Имя

      И подумать нельзя было, что жизнь занесёт его сюда. Но она — штука хитрая. Вчера ты побираешься и воруешь, оставляя вместо человеческих звериные следы, а сегодня уже находишься в кабинете босса Портовой Мафии (о которой узнаёшь так же только сегодня).       Его хотели, оказывается, не забить камнями и даже не пристрелить. После осознания этого стало куда проще воспринимать всё происходящее.       — Получали педагогическое образование? Так чего же работать не пошли?.. — вопрос, казалось, не требовал ответа, да и отвечать Накаджиме не очень хотелось. Из школы его выгнали, едва узнали о звериной сущности, да и рекомендации написали отвратительные. В детсад он сам податься не решился — жить не сможет, если однажды навредит маленькому ребёнку. Или, не дай бог, тигр съест кого. Не сто́ит. Попрошайничество стало лучшим выходом, чтобы никому не причинять вреда. А тут вон как получилось… Босс мафии слегка пугающе засмеялся. Он был из того типа людей, что сразу вызывают опасение. Кофе пить с таким вы бы не пошли. — Давайте так. Нам обоим будет выгодно сотрудничать. Есть у меня один ребёнок, за которым надо приглядеть.       Ацуши не нашёл в себе силы издать ни звука, но в голове шестерёнки заработали: «Что? Кто вообще доверит присмотр за ребёнком первому встречному?» — человеку в кресле главы не стоит доверять, это Ацуши ещё с приюта уяснил. Неуютно стало, а ещё жалко ребёнка заранее. К тому же, двадцатитрёхлетний Накаджима почти не имел опыта своей же работы.       — Я учился на преподавателя младших классов, — ещё и универ закончил еле как, почти всё изучал дома и приходил лишь на сессии и прочие проверочные. В общем, сомнительно.       — Мне нужно лишь, чтобы кто-то контролировал, жив он или нет. Ничего больше, — вздох мужчины отдавал смешливой усталостью. В Накаджиме бегали сомнения, но шанса отказаться не было, не было ещё тогда, когда парень появился в кабинете. — Правда, это нужно делать круглосуточно. И то, как вы будете жить, напрямую зависит от его жизни, — мужчина подтолкнул документы к Ацуши. Сердце как-то болезненно сжалось, когда Ацуши увидел фотографию на папке, но неизвестно, отчего. Может, потому, что мальчишка на ней был слишком мрачным и (какое точное всё-таки слово!) болезненным? Ацуши опёрся руками на стол и взглянул в чужие тёмные, злые глаза. Мог бы мальчик на фотографии быть сыном этого человека? — Он постоянно подвергает свою жизнь опасности, вот я к чему, — «он же работает здесь, чему удивляться?». — И ещё он суицидник.       …финита ля комедия*, Ацуши точно в этом месте не задержится. За свою жизнь он, может, пару раз и размышлял о том, сможет ли помогать таким детям, но на практике он даже здоровому ребёнку ещё не помогал.       — Если он умрёт, я тоже умру?       — Чего же так пессимистично? Я уверен, вы достаточно самоотверженны и… сильны, чтобы подойти для этой работы.       Имеется в виду его особое умение превращаться в зверя. Стыдно признаваться, но решающим фактором оказываются деньги (ну, и желание выжить). Действительно огромная сумма, и даже думать не хочется, какими путями были получены такие деньги.       — Знаете, он совсем не контролирует своё саморазрушение, — ещё раз с намёком подтолкнув документы (да прочти ты хоть личное дело мальчишки!), Огай скорбно вздохнул и продолжил жаловаться. Папку Ацуши взял неуверенно, но с происходящим уже начал смиряться. — А для меня довольно ценный сотрудник. Вы за ним посмотрите месяц-два, а потом можете идти на все четыре стороны. Есть и договор о сотрудничестве, сейчас обсудим и цену за услуги, и проживание. — Ацуши вновь почуял подвох. В таком месте интуиция кричит всегда, но в один момент она сорвала голос. Дело явно нечисто. Как минимум, ребёнок серийный убийца — в этом Ацуши был наполовину убеждён. Надеялся на хорошее, конечно, но слабо. — А после напишу рекомендации, сможете устроиться куда-угодно в Йокогаме. Ну, по своему образованию.       