Свет и тень

Изуку была ответственным учителем, выполняла свою работу на отлично всегда, брала сверхурочные и вообще делала много всего сверх положенного. В этот раз она тоже задержалась в школе прилично — уже стемнело. Пошла своей обычной дорогой, почему-то ей было не страшно ходить ни в темное время суток, ни по таким неблагополучным районам. Почему-то она думала, что не вызывает интерес у противоположного пола вообще, и поэтому мысли, что ее кто-то захочет тронуть вообще не появлялись в ее голове. И она не испугалась, когда услышала шаги за спиной. Обернулась, увидела своего подопечного и улыбнулась так ярко, как умеет только она. - Кота-кун! Ты чего так поздно тут? - А, здрасьте, сенсей, - парень попытался натянуть на лицо улыбку, - Да вот, домой шел, мимо школы проходил... - Но ведь твой дом находится в другой части района. - Все то вы знаете, сенсей, - протянул он, продолжая идти рядом с учительницей. Вообще это всегда было комично: она старше их на десять лет, а ниже минимум на голову. И эти парни — еще совсем мальчишки — были настолько широки в плечах, что Мидория могла спрятаться за кем-нибудь из них хоть два раза. Разговор не продолжился: парень резко потянул ее за собой в мало освещенный переулок, больно схватив за руку, а потом чуть не швырнул ее в стену. - Кота-кун, что ты делаешь? - А не ясно? Вы такая добрая и вся такая хорошая, что не подозреваете, что от вас может быть нужно мужчине? Сенсей, неужели вы такая наивная? - Изуми, прекрати так со мной разговаривать! Я не понимаю, о чем ты сей... Договорить он ей не дал: с силой вжал в стену, прижимаясь всем телом, отрезая пути к отступлению. Она ниже — наклоняется, берет за подбородок, тянет вверх ее голову и целует. Все это за считанные доли секунды, Изуку не успевает и пискнуть. Она в шоке от того, что он сейчас делает, но быстро приходит в себя: бьет его под коленку, кусает за губу, пытается ударить в кадык, но не получается. - А у вас зубки есть, я смотрю. С этими словами он развернул ее спиной к себе, вжимая лицом в стену, совершенно не заботясь о том, как неровная кладка и застывший раствор царапают нежную кожу на лице. - Кота, прекрати! Это не смешно! - А кто тут смеется? - хрипло выдыхает он ей на ухо, уже успев забраться одной рукой под блузку, а второй задирая строгую юбку-карандаш, что была очень длинной. Он все также вжимал ее своим весом, а его колено было преградой для ее ног — не свести. - Изуми, не надо, пожалуйста, - она не плакала, но голос дрожал. Пыталась говорить спокойно, но страх и паника накатывали. А еще осознание, что никто не спасет, а сама она вырваться не может. - Сен-сей, - раздельно сказал он, - у вас такая гладкая и нежная кожа... Можно я ее немного испорчу? - лукаво. - Н-нет! Изуми! Нет! Ты об этом жалеть будешь! Мммм! Она сдержала крик, закусив губу, ведь он в это время укусил ее за шею. Во время дразнящего разговора парень не стоял без дела: шарил руками по телу, ощупывал груди, гладил по бедрам и вжимался в нее с такой силой, что она через одежду и белье чувствовала его размеры. Страшно... очень страшно. В какой-то момент ему надоедают все эти дразнилки, Кота окончательно задирает юбку, раздирает тонкие колготки и отводит трусики в сторону — не снимает, нет. Когда входит, с его губ срывается не то стон, не то шипение, а Изуку зажмуривается и закусывает нижнюю губу, пытаясь сдержать плач, но все равно слышно ее подвывания. Он резок и груб, одной рукой специально вжимает ее лицом в стену сильнее, другой удерживая ее коленку на весу. Он молод, но несмотря на импульсивность долго держится, не отпуская ее. Когда же все заканчивается, отстраняется, а сенсей просто стекает по стене вниз, заходясь в беззвучных рыданиях. Она думала, что уже все, но это не так: на парня снова накатывает возбуждение, поэтому он снова подходит к ней, наматывает волосы на кулак и давит на челюсть, чтоб открыла рот. Дальше все как в тумане: Изуку не может сказать, запомнила это она, воображение подкинуло такие картины или просто мозг уберегает от травмирующих воспоминаний, скрывая часть произошедшего из памяти, потому что расписать все, как было в точности, не сможет — ни сколько раз он ее брал, ни сколько времени на это ушло. Больно. Просто больно. И