Руки продолжали трястись, не успокоились даже к концу первых суток, проведенных в углу номера какого-то дешевого отеля. Пальцы, затвердевшие, напряженные, пытаются распутать волосы. Курапика не мылся уже неделю, на голове поселились колтуны, а в зеркала он смотрел с опаской, предпочитал не думать о том, как его воспримут теоретические окружающие. Да и важно ли это, если его никто не увидит? Пора бы с этим заканчивать, да, но сейчас, сидя в номере простенького отеля, он не мог задумываться о чем-то долго, мысли не стояли на месте, а паника то и дело заставляла резко вставать, или прятать лицо руками, или большими глазами оглядывать помещение, боясь тишины, или напряженно вглядываться в пустоту, или…
Курапике нужен был ночлег на пару деньков, все, отоспаться, отдохнуть самую малость и идти работать дальше, продолжать двигаться к цели, опять забыть обо всем, потерять себя в бесконечной погоне и стремлениях. Так удобно, так не приходится лишний раз обращать внимание на душевное здоровье, которое становилось все более хрупким с каждым днем пренебрежения. Но план не сработал, уснуть не выходит уже сутки, а волею этого ветерка посыпался карточный домик, повлек за кошмарами и бессонницей иллюзии, страх. Смертельная усталость затуманила рассудок, мешала различать реальность от вымысла. Курапика мог позволить признаться самому себе, что истощен.
Галлюцинации были за его спиной постоянно, ждали подходящего момента, секунды, когда смысл уступит тревоге на пустом месте, чтобы показаться на глаза и завладеть жизнью хозяина изможденного тела. Чем дальше заходило, тем сильнее Курапику пугали призраки прошлого, тем больше верилось, что по его телу ползают полчища пауков, которых невозможно прогнать, сколько бы он не расчесывал кожу, сколько бы не терял голову, пытаясь побороть мелких восьминогих. Спину и руки покрывали мелкие раны, на которые он смотрел при любой возможности, воспринимая иногда как доказательство того, что галлюцинации повержены, но они возвращались. Стоило только расслабиться, забыться, как все начиналось по второму, третьему, двадцать пятому кругу.
Сидя между голой стеной и кроватью, Курапика чувствовал себя хоть сколько-нибудь безопасно. За спиной ничего не могло быть, хоть и ощущалось чье-то присутствие. Сбоку никто не смог бы пройти, хоть краем глаза Курта многократно замечал движение, которое, впрочем, было очередной проделкой сознания. Будь тут кто-то, Курапику бы уже атаковали. Оставалось смотреть вперед, обхватив колени руками, прижимаясь к ним настолько плотно, что ребра начинали болеть. Ничего поделать нельзя, абсолютно ничего, видения продолжаться, где бы он не был, но быть начеку было легче, чем прятаться из страха.
Глаза сами собой перебегают на цепь. Символ того, что он должен продолжать бороться, что у него все еще есть средства к этому, что цель где-то впереди, до нее идти и идти. Но он тут, боится вымыслов в углу, пряча реальность туда, где ее не увидит, лишь бы не сосредотачиваться ни на одной из проблем. Попытки сделать что-то для решения проблемы остались далеко в прошлом, измотав морально, вбили в голову мысль, что поделать ничего нельзя.
Не довел до конца — сдался, проиграл битву, не смог отплатить за все, что потерял. Не смог успокоить совесть, избавиться от бесконечных, забыть о Пайро, перекинуть вину на кого-то другого, хотя стоило чуть-чуть подумать, и вывод напрашивался сам; Курапика не даст себе решить, что это его настоящая цель. Заткнет проявления здравого смысла, чтобы продолжить миссию, считая, что только физическая борьба в его жизни и осталась. Может, правда будет лучше, если он умрет в процессе? Исполнит назначение и тут же потеряет смысл беспокоиться о тяготах дальнейшего существования. Звучит поэтично даже.
Нет. Он совершил роковую ошибку, завел друзей, привязал себя к людям, которые о нем заботятся. Будет эгоистично умереть, бросить их. С другой стороны, а помнят ли о нем вообще? Где сейчас Гон и Киллуа? Если сейчас позвонить Леорио, то он ответит? Будет ли он слишком занят медицинской практикой, чтобы поболтать пару минут? Может, внимания ждать неправильно, слишком много просит. Скорее всего, об этом задумываться нельзя, в будущем немало проблем доставит.
