Государыня, которой восхитился бы Макиавелли

И свое повествование мы начнем с самого главного. Во всяком случае, для всякой женщины. С описания внешности Львицы из Цинтры. Итак, как же выглядит королева Калантэ? «Ясень пень, конечно же, красавица», — скажете вы мне. — «Первая красавица Цинтры. Послушайте хвалу ее красе из уст рыцаря Эйста Турсеаха. А он человек прямой и честный». — Паветта еще юный, нераспустившийся бутон, но… — Что «но», рыцарь? — Яблочко от яблоньки недалеко падает, — улыбнулся Эйст Турсеах, сверкнув белизной зубов. — Достаточно взглянуть на тебя, королева, чтобы увидеть, какой красавицей станет принцесса, когда достигнет того возраста, в котором женщина может дать счастье воину. Да-с… Эйст Турсеах, человек прямой и честный… но, как известно, и влюбленный, а посему: красота — в глазах любящего. К сожалению, сам автор саги не оставил нам детального описания внешности королевы. Все, что нам известно наверняка: глаза Калантэ отливают зеленью и прекрасно сочетаются с крупными изумрудами, ее волосы — пепельного цвета, а руки — тонки и изящны. Дочка Паветта своей мастью пошла в мать, и при ее появлении гости на пиру забывают (на некоторое время) про яства и вина. Но вот Цири, которая многим тоже очень напоминает Калантэ в юности, на свою внешность имеет более критичный взгляд. Возможно, оттого, что приходится себя сравнивать с распрекрасными и вечно молодыми чародейками. Я все-таки осмелюсь предположить: в молодости Калантэ действительно была дивно хороша и привыкла, что придворные вовсю славили ее неземную красу. Привыкла настолько, что теперь любой разговор ее собеседникам следует начинать с преамбулы «Ты, царица, всех милее, всех прекрасней и белее». А если найдется такой невежа, что забудет об этом, то королева не постесняется напомнить ему, как, скажем, некоему сиру из Медвежьего Угла Четырех Углов. Развесели меня. Мне начинает недоставать твоих ценных замечаний и проницательных комментариев. Не помешали бы парочка комплиментов, заверения в уважении и верности, например. Очередность — на твое усмотрение. И бравый Геральт, даром что воспитан в медвежьем (а точнее, в волчьем) углу Каэр Морхена, тут же вставляет свои пять копеек в похвалы царственной красе, но будучи человеком прямым и честным, все-таки выделяет другое качество королевы. — Я невероятно горд тем, что именно мне выпала честь сидеть рядом с королевой Калантэ из Цинтры, красоту которой превышает только ее мудрость. Подобный совет от королевы сразу же получит и рыцарь Дани. Это замечание прозвучит немедленно, как только будет получена королевская отмашка на его брак с Паветтой: — Благодарю, господа, благодарю, — улыбнулся Дани. — Ты мудрая и великодушная королева. — Еще бы. И прекрасная. — И прекрасная. Впрочем, разве мы будем упрекать великую королеву в этой слабости, если в реале английская королева Елизавета Тюдор, будучи миловидной в юности, с годами стала столь ослепительной красавицей, что при встрече с ней бравые вояки (не обделенные природным умом и придворным тактом) прикрывали глаза рукой, дабы не ослепнуть от красоты своей повелительницы? Нет, не будем, поскольку тоже обладаем и природным умом, и придворным тактом. Но как всякая представительная особа, Калантэ знает, что главным украшением женщины является улыбка, которая «ранит, манит, обжигает». Геральту (и нам тоже) посчастливилось лицезреть все пятьдесят оттенков королевской улыбки: «Калантэ улыбнулась еще милее». «Улыбнулась Калантэ, но глаза ее были прищурены и злы». «Калантэ откинула голову, прикрыла глаза и сложила губы, изобразив некое подобие милой улыбки». «Королева слушала с загадочной улыбкой на устах». «Улыбка королевы могла означать все что угодно». «— О мать моя, — шепнула королева Геральту, в немом отчаянии возводя глаза к потолку. Но кивнула, улыбнувшись естественно и доброжелательно». «Королева снова изобразила