Условия нереальные абсолютно, а с каждым сладким демоническим словом всё больше растёт страх. Ацуши сглотнул. Он стал читать дело ребёнка, подмечать: так, интересы не указаны, зато есть количество убийств, прелесть какая. Что ещё? О семье ничего неизвестно, характер скверный, проблемы с психикой — ну, неудивительно. Аннулирующая способность.       Дело было не просто отвратительным: представьте, что вас поймали, связали на стуле и оставили включённым кран, чтобы комната постепенно наполнилась водой. Стул прибит к полу. Есть ли дверь — неизвестно. Накаджима чувствовал себя примерно так.       — Значит я… буду его няней, — пробормотал Ацуши тихо. Огай удовлетворённо улыбнулся.       Совершенно неприятная и отчаянная жизнь оборванца стала вдруг жизнью богатенького мафиози (хоть от этого титула в Ацуши было… ничего?). Деньги выдали сразу. Заставили переодеться. Босс отдал, даже не глядя, одну из своих пар перчаток, что-то вроде местной традиции. Завербовал ведь.       Воспитателя повели на знакомство с воспитанником. Безалаберный, ленивый — на первый взгляд. На второй — опасный до дрожи.       Ну и на третий Ацуши сделал вывод, за который Дазай бы посмеялся над ним, если не убил бы: Осаму недолюбленный ребёнок, получающий слишком мало заботы и слишком много портящей ему психику жестокости.       Все условия максимально на дне, вот, что Ацуши хотел сказать.       Дазай Осаму невзлюбил его — Накаджима ясно увидел. Кто же будет радоваться, когда к нему приставляют надзирателя, что будет неподалёку круглые сутки? Отчего-то Ацуши кажется, что Осаму будет сбегать.       — Я буду присматривать за тобой, Осаму-кун. Позволь позаботиться о тебе, — сказал Ацуши, справляясь со своим волнением. В тёмных и почти пустых глазах мальчишки загорелось возмущение, какого «воспитатель» совсем не ожидал. Уж точно, не сейчас.       Он точно не справится с этой работой и умрёт.       — Он назвал меня по имени! — прокричал Дазай тем временем, наигранно возмущённо надувая щёки. — Это вопиющая наглость, Мори-доно.       Кажется, так было не принято. До Ацуши с запозданием дошло, что даже босс Портовой Мафии называл мальчика «Дазай-кун». Мори же слегка удивлённо посмеялся.       Накаджима, наверное, не был создан для этой работы. Иначе он бы не ошибался так часто, разве нет? И страх в его груди можно было бы как-то объяснить. Как и ненависть в глазах Дазая.       Дрянная эмпатия, мешая относиться к этому профессионально (если данное слово вообще можно применить к Ацуши), заставляла испытывать нечто, похожее на симпатию и сочувствие. Дазай его чувств не разделял.       — Накаджима-сан не твой подчинённый или напарник, а няня, — Ацуши всем своим видом говорил, «не сто́ит, всё только хуже станет», но Огай забавлялся, вгоняя его в эту ситуацию, — он имеет право называть тебя так, как ему хочется. И давать распоряжения. Поесть, пойти на медосмотр или лечь в кроватку, Дазай.       Накаджима был готов к крикам и ссорам. Он недооценивал хитрость Осаму и масштаб его ненависти к людям (никто об этом Ацуши попросту не предупредил).       — Тогда будешь «Ацу-кун», — фыркнул мальчик уже в его сторону. Ацуши не знал, что сказать в такой ситуации, кроме как возмутиться. Он вообще в последнее время мало общался с людьми. Не уверен был, что помнил, как о них заботиться. Ни в чём не был уверен.       Он едва сменил одежду, как пришлось следовать за Дазаем.       А за человеком, который пропадает из поля зрения каждые пять минут, следить довольно трудно. Ацуши и не старался подходить близко. Спрашивается, что он должен делать на своей новой должности? Должен ли останавливать от чего-либо?       