Решительность и затаенная злоба, которыми он жил и существовал до этого, испарились, а без них все стало сухо и страшно. Такое случалось раньше, но никогда не мешало настолько, чтобы пережидать приходилось вторые сутки. Все прошлые разы Курапика просто чувствовал себя чуть хуже, бывало, не мог уснуть или тревожился без повода, галлюцинации в основном мешались со звуками и не маячили перед глазами.
Голова перестала пульсировать где-то пару часов назад, чтобы снова начать раскалываться, теперь, видимо, требовала уснуть наконец. Но Курапика знал, что это не сделает ситуацию лучше. Конечно, его суждение было затуманено, тошнота и тахикардия слегка отвлекали, но не настолько, чтобы просто так не ложиться, когда все его существо этого отчаянно требовало. Все равно не получится, а ведь закроет глаза и окажется во власти чего-то, что сам придумал. Всех тех неудачных попыток хватило, чтобы желание перепроверять пропало с корнями.
Курапика медленно встает, прислушиваясь к тем звукам, которые издает, нарушая тишину в помещении. Он поднимается аккуратно, но в глазах все равно темнеет, а тело наливается свинцом, приходится пробовать еще раз, пока тело наконец не примет вертикальное положение. Снотворное давным-давно закончилось, да и глушить им проявления тревоги было сложно, когда желание превысить дозу мешало двигаться рукам. Он не хотел умереть, скорее успокоиться быстрее, и сколько бы стараний не вкладывалось во вдалбливание себе такой простой мысли, как: «Одна таблетка, стакан воды, усну и проснусь», все равно что-то в голове переклинивало, а глаза застывали на упаковке.
На периферии маячат темные фигуры, пока Курта идет к двери.
Конечно, он не ребенок, да, заставлять его принимать лекарства не нужно, но была идея получше. Возможно, не в чужих глазах, но Курапике она казалась очень даже неплохой. Да и терять ведь особо нечего, так? Лишь бы приглушить ощущения, лишь бы перестать чувствовать все таким четким, рельефным, реальным. Отдых точно не помешает.
Вот только перед тем, как на горизонте замаячит возможность спокойно и без всяких нервов выспаться, нужно преодолеть метров так пятьсот — пустячковое расстояние, когда силы есть, но не сейчас. Чувство однозначно привычное, но все еще странное, будто бы так не должно быть. Руки обхватили плечи, тело само собой тянулось вперед, пока ноги стабильно шли, как ни в чем не бывало. Курапика силой заставлял себя выпрямиться, но быстро пришел к выводу, что лучше вспоминать дорогу по памяти, а не озираться. Начинало смеркаться, город приходил в движение, так что надолго тут задерживаться не стоило.
На свежем воздухе сильнее беспокоили слуховые галлюцинации, крики в темноте, исходящие откуда-то из-за спины, неясная речь, слышавшаяся в звуках города. Кто-то звал по имени, и Курапика уже научился это игнорировать, но иногда все равно сжималось сердце. Над ним издевается его же разум, заставляет верить, что кто-то бы стал звать его, озаботился бы.
Траты не окончились литровой бутылкой коньяка, потому что, конечно, ее бы не продали несовершеннолетнему, пришлось доплатить, чтобы это не стало проблемой. Иногда даже хорошо, что в Йоркшине всем плевать хотелось на честность. Курапика, по понятным причинам, очень редко обращался к помощи алкоголя, опыта было мало, но попробовать давно хотелось. Нелогично, глупо, трусливо, но он настолько устал, что был бы не против вплотную подойти к смерти, лишь бы проснуться живым и выспавшимся.
Он вцепился в бумажный пакет, чувствуя, как внутри с каждым шагом плещется жидкость в бутылке. Видеть в этом выход нельзя. Курапика раз за разом повторяет себе это, но все еще надеется, что опыт не станет прямо-таки ужасным. Восприятие должно притупиться, думать должно стать сложнее, если все пойдет так, как он это себе представляет, то это пойдет только на пользу. Важно не переборщить, и все будет как надо, да.
Никто не задает вопросов, когда Курапика проносит подозрительный пакет в отель и, возможно, этого и не стоило ожидать, но все его существо в напряжении, то и дело хотелось броситься со всех ног в номер и запереться в ванной, открыть кран, чтобы вода лилась погромче, пока стук сердца отдается в голове. Когда все успело выйти из-под контроля? Неважно, это все не имеет значения, потому что сейчас стоит вытравить из себя чувства. Всего каких-то десять минут.
Оказавшись в комнате, Курапика вздыхает и проводит рукой по волосам, уже не пытаясь их распутать. Эта обстановка ассоциируется с не самыми приятными вещами, но выбора немного. Он достает из пакета бутылку и идет в ванную, опасаясь, что еще прольет на пол, пока будет открывать. Курта устраивается у раковины, стоит полубоком к ней, чтобы спина была ближе к стене. И угол обзора лучше, и случайно посмотреть в зеркало сложнее.
