Очень, очень хороший

Даже открывая дверь в номер, Хонджун все еще не верит. Мышцы ноют, в висках покалывает болью, но ему хочется покачиваться или подпрыгивать, словно пол под ногами идет волнами. Он знает, что после концерта должен чувствовать себя уставшим, но вместо этого внутри сильно, как горная река, перекатывается энергия. Глаза не слипаются, а комната слегка кружится – словно он выпил, хотя он абсолютно трезв. Просто взвинчен. Взвинчен до предела. Номер обставлен в стиле, отдаленно напоминающим традиционный японский. Стены выкрашены под дерево, над кроватью картина с пейзажем, который пересекают иероглифы – не иначе как с какой-нибудь возвышенной, мудрой фразой. Белоснежное постельное белье на двух кроватях практически сияет. Воздух в комнате пахнет по-особому, чем-то отельным, почти стерильным. И, наверное, вся комната должна успокаивать, должна настраивать на спокойный, такой же возвышенный, как каллиграфия, лад. Вместо этого Хонджун поспешно, почти судорожно сдирает с себя кроссовки и, выпрямляясь, вздыхает, щурится, оборачивается. Сонхва заходит в номер следом и сразу же закрывает дверь, и, устало опираясь на косяк, пытается снять обувь. В мягком оранжевом свете Хонджун видит едва заметные темные потеки туши у него вокруг глаз и следы постепенно скатывающегося тональника на щеках. В концертном зале, который достался им сегодня, были дерьмовые гримерки. С действительно дерьмовым светом. Но после карантина любые концерты, любые гримерки кажутся чудом. Примерно таким же чудом, как и то, что весь макияж Сонхва дожил до вечера. Ничего, это поправимо. Хонджун целует его, не давая нормально разуться. Прижимает к двери, хватает за руки, вбирает языком вкус тинта, ягодная приторность щекочет рот. Сонхва устало вздыхает, даже глаза закрывает устало, и в поцелуе его губы двигаются податливо, безвольно. Ему нужны душ и отдых, но он ни за что об этом не скажет, не тогда, когда Хонджун сам его целует. Впрочем, и душ, и отдых – все это будет. Только на тех условиях, которые предпочтет Хонджун. После поцелуя Сонхва, пошатываясь, заканчивает снимать обувь, скидывает легкий летний кардиган, обнажая руки, покрытые мелкими ссадинами и синяками. Под указательным пальцем на правой руке скопилась кровь, бордовые, засохшие следы. Зацепился за что-то после выступления и если потрудился стереть, то очень небрежно. Значит, действительно устал. Но Хонджун знает – это еще не изнеможение, не предел. – Пойдем, – почти повелительно говорит он, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Я тебя расслаблю. – Ну конечно, – с саркастичной полуулыбкой отвечает Сонхва и сразу улыбается по-настоящему, открыто, хотя уголки губ устало клонятся вниз. В ванной, среди темного кафеля и мерцающего, яркого, синего света над раковиной, Хонджун включает воду посильнее и погорячее. Обычно раздеваться при ком-то ему не нравится, сейчас он смотрит на Сонхва со смешанными чувствами – то, что пульсирует, разливается по телу, мешает чувствовать стыд, но где-то в глубине души Хонджуну все равно неловко. Он смотрит на себя в зеркало, моргает – отражение возвращает лихорадочный блеск в глазах. Под невнимательным, рассеянным, слишком темным собственным взглядом Хонджун снимает с себя белье и поворачивается к Сонхва. Тот первым ступает в душ, под включенную воду, и прижимается спиной к стене, вздрагивая от прохлады кафеля. Уступает место, значит. Не задумываясь, Хонджун присоединяется. Вода должна его успокоить. В действительности он затаскивает их обоих под струю и скользит пальцами