(по)пытка

К моему удивлению бывший слуга Волан-де-Морта на этот раз и в самом деле проявил задатки гостеприимного человека: взмахнул палочкой и перед нами появился чай в чашках, больше напоминающих произведение искусства. В силу своей плохой коммуникации с мозгом, без стеснения принялась разглядывать ползающих по гравюрам нарисованных змеек, которые периодически высовывали свой раздвоенный язык и что-то шептали. Естественно, в силу своей непричастности к роду змееустов, парселтанг мне был чужд, поэтому я просто наслаждалась красотой, периодически поглаживая рисунок, будто бы змея могла реагировать на мои прикосновения, а не была лишь частью вырисованного мира на чашке. — Он кто? — переспросил мистер Малфой, а до меня окончательно дошло, что чистокровные волшебники, проживая даже в двадцать первом веке, умудряются по максимуму не взаимодействовать с магловским миром. Нет, конечно, всему есть разумное объяснение, вмещаемое в язвительно-емкое «чистокровные», но, знаете ли, когда человек, не знает, что такое тостер и ряд привычных для здешнего мира профессий, становится как-то не по себе: будто бы разговариваю с варваром, секунда — и окажусь на вертеле в качестве ужина. В моем же случае с острия волшебной палочки мистера Малфоя в любой момент может вылететь смертельное заклинание. — Программист, — не думаю, что, повторив я незнакомое для него слово, что-то изменится, но попробовать стоило. Вдруг у Люциуса Малфоя не только с ногой проблемы, но и со слухом. И с головой — не удержался здравый смысл. Впрочем, тут ведь и не поспоришь, хотя с виду вполне себе обычный человек с нарциссическим расстройством: высокомерен, переменчив в настроении и почитает единицы, а после, разочаровавшись в своем идеале, впадает в депрессию. Это ли не краткое описание его жизни? — Соболезную, — на полном серьезе ответил мистер Малфой, а мне пришлось прикусить изнутри щеку, чтобы не рассмеяться в голос. И все-таки эти чистокровные, ставящие себя превыше других, особенно маглов — очаровательны. Своей глупостью, — это проклятье? И тут я задумалась: часами, а то и днями сидит в обнимку со своим ноутбуком, методично щелкая клавиатурой с мышкой на пару. Взгляд потерянный, лицо земельного цвета, а на вопросы и вовсе не отвечает, уверяя, что «еще секунда и я освобожусь». Ну да, а по факту может неделями сидеть в своем виртуальном мире, проделывая совершенно мне непонятные махинации. Как же так вообще совпало, что наши такие разные и такие непохожие друг на друга миры пересеклись? Да банально, знаете ли, без капли какой-либо романтики, свойственной первой любви, студенческой любви, юношеской любви — нужное подчеркнуть, в общем. Просто встретились на одной из совместных вечеринок, где помимо сходки колдунов с палочками и мантиями, были маглы-программисты. Он пошутил — я посмеялась, так и завертелось. До сих пор в цирке живу: что не день, то новое представление. Этакое шапито с гастролями. — Это профессия такая, — все-таки решила пояснить, а то как-то неловко, вдруг подумает, что у меня какой-то фетиш на бедных и обездоленных жизнью, вдруг захочет записаться в команду. Кто его знает, что у нарциссов в голове творится, — он… — невольно замялась, вспоминая, кто же передо мной сидит: главный ненавистник людей, не обладающих предрасположенностью к магам. Сам, небось, в период бессонницы спускался в подвал и мучил неповинных людей, — обычный. Люциус скривился: а что, собственно, я ожидала? Пожеланий в вечной любви, светлой свадьбы, детей и прочих житейских радостей? Не сказала бы, что хотела бы вообще подобное услышать, а уж с исходом последних событий — думается мне, что это и в самом деле была наша последняя встреча. — И у вас, естественно, недопонимание в отношениях, — узрел в корень мистер Малфой без каких-либо подсказок, хотя, признаюсь честно, эмоции я с детства плохо скрывала, да и есть вероятность, что разговор в соседней комнате не остался без внимания, — да бросьте, Вивиан, можно подумать, что он когда-нибудь принял бы вашу истинную составляющую? Мужчина, который не ценит природы женщины — какой бы она не была — определенно глуп. Но он-то магл, так что в этом нет ничего удивительного: это у них в крови. Если не брать в расчет вывод, сведенный к излюбленной теме Люциуса, не могу не согласиться, что его слова имеют право на существование. Даже больше: они вполне рациональны. Опять же, нельзя судить всех маглов, основываясь исключительно на