мерзко. В итоге до дома она добралась поздно в ужаснейшем виде: юбка и блузка порваны, вся в грязи, даже шикарные волосы. Белесые следы везде — на лице, шее, одежде. Лицо заплаканное и все в ссадинах, губа разбита. Сама пришла шатаясь и хромая. Мать не спала, куталась в шаль и ждала дочь на первом этаже. Встретила холодно, с беспокойством, но холодным и злым. Пришла, оглядела ее с ног до головы, а потом влепила звонкую пощечину и начала шипеть: - Ты опять блядствовать начала? Ты для этого в школу к хулиганам устроилась, да? Чтобы ебыря себе найти? А? Я тебя спрашиваю! - Мам... Юми спит уже, не разбуди... - Ах, Юми спит, Юми спит, - женщина заводилась все сильнее,- ты теперь о Юми у нас думаешь, да? А что ж ты раньше головой не думала, когда у тебя Юми еще не было? - Мам... - Что «мам»?! Если еще одного ублюдка в подоле принесешь, я тебя из дома выгоню. Ты мне не дочь будешь. - Мам, - Изуку уже не могла сдержать слез, - Ну зачем ты так? Ты же видишь, в каком я состоянии... - Состоянии? Состоянии?! Да ты на мое состояние посмотри, шалава недоделанная. Дал же Ками-сама дочь-шлюху. За что только? Поняв, что в таком состоянии родительницы она не сможет ничего объяснить, Изуку просто развернулась и ушла в свою комнату. Мерзко. Больно. Противно. Матери всегда было важно, что скажут про них люди. Поэтому иногда в разговорах с соседками она привирала об их жизни или скрывала какие-то факты. Например, для всех Изуку была вдовой, которая рано потеряла любимого, но они успели пожениться в раннем возрасте и сделать Юми. На самом же деле в графе «отец» Изуку специально поставила прочерк. Или, например, преподавала средняя Мидория в престижной школе, а правду мы знаем. Или... да много таких "или" было в их жизни. Изуку плевать хотела на то, что про них говорят, главное, какие они на самом деле. Но убедить в этом мать было невозможно. Женщина срывалась на ней, если что-то не соответствовало ее ожиданиям или шло не по ее плану. Можно много чего сказать по этому поводу, высказать матери, но это не возымеет нужного эффекта, а вот отношения с дочерью ухудшит. Несмотря на то, как в порывах злости Инко-сан называла внучку, она души в ней не чаяла. И это было взаимно. * Изуку долго пыталась отмыться. Не помогло. Ощущение грязи с тела никуда не ушло. Горький привкус не убирался никакими пастами. Одежду можно выбросить. Она успела зайти в аптеку, пусть и в таком виде, и купить экстренную контрацепцию. Да, после рождения дочери у нее были большие проблемы с репродуктивной системой, но обезопасить себя надо. Фармацевт был в шоке, все хотел вызвать полицию, на что Изуку отмахнулась. В этом не было толка: Коту она не сдаст, поэтому нет смысла жаловаться. Да и даже если бы и хотела, вряд ли господа полицейские стали бы разбираться в этом — очень маленький процент дел об изнасилованиях, по которым насильники получают реальные сроки или какое-либо другое наказание. Почему-то именно эти дела много уважаемая полиция не хочет расследовать, перекладывая вину на жертву, попрекая ее внешним видом, поздними прогулками и легкой доступностью. Виновата всегда жертва. Блять! В такие моменты Изуку хотела крушить все вокруг и орать в голос. Орать громко и долго, чтобы выпустить всю боль и обиду на несправедливость. Да, можно сказать, что она зря себя накручивает, что мог быть другой исход, что насильник мог бы понести наказание, но. Всегда есть одно большое «но» - она через это уже проходила. Она знает отношение к жертвам и то уничижительное пренебрежение. Она знает, что в любом случае, даже если будут неоспоримые доказательства на руках, выгородят парня, не девушку. А ей скажут, что это она соблазнила, а теперь наговаривает. Именно так и было с ней много лет назад. Был момент, когда девушка хотела распрощаться с жизнью из-за начавшейся после расследования травли, но не смогла. Она знает, что это такое. И никому никогда не пожелает такого испытать. И сама в систему больше вступать не будет — не нужно ей еще больше помоев на свою голову. Это больно, но она справится. Утром выйдет и улыбнется дочери, все также, как и до этого, холодно поприветствует мать, а на расспросы о ранах отмахнется, что неудачно упала. Все хорошо. У нее все. Всегда. Хорошо. И никак иначе.