по Сонхва – убирает с лица намокшие, тяжелые пряди светло-красных волос, проводит по подрагивающей груди, сжимает соски – один и второй, прикасается языком, чувствуя на губах солоноватый вкус воды. Косметика под водой держится секунду, другую – и постепенно начинает стираться. Сонхва торопливо умывается, по-детски жмурясь от жжения в глазах. Плотно прижавшись к нему, Хонджун смотрит ему в глаза, в яркие карие линзы, в покрасневшие белки – на длинные ресницы. А потом отступает, позволяя спокойно вымыться. Смотрит молчаливо, как Сонхва натирает собственным, не гостиничным – конечно, перфекционизм – гелем для душа тело. Его движения автоматические, плавные, недостаточно внимательные – Хонджун добавляет свои. Густой белый гель стекает по груди Сонхва и животу, остается в ямочках ключиц, цепляется за короткие волосы на загривке. Ванная наполняется запахом жасмина, зеленого чая – и еще чего-то, по-женски мягкого. Он остается даже тогда, когда Хонджун берет лейку душа в руки ненадолго – только чтобы смыть часть геля – и опускается на колени, удерживая на месте бедра Сонхва, крепко, во всю силу. Если дать ему волю, он застрянет здесь на целый час. Нужно его поторопить, и Хонджун, оставляя короткие поцелуи на жасминовых бедрах, коротко говорит, не стараясь перекричать шум воды: – Продолжай, – и опускает губы на мягкий член, вбирает в рот весь, прижимаясь носом к впалому животу. Сонхва дергается, пытаясь сделать шаг назад, вздрагивает всем телом, может быть, что-то говорит, но вода шумит, и Хонджун не слышит и не пытается услышать. Только держит за бедра и продолжает. Член во рту пульсирует, толчки крови отдаются на губах, Хонджун мерно отсчитывает секунды. Десять секунд – Сонхва заводится быстро, обученно, несмотря на усталость. Судорожно цепляется за стенки душа, царапая пальцы о кафель, покачивается, стараясь удержать в руке лейку душа. Капли геля падают на пол, прочерчивают дорожку от груди к низу живота. Хонджун хмурится и отстраняется, поднимая взгляд, но не поднимаясь с колен. – Долго будешь возиться? Сонхва вздрагивает, словно слышит этот голос впервые, и поспешно смывает с себя гель. Его пальцы омывают грудь, живот, на мгновение ныряют между ягодиц – Хонджун подавляет желание не то отвернуться, не то облизнуться. – Быстрее, – говорит он перед тем, как продолжить, и на мгновение, до того, как закрывает глаза и возвращает член себе в рот, видит, как Сонхва страдальчески жмурится, до белых костяшек сжимая руки на лейке душа. Чувствует, как Сонхва на мгновение касается его волос, негромко добавляя что-то, что-то, похожее на «не надо». И спустя минуту вода выключается. В абсолютной тишине Хонджун отстраняется, проведя напоследок языком по головке, – Сонхва упирается ладонью в стену, плотно сомкнутые веки дрожат, и дрожит тихое, еле слышное дыхание. Он мягко, хрипло выговаривает: – Пойдем, – словно может что-то решать. Хонджун на мгновение оглядывает ванную. Иногда ему кажется, что в сексе в ванной есть своя прелесть, в холодном кафеле, в неудобном бортике раковины, таком хрупком, что кажется, что за него невозможно удержаться. Но сегодня ему нужна спальня. В рюкзаке его ждет веревка. Он торопливо пропускает ее под кроватью, по изголовью и возвращает к рукам Сонхва, который устраивается на покрывале привычно, покорно, хмурится одними кончиками бровей и напоследок повторяет: – Не надо. Хонджун коротко проводит рукой по его члену, сжимает головку, обводит пальцами, смазывая каплю предэякулята, – улыбается, но говорит серьезно: – Точно не надо? Он