Break me down slowly

Под ногами противно плескалась грязь, но даже на жалобы времени катастрофически не хватало: в воздухе пахло протухшей мертвечиной, которая ровным слоем пробиралась под кожу, будто заражая и без того увядающую кровь. Бег невероятно утомлял, а сбившееся дыхание не давало возможности в полной мере сосредоточиться на собственных ощущениях, которые были потеряны еще километров пять назад, вместе с верхней одеждой и рюкзаком. Стопы горели адским пламенем, постепенно немея. Зубы стучали друг о друга с пропорциональной бегу скоростью, а взгляд метался по заброшенным и разоренным кочевниками зданиям. Зрелище было не из лучших: в ближайшем квартале не было мест, где можно было спрятаться или хотя бы переждать час до наступления темноты. Солнце больше не приносило той же радости, что и пару месяцев назад, озаряя бренную землю своим молчаливым осуждением. Легкие распалялись на манер зарождающегося огня, пока левая рука прижимала к телу безвольно болтающуюся правую. Лицо было покрыто чем-то, во что парень упал метров двести назад; он не обращал внимания, старательно пытаясь побыстрее встать на ноги и продолжить этот забег лишь с одним исходом – неминуемая смерть. В глазах он видел черные пятна, вероятнее всего со стороны представленные сгустками крови. Ему было все равно до тошноты в животе и пульсации в голове. Вот-вот он упадет, больше не имея возможности подняться, поэтому времени на такие мелочи точно не было. Позже будет заниматься самобичеванием, если все-таки выживет. – Доброе утро всем жителям туристического острова Гринвей! – бодрый голос разразился где-то сверху, из практически убитых телевизионных башен; как он работает все еще остается загадкой, – В ближайшее время ожидается солнечная погода и теплый воздух по вечерам, – он был лаконичным и живым по сравнению с тем местом, где приходилось драться не на жизнь, а на смерть, – Удачно провести время с близкими! – диктор из раза в раз повторяла одно и тоже на протяжении пары месяцев, но ее прогноз все равно приходил в действие. Лето было на удивление приятным. – Счастливая сучка, – сплевывает себе под ноги кровь, мельком оборачиваясь назад, и лучше бы он этого не делал. Толпа озверевших. Их сложно было назвать полноценной группой, но те, кто отбился от стада представляли из себя еще большую опасность чем те, кто шел в определенном направлении, не пытаясь угнаться за теми, с кем разминулись по пути. Непробиваемые выродки бежали быстро, наступая друг другу на окоченелые ноги и иногда падая. Парень злостно шипит, когда резко поворачивает голову обратно и продолжает бежать, не оглядываясь. Страх мелкими шагами настигает его только сейчас, когда опасность чувствуется спиной в буквальном смысле. Он ощущает, как горло стягивается в узел, перекрывая доступ кислороду, но жажда жизни оказывается сильнее: парень плотно сжимает глаза, приходя в себя, а после отталкивается пятками от потрескавшегося асфальта, набирая скорость. У него нет сил бороться, нет желания искать убежище, нет цели на этом блядском острове, именуемым «Гринвеем», но есть мечта – найти выход. Будет ли это жизнь или смерть – ему все равно, главное где-то под землей, а не с пулей в голове и безобразными дырами по всему телу. А еще ему не шибко нравился запах, исходящий из их гниющих ртов. Правая рука болела. Некоторое время назад Джисон еще спокойно сидел в одной из многоэтажек, находящихся в километрах от того места, в котором он пребывает сейчас. Он не отдавал себе отчета в действиях, когда драпал от одного единственного озверевшего на этаже, и черт его дернул бежать вниз, даже не попытавшись отбиться; а ведь сделай он это, то не находился бы в такой плачевной ситуации, с раненым плечом и затекшими глазами. Хан будет себя очень сильно ненавидеть, если окажется дневным перекусом одной из этих тварей, хотя был шанс, что им полакомятся они все. От этой мысли парень приглушенно смеется, подмечая хрипотцу из-за недостатка питьевой воды. Джисон смотрит в небо, не останавливаясь, и кричит изо всех сил, раздирая гланды до болезненных спазмов. Он кричит, чтобы быть