишком, она знала это. Почувствовала его присутствие за своей спиной, как прежде, ощутила холод от его близости как воплощение угрозы, которая давно уже нисколько её не пугала. Не удивилась бы, если бы за её слова он опутал её тьмой, причинил бы в наказание любую боль. Сомневалась, способен ли он на это сейчас, но ей никогда не стоит его недооценивать. Вместо этого, совсем близко: — Довольно-таки жестокое изречение для твоих уст. — Наклонил голову к её шее, голос полнился ядовитой издевкой. — Где твое хваленое милосердие? М? — его дыхание тронуло её кожу. — Сострадание? — Ты хочешь сострадания? — спросила иронически и обернулась, смотря на него снизу вверх оттого, как сильно он над ней возвышался. Дарклинг усмехнулся. Коснулся пальцами её шеи, но не сдавливая, только лишь прикасаясь. Большим пальцем провел по мерно бьющейся вене, и ниже, коснулся ключицы. Он часто касался её кожи, изучал её тело снова и снова. Словно прежде нечто неведанным и странным образом — ведь всегда он имел власть над нею, не только теперь — сдерживало его желание, но сейчас, когда эта их лестница неопределенности стала руинами, в этом больше не было необходимости. — Нет, — ответил на её вопрос. Конечно, нет. Дарклинг не тот, кто искал сострадания, кто нуждался в спасении, в искре света в кромешной мгле, которая стала ему родным домом. Быть может, тот маленький мальчик, который, в окружении тел своих жестоких ровесников, пронзил себя теневым клинком, истекая кровью, чтобы спасти себя и свою мать от гнева людей, и нуждался в помощи, в сочувствии, хоть в чем-либо, но не он. Не тот Александр, что стоял прямо перед ней. Тейя ласково убрала черные пряди с его лба, кончиками пальцев проводя по испещренной шрамами коже. Завороженно наблюдала за своими же прикосновениями, словно всё ещё, после всего, не до конца верила, что имеет возможность беспрепятственно к нему прикасаться. С мысленной усмешкой вспомнила, как больше года назад относилась к нему скорее как к фантомному мнимому образу, а не живому человеку, как к пугающей легенде и воплощению её страхов, нависшему над ней неустанной угрозой. Теперь же — всего лишь человек, которого она могла касаться, чувствовать биение его пульса, его дыхание, его жизнь. Дарклинг тоже наблюдал за её действиями, Тейя почти осязаемо ощущала его пристальный, пробирающийся под самую кожу, до мяса и костей, взгляд. — Послушай, — произнесла она тихо, и в горле неожиданно сделалось совсем сухо, когда она стала произносить: — Я не умру завтра, через месяц или даже через год. Затем уже, верно, однажды покину тебя. Но до того ещё достаточно времени. Для него — всего мгновение. Для неё — целая жизнь. В сравнении с чужими судьбами, тоже безмерно короткая, но всё же жизнь. На большее её не хватит. — До той поры — я твоя, — продолжала она, убрав руку от его лица, оставив ладони на его плечах. Смотрела прямо в глаза, находясь так близко, что её слова отпечатывались на его губах слабым дыханием. — Я твоя, Александр, до конца своей жизни. Прошу, не требуй от меня большего. Это была глупая мольба, потому что он всегда требовал большего. У него не было полутонов в своих желаниях: когда он хотел чем-либо обладать, это становилось его одержимостью, навязчивой мыслью, манией. Но он ничего ей не ответил. Всё ещё не отводя взгляда, погрузился в настолько глубокую задумчивость, что даже если бы Тейя проникла на самое дно этого потемневшего кварцевого взгляда, всё равно не застала бы там его истинных мыслей. Ничего не спросила. Подалась вперед, легким, почти воздушным прикосновением дотронувшись его губ своими. Сперва опасалась, что он не ответит, его челюсть была так сильно стиснута, но затем, будто против своей воли или через боль — ответил. Привычно превратив поцелуй в сладостно-тягостное наказание, мучил её губы, прижал её к себе одной рукой, стиснув так крепко и болезненно-необходимо, что едва не заскрипели хрупкие кости. Целовал её, выплескивая свою злость, уже не впервые. Чудом не оставляя синяков на её теле. Всегда он управлял поцелуем, проявлял свою над ней власть, но сейчас она не сдержала порыв, прикусила его нижнюю губу, взамен получив жар от его прерывистого выдоха. Не позволил полностью забыться в раскаленном поцелуе, оторвался совсем скоро и прикоснулся губами к изгибу её кожи, где шея перетекает в нижнюю часть лица, провел губами по линии челюсти, одаряя теплотой своего дыхания, и Тейя трепетно вздохнула, отдаваясь этому чувству, скручивающему всю её в узлы. Ей не хотелось, чтобы он отстранялся, но он всё же отпрянул, из своих рук так и не выпустив. Коснулся ладонью её щеки, мягко очертив пальцем контур нижней губы. Подобная нежность после грубого и яростного натиска одурманивала рассудок своим контрастом, и Тейя прикрыла веки, прильнув щекой к его ладони, наслаждаясь редкой мягкостью. — Сколько времени ты готова дать? — вопрос, безжалостно рушащий всю идиллию. Сколько она могла ещё вынести? Тейя открыла глаза, шумно и глубоко наполнив легкие воздухом. Дарклинг опустил руку, переместив снова ей на ключицу, отчужденным узором потянул пальцы по плечу и по оголенной, из-за выреза до лопаток, спине. Пытаясь абстрагироваться от этих прикосновений, от которых всё пространство скомкалось размытой пленкой, Тейя еле размышляла. С учетом появления сразу двух отдушин: всё тех же шахмат и работы в лазарете, — определенно больше года. Может, три года или даже пять лет, если только за это время не произойдет что-либо, что сократит этот срок — какая-либо ссора с Дарклингом, которая могла закончиться непредсказуемо, или внезапный дворцовый переворот. Что угодно. Жить подле Дарклинга после двадцати пяти было бы попросту странно. Он вечен, она нет. Она станет взрослеть, стареть, увядать. В этом не будет никакого смысла, только если она не останется подле него всего лишь политической советницей, но и это выглядело нелепицей. Поэтому на двадцать пятом году, если к тому моменту ничто не случится, она сама покинет его. — Пять лет. Линия его губ чуть ожесточилась, и скулы дрогнули от заходивших по челюсти желваков. Конечно, он не согласен, ему мало, ему всего будет мало. Но сколько? Какие варианты он мог предложить, не считая его совершенно сумасшедшего предложения с гришийскими силами? Тейя могла не давать ему и этого. Могла в любой вечер запереться в ванной комнате, набрать обжигающе горячей воды, достать все тот же фьерданский нож. Пять лет для неё — уже настоящий подвиг. Для него это лишь краткий миг, но большего она дать не способна. И она знала, что будет ещё множество споров. Дарклинг так просто не бросит эту идею, но и Тейя не сдастся, какие бы доводы он ни приводил. Она устала жить. Казалось бы, она живет в роскоши, буквально у подножия престола, имеет власть, о которой мало кто смел мечтать в своих даже самых раскованных грезах, обладает допуском к двум самым занимающим её ум вещам — неограниченному получению знаний и целительству, помогающему нуждающимся. Рядом с человеком, разжигающем в ней всё то, что давно оледенело. Но прошлое от неё всё никак не отцепится. Когда она пытается наконец удержаться на поверхности, судорожно хватаясь за всё, что может, прошлое прогнившими клыками впивается в её плоть, раздирая в кровь и утаскивая вниз, вниз, в самую бездну. Всегда именно в те моменты, когда она не ожидает. Видит в зале военного совета обновленную карту мира, на которой тщательно был зарисован Новый Каньон, — и её внезапно окунает в воспоминания, заполняет