знает ответ заранее: Сонхва коротко двигает бедрами вверх, навстречу, и встряхивается. Открывает глаза – даже под яркими перекрывающими линзами видны отчаянно расширившиеся зрачки. Одно его слово, и все закончится, но он молча качает головой. Он умеет говорить «не надо», «хватит», «нет» – и абсолютно не умеет говорить «я хочу». – Скажи прямо, – произносит Хонджун, потирая веревкой его запястье, тонкое, влажное, веревки перетрут кожу, особенно если он будет дергаться. Сонхва вздыхает. Слова не идут у него из горла, словно он заикается или задыхается, словно что-то перекрыло воздух. Он борется с собой, пока Хонджун молчаливо, методично трет его член, все еще влажный от воды, смазка не нужна, вдыхает жасминовый запах. Связывает он – и чувствует себя в ловушке тоже он. – Хочу, – тихо говорит Сонхва в конце концов и закрывает глаза, и, кажется, еще немного – и он покраснеет. Но он заговорит, рано или поздно. Хонджун молча переворачивает его на живот и связывает запястья, проверяет изголовье на прочность одним рывком – должно хватить. Простыня быстро мокнет, на ней остаются неряшливые водные брызги, но Хонджун смотрит только на перевязанные запястья, жалея, что нельзя связать еще и ноги. Только ради того, чтобы смотреть. Он устраивается между чужих бедер, с удовольствием прижимается кожа к коже, целует загривок – Сонхва еле слышно выдыхает и утыкается лицом в покрывало, пытаясь приподняться на локтях. На лопатках блестят капли, по позвоночнику наверняка бежит холодок – Хонджун прослеживает его линию пальцами, разглаживает и разминает напряженные мышцы плеч и поясницы. Шепчет: – Я же говорил, что я тебя расслаблю. Сонхва коротко усмехается, но позволяет телу обмякнуть, расползается на простынях, повернув голову набок, на губах играет мягкая улыбка, и он пытается прижаться, чуть выгибается, насколько позволяют веревки. Хонджун ждет, когда улыбка постепенно угаснет, превратившись в безмятежный, полусонный покой, ведет ладонью по пояснице, оглаживает ягодицы, коротко сжимает и склоняется над ними, оставить поцелуи. Он не может смотреть, но знает, что Сонхва жмурится и кусает губу, знает, что это нравится. После этого достаточно проникнуть пальцами между ягодиц – Сонхва поджимается, подбирается, снова пытаясь подняться, выдыхает с присвистом, хрипло, потерянно. Смазка из рюкзака растекается по ладони, Хонджун намеренно ставит ее после на тумбочку с громким стуком и примеряется. Он начинает всегда с одного пальца, проникает указательным, жмурясь от жара, жмурясь от того, как в возбуждении сводит мышцы живота, как ломается собственное дыхание. Он задыхается, и то, что в нем пульсировало, накрывает его с головой, словно он несется на мотоцикле по хай-вею. Он вслушивается в тишину комнаты, в прерывистые вздохи, проворачивая палец, сгибая в фаланге, – Сонхва сжимается и сжимает руки на покрывале. – Хочешь еще? Сонхва растерянно затихает, словно обдумывая этот вопрос. Пытается обернуться, дергает веревки. На запястьях остаются первые наметки на красные полосы. – Да, – коротко отвечает он. Хонджун желает слышать каждую деталь: как ты хочешь, что ты хочешь, – но вместо этого добавляет средний палец, погружается в тугой, завораживающий жар и чувствует, как ему самому жарко, как на лбу выступает испарина, как холодок после горячей воды отступает. Он двигает пальцами медленно, размеренно, наблюдая, как смазка медленно стекает на простыню густыми белесыми каплями, думает, куда он хочет кончить сегодня, если вообще хочет. Смотрит на распростертое перед ним тело – напряженные ягодицы, поджимающиеся вокруг его ладони, тонкие руки в веревках, дрожащие лопатки, встрепанные мокрые волосы – яркие пятна на белой подушке. Смотрит до тех пор, пока Сонхва не дергается, не подается вперед, пытаясь потереться членом о простыню. – Еще? – спрашивает Хонджун коротко, в тон ему. Сонхва опускает голову в покрывало, пытается подтянуть под себя ноги, выставить себя напоказ, показать, что ему нравится, – Хонджун удерживает его за бедра. – Да. Это все еще не «трахни меня, пожалуйста». Хонджун добавляет третий палец и немного смазки. Где-то за этим существует его собственный предел, предел, когда ему захочется заменить пальцы на член, без слов, без просьб. Он глубоко вздыхает, коротко оглаживая собственный член, вздрагивает. Если бы Сонхва попросил – или заставил – его умолять, он бы умолял, и он надеется, что Сонхва даже в своих самых смелых мечтах об этом не догадывается. Мышцы под пальцами постепенно расслабляются, пульсируют, Сонхва тяжело дышит, цепляясь руками за покрывало, веревки взрезают кожу, оставляя мелкие ссадины. Он держится, терпит, пока в горле зарождается стон, и наконец коротко дергается, пытаясь дотянуться до своего члена рукой. Пытается лечь удобнее, подставляет ягодицы, мотает головой, обхватывает Хонджуна ногами, стараясь подтянуть к себе. – Хочешь, чтобы тебя выебали? – тихо произносит Хонджун, наклоняясь к его голове, притиснутой к покрывалу. Где-то в глубине него поднимает голову стыдливость, неловкость от слов – и умирает. – Хочешь или нет? Сонхва держится еще несколько секунд, смиренно подставляется под пальцы, словно пытаясь не дышать вовсе, не издать ни единого звука. Хонджун намеренно погружается на всю длину, подрагивая, и намеренно не старается свести пальцы вместе, растягивая неподатливые мышцы, а потом терпение, мягкость в его голове умирает вместе со стыдом. Он наотмашь бьет свободной рукой по ягодицам. Сонхва нужно сказать что-то очень правильное – стены отеля слишком тонкие, а если кто-нибудь услышит, – но он выгибается, вытягивается в струну и хрипит, комкая покрывало. Хонджун бьет еще раз и еще, ритмично, свободно, сжимая в ладонях раскрасневшуюся, обожженную кожу. – Посмотри на меня, – произносит он, чувствуя, как в голос прокрадывается такая же хрипотца, отчаянная, нуждающаяся возбужденность, и тянет за короткие светлые пряди. Сонхва приподнимается, как может, оборачивается – и Хонджун видит то, что хочет. Видит затуманенный взгляд, приоткрытые губы, блестящие от слюны, искусанные, раскрасневшиеся, опухшие. Их бы сейчас на член, но когда-нибудь позже. – Хочешь или нет? – повторяет Хонджун и, вынимая пальцы, бьет липкой от смазки рукой, смазывая удар. Сонхва коротко выдыхает: – Да. Да, пожалуйста. Хонджун отпускает его, позволяя снова уткнуться в покрывало, обессиленно, растерянно, размазывает смазку по своему члену, чувствуя, как от каждого движения ладони по телу прокатывается нетерпеливая дрожь, подсовывает под чужие бедра подушку и, закусив губу, входит, только на головку. Замирает, не зная, для кого это, кто должен привыкнуть к ощущениям; в животе становится нетерпимо хорошо, жарко, руки трясутся. Проталкивается вперед, до конца, отчаянно хватаясь за бедра под собой. Вздумай Сонхва что-то сказать – он не смог бы ответить. Не сейчас. Его обволакивает удовольствием, ему хочется забыться, склониться, расцеловать поясницу, тонкую талию, всю линию позвоночника. Хочется перевернуть Сонхва на спину, вглядеться в него. Не сейчас. Он двигается медленно, покачивается, как на волнах, крепко