Пробка не поддается, Курапика даже тут углядел повод не сдаваться, тянет со всей силы вверх, пока костяшки белеют. Приходиться подавить желание просто ударить бутылкой о стену. Подобные порывы перестали удивлять, рвение что-то сломать больше не было чем-то из ряда вон выходящим. Голова устала, личность будто бы упрощается в сторону животной, а привычные черты теряются за раздражением и усталостью. Решить все просто, важно лишь приложить усилия, чтобы прогнать холодок, то и дело пробегающий по спине.
Он пытается прокрутить затычку, будто бы держит в руках штопор, не зная, что еще может поделать. Это даже работает самую малость, но через секунду Курапика берет перерыв и разминает плечо, сжимает и разжимает кулак. Хочется прислониться к стене и закрыть глаза, даже не хочется, что-то заставляет это сделать; он снова оказывается в углу, только уже зажатый душевой кабиной. Ноги подтягиваются к груди, а голова закидывается назад — уже привычное положение приносит покой, пока все вокруг постепенно темнеет.
В груди резко холодеет, испуг заставляет выпрямиться. Никого нет, никого тут нет. Какого черта это происходит из разу в раз? И стоит ли винить кого-то кроме себя, если первопричиной служит… Думать нельзя. Нужно вставать и выключаться насильно, пока голова кружится, а сердце продолжает бешено биться.
Прийти в себя несложно, потому что все познается в сравнении — намного тяжелее в сознании оставаться. Можно не пытаться мыслить здраво, все равно сосредоточиться на настоящем слишком проблематично. Рука снова вцепилась в бутылку. Односложные идеи стали возникать в голове. Где-то секунду он думает разбить горлышко о раковину, но быстро пресекает такой ход мыслей — наглотается стекла, потом проблем не оберется.
Можно продолжить тянуть вверх. Выглядит как самый оптимальный вариант, другое все равно в голову не приходит, никаких подручных материалов нет. Ждать больше нет сил, нужно что-то делать, заставлять тело двигаться, иначе… иначе… иначе что? Курапика вздыхает и возвращается к делу. Сколько бы о таком не думал, ответа не находил, да и не нужно. Скоро можно будет поставить мир на паузу.
Рука очерчивает дугу, а в пальцах зажата пробка. Она поддалась.
Наконец-то. На лице не расползается улыбка, но Курапика чувствует, что ему уже стало чуточку лучше. Пахнет ванилью и древесиной. Почему-то Курта не ожидал запаха, видимо, сказывалось то, что он не разбирался в алкоголе, но оспаривать собственное решение напиться был не готов. Не потому, что уже зашел слишком далеко, а из-за веры самому себе. Это сработает, он видел, как такое срабатывало в книгах, его должно вырубить, как иначе-то?
Курапика в который раз вцепился пальцами в бутылку, только в этот раз намереваясь наконец прийти к концовке. Вторая рука придерживает дно, пока он запрокидывает голову и делает глоток. Вкус странный, непривычный, но послевкусием остаются ваниль и фрукты. Он проглотил быстро, не дав себе основательно прочувствовать, что за ведьминскую бурду в себя вливает, но эффекта еще не ощущал. Стоит подождать, наверное.
Курта садится на пол, ставит бутылку рядом, наблюдает, как телефон выпадает из кармана. Ничего не грозит, он наедине с самим собой, нужно просто подождать. Хочется подержать голову под краном, намокнуть хорошенько, но так лень вставать. Это самовнушение, но Курапика уже чувствует себя спокойнее, хоть и не готов уснуть.
Пять минут спустя уже верится, что план работает. Он улыбается, снова появляются силы, руки так и тянутся вперед, неаккуратно ощупывают плитку, чуть ли не сбивая бутылку. Хочется встать и подвигаться, но желания остаются безответными, ноги одеревенели.
— Мне здесь не нравится. Все чужое и навевает плохие воспоминания. Но, ха, выбора у меня нет, действительно, — слова звучат сами, но Курапика чувствует себя так хорошо, что могло бы даже страшно стать, но не сейчас, сейчас ничто не заботит, если он притворяется, что ведет беседу с кем-то напротив себя, это ничего. Смеется ведь, что может быть лучше? Он делает еще один глоток, на этот раз пытаясь распробовать коньяк, но быстро сглатывает. Интересно, станет ли вкус привычным к концу импровизированной терапии?