поведении Георга, но… он ведь и в самом деле отказывался принимать истинную составляющую меня, а ведь я даже не успела рассказать про весь спектр. Так, давала легкие намеки, превращая привычный для меня мир в хобби, чтобы его глаза также начали привыкать. И что в итоге? Платье ему не понравилась, работа моя ему тоже была не по душе, поведение также не сходилось с неким идеалом из его головы, но тут, опять же, может быть и иное объяснение: Георг просто редкостный мудак, который, на секундочку, и в мире магов хватает. — Маги, знаете ли, мистер Малфой, тоже не лишены дурных манер, — пусть и с запозданием, но отвечаю: все-таки моя очередь, не оставлять же сказанное без внимания, — не все маглы ужасны, точно также как и не все волшебники — эталон идеального человека. — Грязнокровные, к примеру, яркий тому пример: обучаются магии, даже считают себя выдающимися волшебниками и, — Люциус снова скривился, — заводят семьи. С чистокровными. Надо же, какая странная и неожиданная особенность некоторых волшебников благородных кровей: влюбляться, по мнению, опять же чистокровных, в тех, кто по составу крови якобы отличается от них. Особенно, когда один из таких несчастных индивидуумов затесался в столь спорном семействе: спит себе, небось, без задних ног, да сны видит со своей Гермионой, пока я отца его пытаюсь от Азкабана уберечь. И снова мы возвращаемся к теме, которую сейчас затрагивать хотелось меньше всего: Драко и его нездоровая влюбленность. Ко всеобщему удивлению проблема, на мой взгляд, тут далеко не в крови, а в том, что он жертва обстоятельств и мозговых штурмов с самого детства. Где-то там, на затворках собственных мыслей, где нет этой обертки из установок о благородной крови и прочих предрассудках, мальчишка понимает суть происходящего: он влюблен. Но, с другой стороны, осознание этого факта и вызывает агрессию, потому что добрый папочка и вся его бравая команда из Пожирателей Смерти неоднократно повторяли, что маглорожденные — отродья, низший сорт и прочие нелицеприятные эпитеты. И что получается по итогу? А то, что он корит себя за «неправильную» любовь, проявившуюся именно к ней. Это ли не ирония? Сын волшебника, помешанного на чистоте крови, влюбился в нее, в Гермиону. Но говорить о каком-то конкретном и уже на сто процентов известном исходе также нельзя, все-таки Драко единственный и любимый ребенок, в котором Люциус и Нарцисса души не чают. И неизвестно, какая из двух чаш возьмет верх: устои о чистой крови или любовь к сыну. Тут, знаете ли, если поразмышлять, исходов может быть тьма: это и чисто Шекспировские мотивы, где из живых остается разве что разговорчивый череп — в нашем случае это надеюсь, буду я, в худшем — … никто. Конечно нельзя не учесть тот факт, что Люциус и без того пребывает в угнетающем состоянии, поэтому, узнав правду, может совершить самоубийство. Либо все будет еще проще: он, вооружившись палочкой, кинет в Гермиону Грейнджер запретное заклинание на смерть. Ну и во всех свидетелей заодно, чтобы эта постыдная история не посмела всплыть. Хотя, может в нем заиграют отцовские инстинкты и он примет этот союз? Все-таки счастье сына дорогого стоит. Ну да, разве что я стану владелицей этого поместья и начну разводить здесь овец — скажем так, эквивалент магловской поговорке «когда на горе рак свистнет». Никогда, в общем. Поэтому не мешало бы приглядывать за палочкой Люциуса Малфоя, ну и заодно и за Дракро, чтобы не напивался в людных местах и не выкрикивал небезызвестное имя возлюбленной, в противном случае без трагического финала не обойтись. Как-никак, а подобного рода исходы — это залог любой семейной саги. — И чем же вас так не устраивают маглорожденные? Что такого они сделали конкретно вам, Люциус? Быть может, они могут позволить себе жить так, как не можете вы: без боязни быть осужденными, без всех этих избитых шаблонов идеальной во всем семьи. Начиная от неизменного факультета и заканчивая умением выходить непричастными, даже когда в подвале собственного особняка происходят пытки. Не правда ли занимательное умение, мистер Малфой? Раз уж мы начали затрагивать столь щепетильные темы на ночь глядя, то почему бы и не высказаться: надеюсь, он сейчас не станет кидать в меня заклинания и проклятья. Не думаю, что секундное помешательство стоит последующей поездки в Азкабан с пожизненным заключением без права на реабилитацию и смягчения приговора за хорошее поведение. Но вместо этого мистер Малфой