сжимая бедра. Сонхва тихо стонет и сразу замолкает, дрожит, сильно сжимаясь. – Так? – спрашивает Хонджун негромко, поглаживая его по ягодице. Сонхва не отвечает и не оглядывается, и Хонджун намеренно останавливается, позволяя ему самому толкаться бедрами навстречу, отрывисто, сорванно; резкое дыхание перерастает в хриплые, прерывистые вздохи, а после он сжимается и дрожит. – Хочешь, чтобы я продолжил? – Хонджун снова склоняется к нему, только чтобы увидеть судорожные, почти нервные кивки. Только чтобы посмотреть во влажные, жадно блестящие глаза, в которых отражается желание. Хонджун дает ему ровно столько, сколько Сонхва отдает взамен. Двигается быстро и резко, ударяясь бедрами о ягодицы, срывает отчаянный, хриплый стон, давит ладонью на спину, заставляя прогнуться, бесстыдно вздернуть ягодицы вверх. Сонхва изо всех сил тянет руки к лицу, натягивая веревки, прикусывает запястье, другой ладонью закрывает лицо, дрожит, отчаянно пытаясь свести вместе разъезжающиеся колени. Может быть, теперь он готов просить. Хонджун входит в него до упора напоследок, думая, как нестерпимо хочется кончить, кончить внутрь податливого тела, – и заставляет себя отстраниться. Сонхва резко поворачивается, смотрит почти испуганно расширившимися глазами, потерянно приоткрывает губы. Хонджун хочет отвязать его, опустить на пол, заставив лечь животом на кровать, и вбиваться до тех пор, пока он не закричит. Но только запускает внутрь него пальцы. Первый, второй, третий. Мышцы поддаются, от этой свободности, растраханности у Хонджуна кружится голова, он представляет, думает о том, что задница Сонхва должна помнить его член, должна растягиваться только для него. – Скажешь, если захочешь, чтобы я продолжил, – мерно проговаривает он, стараясь, чтобы голос не дрожал, закрывая глаза, чтобы не смотреть, но под закрытыми глазами слышит, ощущает, как Сонхва придушенно стонет, почти хнычет, а после, наконец, просит: – Хочу. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. – Чего именно ты хочешь? – спрашивает Хонджун, не останавливаясь. Он знает, что его пальцы задевают простату, знает, что Сонхва двигается, трется членом о покрывало, вздрагивает и натягивает веревки. – Хочешь, чтобы я тебя взял? Или хочешь кончить от моих рук? Или, может, от моего рта? – Хочу кончить, пока ты внутри, – почти скороговоркой выговаривает Сонхва, и, открывая глаза, Хонджун знает, что по его щекам разливается краска. Знает, что на лбу выступила испарина, а отвязывая веревки и переворачивая Сонхва на спину, сразу сжимает его член, зная, что тот мокрый от смазки. Сонхва смотрит на него ничего не видящим взглядом, слишком пристальным и ярким из-за линз, и притягивает к себе, обволакивает собой, обхватывает руками и ногами за спину, запрокидывает голову, когда Хонджун входит в него снова, и наконец стонет, сильно сжимая бедра, оставляя острой кромкой ногтей следы на спине. Хонджун знает нужный ритм так же хорошо, как любой танец, любой трек, и знает, как Сонхва этого ждет. Ждет медленных, отрывистых движений: войти на всю длину – и отстраниться, почти выйти, оставив внутри только головку, а потом снова с силой толкнуться вперед. Под такие же размеренные движения рукой на собственном члене Сонхва обычно кончает. Хонджун позволяет ему насладиться этим несколько долгих мгновений, плавно покачивается и вбивается в содрогающееся тело, а потом ускоряется, не думая о нем больше. Думая только о том, как хорошо, как принимают его растянутые мышцы. Сонхва прикасается к себе на мгновение и отводит руки, запястья в