***
Шармбатон… сильно отличался от Хогвартса. Факультетов не было, студенты были сгруппированы по возрасту и полу. Его униформа была светло-голубого цвета, который он ненавидел, и он пытался притвориться, что привлекает к себе внимание, потому что выглядел нелепо в мантии, а не из-за шрамов на лице. Но самым большим отличием было то, что люди все еще натыкались на него в коридорах. Правило радиуса в десять футов, которое поддерживали студенты Хогвартса, здесь не соблюдалось. Никто не беспокоил его из-за того, что он оборотень, кроме нескольких любопытных студентов. Но стыд за то, что его так публично разоблачили, следовал за ним во Францию и висел над ним, как облако, куда бы он ни шел. Языковой барьер было трудно преодолеть, но многие учителя были достаточно любезны, чтобы снабдить его конспектами на английском языке. Кроме того, Ремус очень полагался на маленький потрепанный словарь, который носил в сумке. Его первый день был относительно непримечательным; его сверстники быстро потеряли интерес после того, как обнаружили, что его знания языка довольно ограничены. Только на астрономии произошло что-то запоминающееся. Ремус проскользнул в класс и обнаружил, что посреди комнаты стоит письменный стол. Он достал свои вещи и с любопытством посмотрел наверх. Это была своего рода обсерватория с куполообразным стеклянным потолком, в отличие от Хогвартса, где студенты отправлялись в Астрономическую башню, чтобы наблюдать ночное небо. Группа мальчиков вошла в класс, болтая по-французски. Ремус слабо улыбнулся, когда они посмотрели в его сторону, прежде чем перевести взгляд на свой стол. Он улавливал обрывки разговора, хотя и старался не обращать на них внимания. — T'as vu le nouveau mec? Je crois que mon cœur s'est arrêté. Ремус занялся тем, что снова и снова поглаживал свои перья, расправляя их разными способами. — Salut toi. Tu dois être nouveau. Ремус чуть не выпрыгнул из своей кожи, когда услышал эти слова, его мозг пытался найти в них смысл. Голос прозвучал прямо у него над ухом, и он повернулся лицом к своему однокласснику, румянец разлился по его щекам — без сомнения, делая его шрамы заметными. Он уловил только одно слово, за которое и ухватился. — Э-э… Бонжур? Серые глаза искрились весельем. — Значит, англичанин? — У другого мальчика был сильный акцент, но слова, несомненно, были английскими. — Это ты из Британии? Ремус заерзал на стуле. — Да. Мальчик откинулся на спинку сиденья перед Ремусом, внимательно изучая его. — Почему они выгнали тебя? — Улыбка расплылась по лицу паренька. — У тебя были неприятности? Ремус опустил глаза на колени. Он тревожно заломил руки и ответил: — Нет, у меня, э-э, болезнь, которая… В глазах мальчика мелькнуло понимание, и Ремус поморщился. — Ты — оборотень. В Британии это считается странным, не правда ли? Напряжение спало с плеч Ремуса. — Да, — согласился он. Он позволил себе слегка улыбнуться. — Я Ремус Люпин. Длинные темные волосы упали на лицо мальчика, когда он наклонился вперед, чтобы пожать руку Ремуса. — Сириус Блэк. И я обещаю, Ремус, что здесь это нормально. Сердце Ремуса екнуло. — Рад это слышать.***
Дорогая мама, До сих пор в школе все было хорошо. Форма ужасная, но занятия довольно увлекательны. Я уже хорошо говорю по-французски; мой друг Сириус Блэк помогает мне. Я знаю, что это письмо ужасно короткое, но в первую неделю рассказывать особо нечего. Буду держать тебя в курсе. Передай Тэду мои наилучшие пожелания. Ремус***
Ремус, Я так рада, что тебе понравились твои занятия. Ты не обманываешь меня — просто друг, не так ли? Ты слишком расплывчато описал его. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понять, когда ты пытаешься что-то скрыть от меня. Я так за тебя рада! Будь осторожен. Мама***
Шармбатон становился все более и более сносным. Как оказалось, Ремус делил общежитие с Сириусом и двумя другими ребятами, с которыми он хорошо ладил. Тем не менее, он держал их всех на расстоянии вытянутой руки; конечно, они знали, кто он такой, но он все еще был полон решимости убедиться, что они видят в нем только человека. Иногда, когда он был один, он задавался вопросом, что произойдет, если он просто… остановится. Пусть мир пройдет мимо него, отойдет на задний план и… исчезнет. Джеймс и Питер писали, когда могли, но Ремус еще не отвечал. Они хотели услышать, что с ним все в порядке, что он счастлив, что он встретится с ними на каникулах. Но стыд унижения все еще преследовал его; он не мог избежать его. Меньше всего ему хотелось, чтобы Джеймс и Питер — или его родители — поняли, насколько он сломлен. Шармбатон был гораздо более либеральным, да, но в школе не было ни одного другого оборотня. По-прежнему