просто продолжал смотреть на меня: сперва это казалось забавным, но вскоре от этого прожигающего взгляда стало как-то не по себе. Это он просто задуматься вдруг решил? Или продумывает как лучше в подвал без лишних криков затащить? Тем временем Люциус продолжал смотреть, будто бы пытался отковырять по ту сторону моей скромной души что-то, за что можно зацепиться, уколоть до хрипоты в горле, надавить на больную рану, высвободив томящийся долгое время гной прошлого. Молчание начинало резать слух: бой часов впивался в барабанные перепонки, шепча о потерянном времени. Секунда. Минута. Минуты. Неумолимый бег секундной стрелки. Время просачивалось сквозь тишину, ядовито цокало где-то в районе макушки, вытаскивало отчего-то самые неприятные воспоминания, будто бы подтверждая мою теорию: Люциус чего-то ждал, что-то выискивал, а время будто бы подыгрывало ему. Я ненавидела, когда на меня смотрят, когда изучают, когда вглядываются в каждый сантиметр кожи: это пробуждало неприятные воспоминания из прошлого, где я несколькими годами младше слыла странной, причудливой, необычной. Девочка в странных одеждах, которую запросто могли утащить сороки. Воспоминания выбирались из дальних коробок, насильно прокручиваясь перед глазами, подобно фильму в кинотеатре: вот только уйти ты не можешь, впрочем, как и зажмуриться, заткнуть уши, заесть попкорном и запить колой. Когда уже в себе, бежать, оказывается, некуда. Ты странная, Вивиан. И платье на тебе дурацкое. И профессия. И в этом твоя сила — отчего-то вдруг оживляется здравый смысл, явно заметив очередной приступ самокопания. Не сказать, что слова людей, сказанные мне когда-то, задевают: скорее просто оставляюсь отпечаток. Неосознанный, непостоянный, неясный, но отчего-то такой ощутимый. Иногда он, подобно той самой злополучной ране, которую все так пытаются отыскать в других (но только не в себе), вспыхивает, моментально окуная в прорубь прошлого: самые ненавистные, самые забытые, самые неожиданные воспоминания. Ужасные, искаженные, болезненные. Но именно они и делают сильнее. Поэтому, наконец-то позволив себе выдохнуть, выпрямляюсь, а после заглядываю прямо в глаза собеседнику и ударяюсь о промелькнувшее отчаяние. Сожаление. Незнание. И снова уже привычная язвительность, самодовольство и холод. Да ваша душа, Люциус Малфой, промерзла насквозь, огрубела и покрылась лезвиями из сосулек и притворства. — Если не брать вашу любовь к «не магическому» миру, вы весьма очаровательны, Вивиан. — Если бы не ваша ненависть к маглам, Люциус, вы тоже весьма сносный собеседник. — Вот мы находимся с вами по разные баррикады, но отчего-то, ни у кого из нас жизнь далека от идеала. Не кажется ли вам, мисс, что проблема явно в чем-то другом? — Когда проживаешь жизнь по плану, построенному не тобой, — всегда так, — но в очередной раз не могу мысленно не согласиться в правдивости его слов. Да, причина далеко не в том, любим мы кого-то или ненавидим, но она — один из шарад нашего мозга, разгадав которую, можно приблизиться к ядру проблем: он-то никогда не показывается людям, предпочитая томиться где-то на затворках почерневшей души. — А какие у вас отношения были с отцом? Вы ладили? Признаюсь, ожидала очередной иронии в мой адрес или адрес Министерства, мол, как это так, решили не посвящать столь юного психолога в дела семейные, а, быть, может, и вовсе не нашли ничего существенного. Вот и скинули мне все эти непонятные и, по правде говоря, бесполезные сведения: я же не надзиратель в Азкабане, а, в первую очередь, человек, пытающийся найти путь к исцелению души. А о каком вообще лечении может идти речь, когда все, что тебе предоставили — папка с субъективными заметками о том, какой же Люциус Малфой страшный и ужасный, сын у него такой же, как, собственно, и бывшая жена. Ну да, а вот все вокруг такие идеальные и правильные, хоть к лику святых причисляй. Кажется, маглы так говорят. Но вместо всего вышеперечисленного, Люциус спокойно ответил: — Смотря, с какой стороны посмотреть. На публике мы слыли идеальной семьей, но это не значит, что за провинность меня никто не наказывал. Отец был строг со мной, но порой это необходимо. — А вы? Были ли строги с Драко? По-настоящему. Люциус задумался, а может просто погрузился в воспоминания: те самые, спрятанные на верхних полках прошлого. Их не боишься, их не пытаешься забыть — ими дорожишь, подобно елочным игрушкам, передающимися из поколения в поколение, подобно