красных полосах изгибаются, он выгибается и сжимается, и стонет почти умоляюще, просительно, распахивает темные глаза. Хонджун усмехается ему, шлепает по бедру, несильно, и срывается. Его хватает на секунды – он не считает, но знает, что ненадолго. Он отстраняется, сбрасывая с себя ноги Сонхва, плотно сомкнутые в замок, удобно устраивается на коленях и двигается, быстро, отрывисто, с силой впиваясь в мягкую внутреннюю сторон бедер, глядя, как член Сонхва пульсирует и подрагивает, как сочится предэякулят, и несдержанно выгибается сам, почти стонет, кончая глубоко внутри. И Сонхва стонет вместе с ним, резко, пронзительно, почти вскрикивает – и жмется ближе, сильнее, словно надеясь продлить момент. Судорожно дыша, Хонджун, в беспамятстве, в лихорадке, гладит его по животу, обессиленно закрывает глаза, чувствуя, как отливает кровь от члена. На смену слепому восторгу, одержимости должно прийти сонное послеоргазменное оцепенение, – но Хонджун смотрит на Сонхва, распростершегося по кровати, и чувствует только удовольствие. Острое. Смешанное с ехидством. Почти с насмешкой. – Спать? – спрашивает он, сыто улыбаясь. Сонхва жмурится. Ему нужно что-то сказать. Его возбуждение, отчаянное, почти паническое желание кончить, кажется, можно ощутить – тяжесть в комнате, его так и не восстановившееся хриплое дыхание. Хонджун пересаживается так, чтобы оказаться сбоку от него, и мягко сжимает его член. – Или помочь тебе? И тогда его срывает. Сонхва тихо, но отчетливо, с мольбой в голосе, отвечает: – Да. Я хочу кончить. Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, – и смотрит, цепляется за руки. – Пожалуйста. Хонджун, вопросительно глядя на него, ведет пальцем по груди, задевает соски, сжимает ладонью шею. Глаза Сонхва закатываются, он прижимает чужую ладонь к себе сильнее, давит себе сам на шею, словно это поможет ему говорить, и выдыхает: – Пожалуйста, помоги мне, – и затихает в ожидании, и взрывается, тихий, сдержанный Сонхва, – пожалуйста. И Хонджун, не отводя ладонь от его горла, берет его член в руку снова, двигает ладонью быстро, проворачивая, крепко сжимая головку, и коротко улыбается, когда Сонхва подается навстречу несдержанно, так же быстро, стараясь попасть в темп, задыхаясь. Хонджун удерживает его горло несколько мгновений – чувствует судорожный, зашкаливающий пульс под пальцами – и отпускает, и Сонхва вскрикивает, приподнимаясь на локтях, запрокидывая голову, обнажая вены под тонкой кожей. На груди и на щеках расцветают красные пятна, Хонджун проникает в него пальцами, не прекращая двигать рукой на члене, и удовлетворенно вздыхает, потому что, кончая, Сонхва почти кричит, отчаянно пытаясь заглушить себя прикушенным запястьем. – Вот так, – шепчет Хонджун ему, свободно размазывая сперму по вздымающемуся животу, по напряженным под кожей мышцам. Она дополняет ту, что капает из задницы, пачкая простыни. Сонхва спать на них точно не будет, а Хонджун – будет. Будет, думая о том, что было на этой постели, и как от этого абсолютно, совершенно горячо в груди. Сонхва, тяжело дыша, расслабляется. Открытые губы цепляются за воздух. Пальцы все еще сжимаются на покрывале, а бедра подрагивают. Хонджун оценивающе смотрит на него и двигает пальцами внутри, задевая простату. Сонхва дрожит. Хрипло выговаривает: – Не надо, – и Хонджуну кажется, что они ходят по кругу. – Точно не надо? – уточняет он, осторожно, мягко двигая пальцами. Сонхва открывает глаза – открывает бессмысленный, сверкающий, переполненный удовольствием взгляд. Это все еще не его предел. Еще нет.