Накаджима шарит глазами по периметру улицы, но Дазай скрылся, вновь пропал, не желая с ним встречаться.       — Ацу-кун! — Дазай кричит радостно. Так кричат только безумцы и люди, что смотрят куда-то с большой высоты — и сердце Ацуши оборвалось раньше, чем тот поднял голову. — Ты смотришь, Ацу-кун?       Дазай шатался. Шатался на стреле подъёмного крана, привлекая внимание всех вокруг. «Он не разобьётся, только ногу сломает, максимум». Или руку, или шею. Ацуши смотрел испуганными глазами и не знал, куда деться, что сказать; ему что-то говорили прохожие. Какой плохой человек, ай-ай-ай, кто-нибудь, вызовите полицию. Ацуши побежал на стройку, когда Дазай прыгнул.       Люди устроены очень странно. Ацуши не думал, когда бежал, ему это не было нужно, тело полностью сосредоточилось на беге. Сегодня лишь первый день — вот, о чём он будет потом думать. Его ждёт череда наблюдений за убийствами, что лишат всего человеческого, страх за свою жизнь, за жизнь Дазая, которого и по-человечески жалко, и за смерть чужую от босса отхватить не хочется. Что входит в его обязанности? Эта мысль тоже будет ждать.       Накаджима чувствует, как в его руки сильно приземляется тело, и путается в ткани. «Тело» смеётся так, будто бы всё пошло по плану, но оба они знают — плана никакого не было.       Осаму хотел убить себя и ничего больше.       — Так ты эспер, — Осаму щурится, понимая своё полное превосходство над дезориентированным и испуганным взрослым. Это правда доставляет ему радость — видеть, как люди не могут его понять. Это же доставляет Осаму и невыносимую печаль, но в других случаях. — Думаешь, люди не заметили, как ты трансформируешь руки и ноги?       «Няне» он не позволит залезть ему в душу.       — Зато ты жив, — Ацуши выдохнул. Дазай уж думал, что одной этой выходкой заставит кричать и злиться воспитателя, но, видно, не сейчас. Нужно постараться ещё чуть-чуть.       — Ну да. Теперь тебя не уволят в первый день и выдадут зарплату, — Осаму не мог упустить шанс напомнить, что Ацуши «заботится» о нём ради своих жалких корыстных целей. Чтоб не выпендривался своими «ты должен жить». Каждая секунда их общения должна была приблизить Ацуши к мысли, что Дазай — маленький засранец. К мысли, что если он умрёт, станет только лучше.       — Пойдём домой и поедим. Я… приготовлю тебе что-нибудь, — Ацуши вздохнул, опуская мальчишку на землю. И сразу потащил за руку с заброшенной стройки, слушая недовольное нытьё.       Взрослый и подросток никак не могли друг с другом смириться — один с тем, что в целом происходит с его жизнью, второй… да, собственно, с тем же самым. Хоть одно общее у них было. И обоих преследовало всю жизнь.       Дазай без слов пытался донести то, что доносил многим: гораздо проще быть маленьким засранцем, чем что-то объяснять человеку, которого едва знаешь. Что на душе твоей кошки скребут, а от новой переменной в повседневности хочется кричать — настолько прогрессировала его тревожность. И что если Ацуши не уйдёт, Дазай просто не сможет выжить, его эмоции не смогут выжить.       — Ты… пьёшь антидепрессанты? — спрашивает Ацуши. Не самый лучший вопрос для того, кто впервые пришёл в чужой дом. Попросту бестактный, но Ацуши сказал раньше, чем понял.       Теперь же ему хотелось откусить себе язык, когда Дазай, улыбнувшись, сказал «они вкусные». Только что мальчик стал ещё более недоступным и возвёл перед Ацуши ещё одну стену.       Когда ночью в чужом доме следишь за спящим ребёнком, чувствуешь себя невероятно гадко. Словно бы поменялся местами со взрослым в своём прошлом.       Не зная, что делает здесь, зачем всё происходит, Ацуши старался не замечать, как сжавшийся на непомерно большой кровати мальчишка в отчаянии и едва разборчиво бормотал во сне незнакомое Накаджиме имя.