— Не люблю собак. Делают, что прикажешь, даже если нагло им врешь, а потом даже не обидятся.
Мысли наконец ни на чем не задерживаются. Темы сменяются, а он продолжает озвучивать, что в голову взбредет, ни на секунду не задумываясь, что, наверное, стоило бы говорить потише или замолчать вообще. Давно не было в душе такой легкости.
С каждым глотком внутри становилось тише, а снаружи громче, Курапика чувствовал, что наблюдает за своим поведением откуда-то из закрытого ящика, но тревога не мешала, ее вообще не было. Хотелось есть, но он знал, что ничего съедобного у него нет, так что продолжал пить, наслаждаясь раскрепощением и теплом.
Он уже давно потерял счет времени, когда заметил, что легкость начинает пропадать, возвращается все то, от чего он так старательно убегал. На ребра давит тоска, горло сжимает тревога, а рука сама тянется к телефону. Тишина звенит и отвлекает, думать ни о чем не получается, Курапика почти уверился, что не имеет никакого контроля над собственными действиями. Если продолжит пить, то это пройдет. Все вернется обратно. Это он понимает интуитивно, не задумываясь ни секунды, тянется к бутылке, чтобы сделать еще один глоток. Это не помогает, тошнота вернулась и готова мстить.
Телефон в руках, набран чей-то номер. Когда он вообще успел…?
— Курапика!
Не Хисока. Это не Хисока, слава Боже. Дышать сложно, руки трясутся и думать нет сил. Как бы сильно не заставлял себя, сфокусироваться на голосе из телефона слишком сложно.
— Пр-приезж… сюда… на… Пожалуйста, — речь спутанная, слова произносить тяжело, еще тяжелее заставить себя думать об их смысле.
— Что? Что-то случилось? Ты в порядке? — вопросы звучат слишком быстро, но Курапика слабо трясет головой, будто его кто-то увидит. Пряди прилипают к лицу, ему мерзко и холодно, а по спине стекает пот.
Молчание затягивается, Курта чувствует, как окончательно размякают плечи, лопатки упираются в стену, а усталость возвращается сильнее прежнего. Нельзя. Нельзя, это его убьет. Что-то в голове бьет тревогу, в очередной раз мешает, но Курапика пытается это заткнуть, приглушить и забыть.
— Скажи мне адрес! — доносится до ушей приказ. Какой адрес? Кому скажи? Наверное, это стоит сделать. То есть, если требуют, то следует послушаться.
Произносит по слогам, проглатывает звуки, но он продолжает, хоть и не уверен, когда его понятно, а когда нет. Чувство, будто сверху давит пара километров воды, легкие уже физически не способны функционировать, а моральное истощение и крики о помощи сменялись апатией. Кажется, его поняли. Голос на другом конце провода просит не засыпать и оставаться на связи.
***
Бессмысленно долго всматриваясь в карту, Леорио понимал, что обнадеживаться было глупо. Понимал сейчас, но тогда искренне обрадовался, что друг сам вышел на контакт после такого долгого молчания, а теперь в руке зажат телефон, откуда до сих пор доносилась лишь давящая тишина. Нужно было спешить.
В первом часу ночи он едет навстречу чему-то вроде очень несмешного сюрприза, где на кону может быть жизнь друга. Что это все должно значить? Сейчас было без разницы, услышит ли что-то водитель, Леорио выкручивает звук, пытается вслушаться в тишину, разобрать, что происходит с Курапикой.
Вдох. Слух цепляется за ту единственную ниточку, которую смог уловить, Леорио начинает считать секунды до следующего. Десять?.. Нет, паниковать рано. Нужно увидеть своими глазами и быть наготове. Или сразу звонить в «Скорую»? Так, ехать еще около трех минут, если надежды оправдаются, а на дорогах действительно будет свободно.
Это может быть что-то важное, но не срочное. Да, может быть, да, это повод не звонить никуда пока что, конечно, это убедит. Леорио чувствовал, как внутри закипает ярость, а единственно правильное решение вставало перед не пойми откуда взявшейся стеной, не в силах пошевелиться. Штраф за ложный вызов не проблема, разговор с Курапикой о том, что он, вообще-то, в чужой помощи не нуждается, не проблема — ничто не проблема, пока друг останется жив, но что-то мешало сбросить вызов и набрать «Скорую». Страх давил на здравый смысл сильнее с каждой секундой тишины, а надежда забилась в угол в попытках не терять самообладание.