на лице пародию на улыбку, счастливую и доброжелательную, подняв пустой кубок в ответ на тосты, летевшие со всех сторон стола». «Калантэ тепло улыбнулась. Геральт не переставал дивиться богатому арсеналу ее улыбок». А вот нрав юной Калантэ нам вообразить очень легко. Недаром потом юную Цири все будут сравнивать с бабушкой: именно от нее она унаследовала свой «дьявольский» темперамент — взрывной, энергичный, взбалмошный и необыкновенно целеустремленный. Хотя и с некоторыми отличиями. Так, королева Мэва, говоря о Калантэ, которую числит в своих «подружайках», отмечает пылкость ее характера, влюбчивость и, не побоюсь этого слова, даже страстность. А в Львенке течет кровь Калантэ. Очень горячая кровь. Я знала Калю, когда еще была молодой. Ей достаточно было увидеть парня, как она тут же начинала сучить ножками, да так, что если б хвороста куда надо подкинуть, он в тот же миг занялся бы живым огнем! Если не брать во внимание чисто бабский сленг при обсуждении особ своего пола, сие замечание показывает, что юная Калантэ вовсе не была снежной принцессой, позволяющей только любоваться свой неземной красой. До замужества ей случалось влюбляться — и влюбляться сильно. Возможно, ее сердечные увлечения были столь же неистовы, как в реале у польской королевы Ядвиги. Та в двенадцатилетнем возрасте, уже будучи польской королевой (точнее, даже королем, ибо женщина в Польше не имела права наследовать престол), так рвалась на свидание к жениху, принцу Вильгельму Габсбургу, что рубила топором ворота, которые захлопнулись перед ней по приказу ее опекунов. Есть и другое, более существенное отличие бабушки от внучки. Юная Цири, узнав, что предназначена ведьмаку Геральту, только и мечтала, чтобы стать Предназначением, не шибко понимая, что это значит. Она не хотела быть ни принцессой, ни женой принца Кистрина. Юная Калантэ, напротив, осознавала себя исключительно царственной особой, королевой Цинтры и даже больше — ее королем! Беда в том, что Калантэ, хоть и была единственным ребенком у своих родителей, короля Дагорада и королевы Адалии, не могла стать единоличной правительницей. В Цинтре (совсем как в Польше или Франции) существовала традиция, которая не допускала женщин к власти — «не гоже лилиям львам прясть!». Об этом со страниц книги заявлено не один раз. Кастелян Гаксо сразу же сообщил об этом Геральту (и заодно нам, читателям): «В Цинтре, милсдарь Геральт, традиция не позволяет править женщине». Более пространно, на пальцах, наследственное королевское право объяснили нам некие ушлые юристы из юридической конторы «Кодрингер и Фэнн». — В Цинтре кудель не наследует, — пояснил Кодрингер, борясь с очередным приступом кашля. — Наследует исключительно меч. — Совершенно верно, — подтвердил ученый правовед. — Геральт только что сказал сам. Это древний закон, даже дьяволице Калантэ не удалось его отменить, а ведь как старалась. По словам того же Кодрингера, у юной Калантэ было три пути, когда пришло время наследовать королевский престол. Первый путь — отречься в пользу представителя мужского пола из родственной линии. Но скажите, пожалуйста, кто в Неверлэнде в здравом уме и полной памяти когда-либо соглашался просто так отдать трон какому-то левому претенденту? Во всяком случае, в Саге мы таких дураков не наблюдаем. Наоборот, за власть неверлэндские короли и императоры всегда держатся крепко, зубами и ногтями, и готовы с жизнью расстаться… но не с короной по доброй воле. И уж Калантэ и в юном возрасте не была дурой. А вот другой путь — поднять знамя и мечом доказать, что она достойна королевского трона, — мог прийтись Калантэ сильно по вкусу. Ибо королевна, подобно Жанне д’Арк, сама возглавляла войска и по бранному полю носилась с кличем: «Все, кто меня любит — за мной!». Правда, сей путь вел к гражданской войне, и внутренними неурядицами могли воспользоваться добрые соседи, прибрав Цинтру