легкие ужасом, вынуждая захлебываться им без права на глоток воздуха. Видит в лазарете бездыханное тело какого-либо светловолосого парня, которого не сумели спасти, — и вновь ни вздоха больше. Спирает грудь, наваливается комом паника и жуткий страх, а перед глазами — разлагающееся, из кошмаров, лицо Петера. Всё это — запертое внутри. Быть может, если бы она могла вылить все чувства наружу, было бы легче, но её парализовывало этими чувствами, единственное, что она могла сделать — не видя ничего перед собой, выбраться в укромное место, прислониться спиной к любой вертикальной поверхности, в поисках опоры, и пустым взглядом смотреть прямо перед собой, сползая по стене вниз. Она, правая рука Дарклинга, его равнодушная и хладнокровная советница, та, кого боялись столь многие, жалась в углы, как маленькая беспомощная девочка, крупно дрожала в остром бессилии и страхе, совсем не дышала, сжимаясь всем телом и обнимала себя руками в жалкой попытке прогнать рвущие голову воспоминания. Тейя не понимала, отчего это происходит. Полагала, что чем больше времени проходит, тем легче должно становиться, но это не так. Тейя уже давно усвоила, что жестокость сокрушает любого, кто её касается, понимала, что всё так, как должно быть, но всё равно терялась в этом омуте. Казалось бы, она убила стольких, что обычный человек содрогнется от одной только мысли, но в конечном счете она все равно оставалась всего лишь потерянной в этом мире девочкой, которая ничего не смыслила в истинной беспощадности, однако испытывала на себе всю безграничную кару за неё. И главное её состояние не поддавалось никакому объяснению, никакой закономерности, ничего, что помогло бы ей исключить из жизни все провоцирующие факторы. Тейя видела немало жестоких картин впоследствии, и её не ударяло воспоминаниями так сильно, но порой бывало, что всего лишь взглянет на руны — даже не свои, а наткнется в какой-либо книге, — вспомнит о семье и пропадает из реальности на сутки и более, снова окунаясь на самое дно ледяной отрешенности. Дарклинг не мог быть всегда рядом, чтобы вытащить её оттуда, на его плечах держалось постепенно встающее с колен государство. Это не его обязанность. Ей нужно бороться самой, но она устала, устала тщетно сражаться с призраками своего прошлого. И сейчас — устала спорить с Дарклингом о том, сколько ещё ей предстоит выдержать на этом поле боя против самой себя, в вечном страхе от неведения, когда вновь её утянет к себе проклятая отчужденность, отнимающая у неё обычное человеческое существование. Устала. Вздохнув, утомленно спрятала лицо в его плече, не желая больше ничего говорить. И почувствовала едва ощутимое прикосновение его губ к своим волосам, как если бы это уже было прощанием, заведомым, неправильно ранним. Ещё одно редкое проявление его нежности, настолько ему противоречащее, настолько несвойственное, но позволяющее сердце Тейи, уже давно словно замершее и окоченевшее, забиться чуть быстрее, напоминая, что ещё не почило бесследно. Что ещё готово отозваться со всей пылкостью на его близость. Человека, которого Тейя клялась ненавидеть, монстра, которому когда-то отчаянно желала отомстить за всё им содеянное, которого не думала подпустить к себе так близко никогда, ни в коем случае, даже в сильнейшем умопомешательстве. Но к чему теперь всё то минувшее? Те мысли и едкие чувства? Тейя — убийца, беглянка, с давно уже померкшим клеймом дрюсье, предательница, лгунья, чужая везде и каждому, отринутая своей страной. Полуживая, проклятая, переломанная на части. Чудовище, под стать ему самому. Однако только рядом с ним поистине имеющая значение. Необходимая как неотъемлемое звено устоявшегося фундамента. Целой стране и Александру. Нужная.