За окном проносились огни города, буквально минуту назад водитель услужливо опустил стекло, но прохлада все еще кралась по салону. Наверное, только это и помогало Леорио продолжать спокойно вслушиваться в дыхание на другом конце провода, ставшее заметно громче. Не повод радоваться, но все равно где-то внутри становится легче, даже если это с довольно высоким шансом означает, что Курапике там точно сладко не приходится. Но дышит ведь. Глаза перебегают на карту, хотя это уже бесполезно, ускорить дорогу не получится, даже если очень хочется сорваться с места и побежать на своих двоих.
***
Что происходит?
Курапика забыл, где находится. Иллюзии стали казаться настолько реальнее плитки или пальцев, что даже открывать глаза было страшно. Хотелось спать, но что-то душило, давило на грудь со страшной силой, не давало удобно устроиться. Руки сами собой тянулись к лицу, к горлу, но промахивались. Курта прикасался к себе, пытался почувствовать тепло, но все заканчивалось страхом и пугающим холодом. Собственные руки казались чужими, на периферии постоянно пробегали темные пятна, стоило только открыть глаза, чтобы осмотреться.
Тошнило не по-детски, перед глазами пронеслись воспоминания экзамена на охотника. Он снова на корабле? Никогда еще так сильно не укачивало. Курапика попытался подтянуть колени к груди, но не успел он прижаться к стене поплотнее, как рот заполнился слюной. Кровь отлила от живота, сердце кололо. Его окружала кромешная тьма все то время, которое со зверским кашлем желчь и спирт лились изо рта прямо на пол.
Холодно. Страшно холодно и мокро, сколько бы не старался отодвинуться, сколько бы не предпринимал тщетных попыток встать, запах фруктов, сгнивших в запечатанной бочке, не переставал преследовать, окутывал и душил. Казалось, дышать уже не получается совершенно, но на этом все не закончилось.
Кожу щипало, не пойми что ползло по спине, иглами лапок вонзалось в позвоночник. Оно не прекратилось. Оно не пропало даже после всего этого, сколько еще нужно пережить, чтобы страх ушел? Отчаяние разливается по телу, заставляет встать и тут же упасть, ударившись головой о что-то твердое. Боль молнией прошла через позвоночник, в глазах буквально замерцало, прежде чем плечи обмякли. Пошевелиться нет сил. Курапика лежит, согнувшись над полом, облокотившись на плитку, и уставился на растекающуюся все дальше и дальше светло-желтую лужу невидящим взглядом. Зверь ползет по затылку, а он застыл статуей, сосредоточившись на мельчайших движениях хищника. Еще никогда внутри не было так пусто.
Вдох резко обрывается, кажется, будто трахею что-то перекрыло, но через секунду все снова нормально. Странно, но неважно. В спину кто-то смотрит, вот что занимает сознание.
— Курапика! — крик выводит из транса лишь на мгновение. Показалось. Никто бы не озаботился, в конце концов. Лучше не надеяться.
А вот руки на плечах это уже слишком. Такого не было. Такого тепла от иллюзий не исходило никогда, голова кружится уже от одного только жара, притом мир качается настолько сильно, что даже замахнуться не выходит. Обмякшая рука лежит перед лицом, а таинственный кто-то, чей голос уверенно распознать не получается, продолжает придерживать.
— Не… н-не! — голос дрожит, по щеке течет слюна, в глазах все размылось. Сопротивляться не получается, но Курапика пытается вывернуться, ударить ногой, замахнуться еще раз, в конце концов. Хруст в позвоночнике заставляет остановиться и прикусить губу.
— Спокойно, тихо, — с ноткой решительности говорит голос над ухом, прежде чем перевернуть Курапику на бок, переместить в положение намного удобнее того, в котором он умирал до этого. Прикосновения теплые и ощутимые, кажется, реальность вернулась.
— Вообще о себе позаботиться не можешь? — укоряет незнакомец, будто бы повторяя за внутренним голосом. Да. Он сломал что-то в себе и даже не добился желаемого. Рука ложится на шею.
«Не хочу умирать», — эхом разносится в голове. Не хочет, но умрет ведь, да?
Я жалок.
***
Курапика проснулся в больнице не в первый раз, да, но никогда еще не терялся в реальности так сильно, как сейчас. Вроде, все было ясно, он понимал, что происходит, но не мог вспомнить абсолютно ничего, что могло бы привести его сюда. Недосыпа как-то маловато для такого.
К вене присоединена капельница, все тело тяжелое, но холода нет, в глазах ничто не мелькает. Кажется, стало лучше. Но что он сделал все-таки, раз попал сюда? Телефона не видно, позвонить кому-нибудь не выйдет, да и делать бы Курапика так не стал. Наконец-то есть шанс выспаться по-человечески.