не было никого, кто мог бы его по-настоящему понять. — Ну, разве ты не похож на сгусток радости? В чем дело, mon amour? Ремус вздрогнул, услышав голос Сириуса. Сириус только что позвал его — но он не мог. — О, ничего. Просто задумался. Серые глаза Сириуса блеснули. — Опасная штука. Ремус закатил глаза и прижал подушку к груди. — Заткнись. Сириус только пожал плечами и забрался на кровать Ремуса, обнимая его за плечи. Француз был очень тактильным человеком; он любил обнимать своих друзей. Ремус не возражал. Оборотень откашлялся. — Где ты был? Сириус игриво взъерошил рыжеватые волосы Ремуса. — Отбывал наказание, — гордо ответил он. Ремус рассмеялся, хотя его пронзила острая боль, когда он вспомнил о Джеймсе. — Что на этот раз? Сириус указал на свои глаза, подведенные синим. — Цветной макияж. Несоответствие дресс-коду. Ремус закатил глаза. — И что ты сказал, когда тебя попросили смыть его? — Я сказал: Ce sont mes yeux, professeur. Je fais ce que je veux avec. Затем он повторил по-английски для Ремуса: — Это мои глаза, профессор. Я делаю с ними все, что хочу. Ремус действительно рассмеялся и толкнул Сириуса в плечо. — Мерлин, ты невозможен. — Tu sais que tu aimes ça. — Под смущенным взглядом Ремуса Сириус откашлялся. — Я сказал, что знаю.***
Дорогая мама, Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я просто мало о нем знаю, вот и все. Сириус — прекрасный парень, который определенно не интересуется мной. Во всяком случае, он вызвался научить меня французскому, что должно быть интересно. Почему-то я не думаю, что то, чему я буду учиться, часто используется в речи, но, по крайней мере, это интересный способ скоротать время. Зимние каникулы не за горами, ты же знаешь. Полнолуние наступает в канун Рождества, и я подумал, не лучше ли будет остаться в школе, пока мне не полегчает. Очень люблю тебя, Ремус***
Ремус, Хорошая попытка. Мне все равно, сколько репортеров хотят взять интервью у студента-оборотня, который учился в Хогвартсе, — они не смогут все испортить. И с каких это пор нас останавливает полная луна? Поттеры и Петтигрю тоже заходят — эти мальчики так скучали по тебе, дорогой. Хочешь пригласить еще кого-нибудь из школьных друзей? Во-вторых, ты ни капельки не обманываешь меня насчет Сириуса. Пригласи его приехать на Рождество, и я сама увижу, что между вами ничего нет. Посылаю тебе всю мою любовь, Мама***
Казалось, что астрономия была единственным предметом, во время которого происходило что-то интересное. В первый школьный день он встретился с Сириусом. Сегодня он понял, что некоторые люди просто не очень чувствительны. — C'est toi le loup-garou, pas vrai? Желудок Ремуса сжался. Он понимал язык гораздо, гораздо лучше, погруженный в среду уже почти месяц, но всякий раз, когда его сердце бешено колотилось, его знания, казалось, вылетали в окно. Но слово «оборотень» он никак не мог забыть. — Oui, — медленно произнес он. Он повернулся, чтобы посмотреть на говорившего мальчика. — Vous avez besoin de quelque chose? Босолей — Ремус вместе с ним посещал пару занятий, хотя они никогда не разговаривали — покачал головой. — Non. Je me demandais juste ce que ça faisait. Ремус замер. На что это похоже? Светловолосый идиот перед ним спрашивал, каково быть оборотнем, перед всем классом? Ремусу хотелось провалиться от стыда. И все же он должен был отыграться, он должен был ответить. Он попытался засмеяться. — Pas très agréable, — неопределенно ответил он. Неприятно — это еще мягко сказано. Босолей с любопытством посмотрел на него. — Comment ça? Est-ce que ça fait mal? Est-ce que ça a une influence sur toi en-dehors de la pleine lune? Руки Ремуса смяли голубую ткань мантии, пытаясь унять дрожь. Он не хотел говорить о боли или о том, как ликантропия повлияла на него… — Ça fait combien de temps que tu es loup-garou? — заговорила одна девушка. Внезапно все взгляды устремились на него в ожидании ответа. Ремус внезапно не смог дышать. Это было слишком личное. Раскрытие того, когда именно он потерял свою человечность — как многие люди предпочитали это называть — было просто недопустимо. Это чувство так давно укоренилось в нем, что ему нужно было сохранить ту ночь в тайне. Он ненавидел тот факт, что они знали. Все было намного проще, когда он хранил тайну — когда люди знали его как Ремуса, а не как оборотня. Он открыл и снова закрыл рот; они ждали ответа. Он должен был что-то сказать. — Laisse-le. Голова Ремуса резко повернулась к Сириусу, который, казалось, пришел как раз вовремя, чтобы защитить его. Эти серые глаза горели гневом, которого Ремус никогда раньше не видел в своем друге. Сириус подошел к Босолею, мышцы его были напряжены. Босолей