***
Лёша толкнул тяжёлую дверь, поднявшись наконец по скрипучей лестнице и найдя себя в небольшой комнатке под самым куполом маяка. Он жил здесь бесконечно давно, не получив альтернативы вместе с отцовским наследством. Парень помнил, как дрожали руки, подписывая бумагу, где чёрным по белому значилось согласие о принятии маяка в качестве векового дома. Лёша подошёл к иссохшему от времени деревянному столу, где возвышалась до самого потолка капсула. Он открыл стеклянную дверцу, которая поддалась с тихим скрипом, и отыскал в кармане спичечный коробок, влажный от морских брызг и дождя. Парень до дрожи надеялся, что ему удастся разжечь огонь, что картон всё же не промок насквозь. Он чиркнул спичкой — и на кончике затрепетало пламя. Лёша поспешно заслонил несмелый огонёк от ветра, который прорывался в щели маяка, и поднёс его к фитилю, поджигая керосиновую лампу. Свет заплясал по стенам, создавая своеобразный уют, спустился на пыльную кровать и замер, не решаясь пробираться к ввалившемуся в пол креслу или искать собственное отражение в стёклах купола. Лёша улыбнулся, чувствуя пушистое спокойствие, ведь дело оставалось за малым — провернуть рычаг и привести механизм линз в действие, но руки отчего-то перестали слушаться. В голове затихли мысли, а взгляд сфокусировался на крошечном огоньке, и в следующую секунду мерной рекой в сознании полилось что-то бессвязное, какие-то размышления о дрожащем пламени. Ветер и море теперь звучали монотонно, в такт умиротворению и накрывшей усталости. Лёша положил руки на небольшой дощатый участок перед лампой и прилёг на них — голова вдруг сделалась невозможно тяжёлой. Парень закрыл глаза, намереваясь досчитать до пяти и очнуться от усталости, продолжить ждать Женю. Но плеск волн затапливал сознание. Где-то прогремел гром, и он уже показался далёким, словно из другой вселенной. Лёша зевнул и услышал в голове только тишину, предвещавшую край перед бездной сна, в которую он сорвался то ли по собственной воле, то ли по указу шторма. Ветер стукнул в небольшое окно над кроватью сильнее, словно хотел человека разбудить, но в ответ только стёкла затрещали. Тогда он разогнался и ударил вновь — на этот раз скрипучая форточка сдалась. Ветер пугливо затих, размышляя над правильными действиями в сложившейся ситуации неожиданной свободы, и осторожно заглянул в комнатку. Он проследовал к кровати, смахивая с покрывала слой пыли, но, неловко запнувшись о какую-то трещину в полу, панически вскинул руки и случайно стёр жизнь с фитиля керосиновой лампы.***
Женя крепко держал штурвал и смотрел вперёд, искал светлое пятно в ночном тумане над морем. Но, сколько бы он не плыл, слыша плеск волн о борта, темнота, казалось, лишь сгущалась, прятала корабль в покрывале, из которого невозможно выпутаться. Парень провернул штурвал правее, думая, что всё же случайно сбился с пути, но ни в одной стороне света, которые он научился определять так же точно, как ребёнок безошибочно показывает по очереди правую и левую руку, не было ни намёка на спасительный свет. Паника пробиралась мурашками сквозь кожу, а может, это ветер заставлял дрожать от холода. Плеск моря теперь казался каким-то зловещим, словно оно шипело пеной о напрасном поиске несуществующего выхода. — Ну же! Зажги маяк, Лёшенька, — беспомощно зашептал Женя, разделяя свою потерянность разве что с ночью. Паруса то раздувались, неся судно в неизвестность, то словно умирали, превращаясь в висящую ткань на мачтах. Ветер будто нашёл самым весёлым занятием попытки поиграть с напуганным до дрожи парнем: он то брызгался морской водой в лицо, то, всё же сжалившись, толкал корабль вперёд. Дождь затих, оставив в память о себе только далёкие раскаты грома и вспышки молний где-то за горизонтом. Мокрые волосы липли к шее, странным шарфом сжимали горло, вынуждая постоянно поправлять их дрожащей рукой. Женя сдвинул штурвал влево, всё ещё не теряя надежды, стараясь мысленно, как можно красочнее, представить момент победы, когда он увидит яркий свет в густой темноте. Но лишь луна бледным пятном висела над головой, пыталась проложить дорожки на бушующих волнах. — Давай! Пожалуйста! — Женя панически оглядывался по сторонам, но повсюду ему зловеще усмехалась ночь. Парень замер, вдруг пугающе ясно осознав всю тщетность попыток выбраться. Пальцы сами разжались, отпуская штурвал, который тут же закрутился с бешеной скоростью в такт вечной борьбы волн с ветром. Женя пошатнулся и упал на деревянный пол палубы. Он прерывисто выдохнул, подтягиваясь на руках к борту, опёрся спиной о стенку и принялся ждать скорого финала, когда войну за право главенствовать проиграют обе стороны, сдадутся уже ближе к утру, но будет слишком поздно для того, чтобы помочь ему, проведшему целую жизнь в море. Останется лишь возможность сожалеть и скорбеть о затонувшем судне. Здесь и суждено закончиться жизни капитана верного лишь ему корабля.***
Ночное небо разрезает лунный свет. Так привычно сидеть вот так, близко прислонившись щекой к холодному стеклу, и всматриваться в мёртвые улицы города. Свет электрической лампы пытается забрать у меня одно из воспоминаний, связанное с заблудившимся в огромном мире моряком, не хочет, чтобы я видел бледное пятно луны и против воли связывал его с тем громким, но пустым вечером. А я сопротивляюсь. Кроме холодного света поздней ночью в память о нём сохранилось название корабля. Вот так человек исчез, оставив мне лишь далёкую луну и доску из тёмного дерева, на которой вырезаны буквы моего имени. Табличка появилась у берега на следующее утро, оно было таким спокойным, словно море и не бушевало вовсе, а чистое небо точно не могло вспыхивать молниями. Волны мягко шуршали по песку, едва касаясь моих ног, будто извиниться хотели, но вернуть время вспять или выплюнуть украденное на землю были уже не в силах. Его корабль разбился, и уцелел только кусочек дерева. Я не уберёг его, хотя и мог это сделать. По-прежнему не хочется верить, что мне не позволено больше слышать его шаги, видеть улыбку или касаться вечно влажных из-за моря волос. Маяк уже давно пустует, быть может, развалившись на потрескавшиеся полосатые доски, или всё ещё скрипя под властью ночного ветра. А я по-прежнему включаю электрическую лампочку по ночам, то ли в память о нём, то ли по старой привычке, то ли чтобы сидеть вот так, прислонившись к холодному стеклу, и вспоминать его, капитана дальнего плавания. Я больше не могу спать ночами, чувствую себя бесконечно виноватым. Опять дождь стучит по подоконнику, а я зачем-то пытаюсь представить его, безумно напуганного и потерянного, на палубе собственного корабля. Так больнее, но эта боль заглушает вину, чтобы после разжечь её с новой силой. Я так и не научился жить по-другому, не научился жить без Жени. Лампочка под потолком мигает — снова перегорела. Запасной нет, и придётся провести остаток ночи в темноте. Наверное, так я смогу хоть немного понять, что он чувствовал там, в бушующем море. Только бы не сойти с ума. Женя, пожалуйста, позволь мне не сойти с ума.