первому букету, подобно первой сбывшейся мечте. Подобно долгожданной вазе, копить на которую, в лучшем случае, мне всю жизнь, а в худшем и после смерти никто не подарит. — Или пытались вырастить лучшую версию себя? Заглушали недостаток любви деньгами и вседозволенностью? Научили нападать, чтобы избежать роли добычи? И что же получилось в итоге? Мистер Малфой, я не скажу новость, если признаюсь: ваши отношения далеки до идеала, но вы хотя бы пытались подарить своему сыну счастья, пусть и столь неудачным путем. Но это также и не значит, что я оправдываю его. Нет. Просто у каждого последствия есть причина, а у каждой причины — последствие. Чистокровные волшебники порой забывают о своих семейных обязанностях, пытаясь вырастить как можно более идеализированный ген своего рода: хорошая школа волшебников, выдающиеся данные, первый в спорте, лучший в группе. Все это лишь подстраивает под такой же круг общения: лживый и невыносимый. И так из поколения в поколение, пока один из генов, на который поставленное многое, не дает сбой: начинает крушение по социальной лестнице, заводит дружбу с маглорожденными и даже строит с ними отношения. Возможно, это и есть освобождение от устоев, доставших саму судьбу. — Я лишь хотел, чтобы Драко вырос тем, кто вправе управлять ситуацией, а для этого нужны связи, деньги и жестокость. Признание приходит через силу, — наконец-то отзывается Люциус, а после тянется за почти пустой чашкой с чаем. Кажется, у нас намечается небольшой прогресс: по крайней мере, он перестал переводить тему на подвал в поместье. — Маг ты или нет — нужно уметь властвовать, иначе это произойдет с тобой. — Вы пытались защитить сына исходя из собственного опыта и окружения, разве это плохо? — порывшись в сумке, вытащила ту самую злополучную папку от Министерства, пролистала пару вводных страниц и, найдя необходимую информацию, зачитала вслух: — Откровенный подкуп сборной Слизерина летающими метлами последней модели с целью приблизить сына к мечте, председатель Попечительского совета, где пытались запретить известную сказку «Фонтан феи Фортуны» — лишь бы Драко не проникся идеей о том, что брак с нечистокровными возможет, а дело с Клювокрылом чего стоит. Методы, мягко говоря, — я задумалась, подбирая наиболее емкое, но не так, чтобы обидное слово, — не заслуживающие одобрения, но ведь посыл, в первую очередь, был направлен на благополучие сына? Думаете Драко это не понимает? На мои слова Люциус никак не отреагировал, лишь продолжил безмолвно покручивать опустевшую от чая чашку. Я же и не требовала от него никаких ответов: достаточно того, что мы разговариваем. Пусть и не с той долей откровенности, которую бы мне хотелось, но и этого пока вполне хватает. Мистер Малфой — это не какой-то однотипный злодей с повозкой из детских травм за спиной. Помимо избитого клише в нем есть и вполне себе человеческие черты, возникшие в результате любви к семье. То, что она где-то дала трещины и колола, подобна шипам, говорит лишь о следующими за этим выбором последствиями. Даже благую мысль можно утопить в яде из непринятия, если выбрать неверный способ ее реализации. Так и тут: пытаясь защитить сына, он вырастил эгоистичного мальчишку, который, по итогу, не смог избежать сюжета из ненавистной отцом сказки. До чего же иронична и беспощадна может быть жизнь, не так ли? — Считаете, что у нас с Драко хорошие взаимоотношения? — решается спросить Люциус, по-прежнему не выпуская чашку из рук. Взгляд, полный безразличия и неприкрытой дерзости, но сколько же за ним надежды. — Считаю, что человек, ненавидящий своего отца, не будет называть семейное поместье домом, — а после я отчего-то замялась, но все-таки позволила себе произнести следующее: — Особенно, когда здесь давно уже не живет Нарцисса. — Возможно, он просто привык, что в столь мрачных стенах всегда был свет, имя которому Цисси. Вот, собственно, до чего доводят идеалистические устои внутри семей: жажда господствовать из-за хваленой чистокровности порой иссушает любовь, из-за чего та умирает, оставляя после себя трещины на маске высокомерия. У тебя, казалось бы, есть все, но, вместе с этим, ты сидишь среди ночи в угрюмом поместье, позволяя откровению сочиться из уст, плавно приземляясь в блокнот для заметок. И это лишь начало, Люциус, в конце ты лично вырвешь уже успевшую прилипнуть маску всезнающего мерзавца и разрыдаешься, подобно переродившемуся дитя. Ведь это моя работа, мистер Малфой.