своими загребущими ручками. Поэтому оставался еще один путь — так сказать, традиционный, — брак с представителем королевского рода. В этом браке молодой королевне отводилась роль королевы-консорта, то есть просто супруги короля, ответственной только за рождение наследника. Учитывая амбиции Калантэ, путь совсем неприемлемый. Но молодая королевна подумала, прикинула… и согласилась. А почему бы и нет? Ибо юная Калантэ понимала — из любой ситуации можно найти выход, а великий государь из любого поражения способен выковать победу. Жениха пришлось выписать издалека, из королевства Эббинг, что располагалось по ту сторону непроходимых Аммельских гор. В романе «Крещение огнем» чародейка Францеска Финдабаир утверждала, что из-за инцеста в роду Калантэ невеста считалась «порченной», и по этой причине никто из ближайших королей не пожелал вступить с ней в брак. Лично мне сие утверждение кажется весьма сомнительным, и я бы сказала, что кто-то лжет, как дышит. Ибо на брачном рынке королева с приданым в целое королевство (и плюс ко всему молодая и красивая) — самая желанная невеста. Кроме того, родословная цинтрийской династии — это «тайна за семью печатями». О ней знают лишь избранные, например, мэтрессы новосозданной Ложи чародеек. И одна из них, влюбленная в Геральта Фрингилья, в доказательство истинности своих чувств может поведать тому родословную Цири, «известную лишь немногим». Инцест в роду Калантэ хорошо замаскирован — многие читатели (и я в их числе) без пол-литра графиков и специальных чертежей в нем разобраться не могут. Поэтому, полагаю я, была организована специальная утечка, дабы эта информация стала доступной более широким массам — в частности, потенциальным женихам принцессы Калантэ. Сама я склонна считать, что «утечка» случилась в интересах заинтересованных персон (в том числе персон чародейского ранга), не желавших видеть Калантэ королевой. Через тридцать лет столь же заинтересованные лица будут утверждать, что принцесса Цирилла тоже не имеет прав на цинтрийский престол, поскольку является дитем «собачьего союза». Но до Эббинга сплетня, порочащая Калантэ, к счастью, не дошла. А жених неожиданно пришелся по вкусу королевне. Острым взглядом она разглядела в нем качество, которое можно было обернуть себе на пользу — а именно, что Львом его нельзя было назвать даже в горячечном бреду. Управляла страной, но… при Рёгнере. Естественно, не позволила себя укротить или отправить в бабий притвор. Она была Львицей из Цинтры. Но на троне сидел Рёгнер, хоть никто и не титуловал его Львом, — замечает досужий Кодрингер, по-мужски отдавая должное цинтрийскому прайду. Прошу вас отметить тот факт, что замужество королевы случилось буквально накануне Северных войн, которые начал нильфгаардский император-узурпатор. Королевство Эббинг (самое большое, кстати, королевство, из всех завоеванных Нильфгаардом!) было аннексировано. Игровой ЛОР сообщает: К 1239 г. в Эббинге началась династическая война между четырьмя претендентами на престол. В эту войну вмешался Нильфгаард — оставленные в одиночестве, эббингцы проиграли и покорились Империи. Цинтра не вмешалась в эту войну, не оказала поддержки родичам короля Рёгнера ни в междоусобной заварушке, ни при имперской аннексии. (Что поделаешь, горы же непроходимые!) Отсюда я делаю вывод, что новоявленный цинтрийский король оказался принцем без королевства, королем-примаком (совсем как покойный принц Филипп, который женился на английской наследнице, и консортом-то стал только по воле последней. А уж о конституционной монаршей власти даже мечтать не смел). Рёгнеру было указано его место — показывай доблесть на охоте или на брачном ложе, но в государственные дела не смей соваться! Выбрав принца-нищеброда в мужья, королева Калантэ стала королевой не только по букве, но и по факту. Сей вариант позволил ей переиграть аристократическую оппозицию вчистую.