сделал шаг назад — не то чтобы Ремус мог его винить. Сириус оглянулся через плечо на друга, и его взгляд немного смягчился. — Возвращайся в общежитие, Ремус, я кое-что скажу профессору. Ремус колебался. — Ты не должен этого делать, Сириус, — пробормотал он. Сириус резко нахмурился. — Да, знаю. И поскольку Ремус знал, что тот обязательно выскажет все о чем думает, он быстро ушел, чувствуя, как у него начинает болеть голова. Он не хотел снова стать свидетелем конфликта. В последний раз, когда кто-то заступался за него в отношении его ликантропии, были Джеймс и Питер, такие сильные и храбрые против презрительных слов своих сверстников… Ремус не хотел, чтобы ему об этом напоминали. Вернувшись в общежитие, он долго ждал возвращения Сириуса, сжимая и разжимая кулаки и прожигая взглядом дыру в ковре. Наконец старая дверь из красного дерева со скрипом отворилась, и вошел Сириус с убийственным видом. Ремус подскочил к нему. — Что случилось? — требовательно спросил он. Потом он увидел окровавленные костяшки пальцев Сириуса, и его желудок скрутило. — О, Сириус, ты ведь не ударил его, правда? — Он это заслужил! — Сириус сплюнул. Ремус подошел к своей аптечке и достал несколько основных лечебных принадлежностей. — Это не имеет значения, — пробормотал он, вытирая кровь. — Тебе все равно не следовало его бить, это не выход. Сириус долго молчал. — Вот чего я в тебе не понимаю, — мягко сказал он. Ремус поднял глаза. — Чего? — Ты идешь по жизни, стараешься быть милым с людьми, изо всех сил сопротивляешься желанию ударить их по лицу, и ради чего? Эта доброта делает тебя несчастным, очевидно. Почему бы тебе хоть раз не поставить их на место? Потому что, если он проявит гнев, они увидят только волка. Если он будет держать голову выше, они найдут способ ткнуть его носом в землю. — Не то чтобы я все время был несчастен. — Его голос дрожал. — Ты что, издеваешься? День за днем одно и то же дерьмо. — Сириус здоровой рукой ущипнул Ремуса за подбородок, заставив его поднять глаза. У Ремуса перехватило дыхание. — Они не стоят твоих слез, Ремус. Ремус отстранился, дрожа. — Ты не понимаешь, — прошептал он. — Это не так просто. — А почему бы и нет? — бросил вызов Сириус. — Босолей — придурок. Не все такие, но, похоже, ты не ожидаешь ни от кого такого. — Неужели ты не понимаешь? Когда все знают, кто я, они на самом деле не видят меня — они видят мою болезнь. Когда люди не знают, кто я, мне приходится лгать им, и тогда у них есть две причины ненавидеть меня. У меня просто нет возможности куда-то вписаться. Сириус быстро пересек комнату и заключил его в объятия. Ремус сначала сопротивлялся, но не мог не раствориться в них. — Ремус, нет. Я не хочу, чтобы ты так думал. Ремус давным-давно пообещал себе, что никогда не влюбится. Но сидя в объятиях Сириуса, успокаиваемый так нежно… он чувствовал, что влюбляется. Голос Сириуса был мягким. — Ты ведь не… не стыдишься того, что ты оборотень? Ремус зажмурился и ничего не ответил. — Британия ошибается, — яростно заявил Сириус. — Ты не чудовище. Ты самый добрый и храбрый человек из всех, кого я знаю. — Ты знаешь меня два месяца, — слабо заметил Ремус. — Я говорю правду. Затем Сириус откинулся назад, его глаза встретились с глазами Ремуса. — Я серьезно, — хрипло сказал он. — Все это делает тебя сильнее, Ремус. Ремус дрожал от желания, от чистой эмоции, которая была заряжена между ними. Он действительно не верил Сириусу — его учили бояться того, кем он был, держать это в секрете, как постыдную тайну, и он потерпел неудачу в этом, потерпел неудачу в защите своей семьи от последствий того, что не зарегистрировался как оборотень, и потерпел неудачу в доказательстве Дамблдору, что не было ошибкой зачислить его… и не смог уберечь своих друзей от социального самоубийства, которое произошло из-за превращения в оборотня. Ничто из этого не делало его сильным. Это делало его таким, таким слабым. От этих мыслей Ремуса отвлекли теплые губы, прижавшиеся к его губам. Он задохнулся, его глаза закрылись, и он покачнулся в поцелуе… — Мерлин. — Он вырвался. — Сириус, мы не можем. Сириус тяжело дышал. — Pourquoi pas? Ремус указал на себя. — Это не то, чем кажется! Моя болезнь — это не так просто, не что-то, на что можно закрыть глаза, это… крайность. Глаза Сириуса потемнели. — Все как я люблю. Экстремально. Когда он снова поцеловал Ремуса, тот не отстранился. Он чувствовал себя желанным. Он чувствовал себя нужным, и, несмотря на внутреннюю борьбу, принятым. Когда Сириус углубил поцелуй, тело Ремуса горело так жарко, что он мог бы получить солнечный удар.***
Мама… Ты была права. И Сириус с удовольствием присоединится к нам за рождественским ужином. Ремус