услышанным кем-то, чтобы иметь хотя бы малый процент на спасение. Он кричит от безнадежности, пожирающей его изнутри. Сердце бьется в бешеном темпе, когда парень уже слышит клацанье острых зубов позади себя и звук приближающихся десятков стоп. Ноги начинают неметь с новой силой, когда рука одного из озверевших грузом опускается на больное плечо. Хан разрывается от боли в приступе нескончаемого кашля, и не имея больше никакого резона убегать – забегает в первое попавшееся здание, сразу наваливаясь на дверь с другой стороны. Он тяжело дышит, когда опирается на нее спиной, а целой рукой стирает кровь и пот с лица. Нет, он не может быть настолько беспечным снова, не может вновь подвергнуть себя опасности. Джисон поднимает заплывший взгляд, фокусируясь на том, что он видит: многочисленные бетонные колонны, потрепанные кожаные диваны и кресла, стойка регистрации, безвкусно перевернутая вверх дном. Парень прислушивается, отмечая про себя бесконечную мертвую тишину, разбавляемую лишь долбящимися в дверь существами. Он облегченно выдыхает, замечая заблокированный лестничный проход наверх. Значит ли это, что Хан здесь абсолютно один? «Не будь идиотом, Джисон», – твердит он про себя, плотно прижимая кровоточащую рану на руке; ему в край не повезло встретиться с разбитым стеклом, пока он сбегал вниз от того несчастного заблудившегося озверевшего. А что сейчас? А сейчас его сожрут с потрохами, если он выйдет. Хан иронично улыбается: сам себя загнал в ловушку, еще и любезно клетку изнутри запер. Джисон поднимается на ноги, предварительно проверив прочность металла и щелкнувшей замочной скважины. Он запрокидывает голову назад, расплываясь в неуместной улыбке, но по-другому он не может: детские привычки улыбаться по поводу и без преследуют его по сей день, даже когда за спиной с особой настойчивостью к его телу рвется бешеное стадо скота. А ведь раньше все они были людьми; вероятнее даже теми, кого Хан когда-то знал и приветливо здоровался, прогуливаясь по гринвейским улицам. Жалости почему-то даже не осталось. Либо ты, либо тебя. Он этот закон усвоил, когда пришлось со слезами на глазах прикончить того, с кем сюда приехал. Кажется, с того дня Джисон больше не плакал, но чуяло его сердце, что еще минута и он разразится уродливыми рыданиями. – Черт, – ругается под нос, убирая руку с кровоточащей раны. Порез не глубокий, но швы придется наложить. Парень смеется про себя: «Где я, черт возьми, найду тут нитку, иголку и обезбол?». Не в швейном же цехе, в конце концов. Это место напоминало Джисону скорее ранее процветающий отель, нежели место грязной и низкооплачиваемой работы. Критикует так, будто сам зарабатывал горы и жил в небывалой роскоши, но сейчас Хан скучает по тем временам, когда спокойно мог зайти на кухню и заварить себе чай, не боясь стать чьим-то обедом или очередной жертвой вандалов. Он все еще не до конца осознал то, что жив. Что прямо сейчас стоит на своих двоих, дышит воспаленной грудью и смотрит горящими глазами на происходящее. Джисон действительно цел и невредим. Улыбка вновь расцветает на лице, покрытом ссадинами и порезами; ему сейчас все равно на жгучую боль во всем теле, на подозрительную тишину вокруг, ему все равно на весь этот чертов Гринвей, пропади он пропадом, черт побери. Он жив, и сейчас это самое важное: он сам – это причина жить, он – это то, ради чего стоит стараться и из раза в раз пытаться. Хан выдыхает, вновь припадая спиной к двери, и медленно опускается на холодный пол, зарываясь головой в колени. – Чанбин, – тихо скулит тот, не отрываясь от ног, – Чанбин-хен, – голос ломается на манер хрустящих костей; сколько же раз он слышал этот удручающий звук, – Прости меня, прости, – слезы орошают джинсы, пропитывают грязную ткань, – Я найду тебя, Чанбин, – больше Джисон не разговаривает и не плачет. Вместо этого он смотрит мертвым взглядом на стену напротив, не сдвигаясь с места. Спустя двадцать минут руки начинают затекать. Хан открывает глаза, очнувшись после небольшого отдыха, а после еще раз осматривает все помещение. В нем также пусто, как и на улицах острова. Не слышно больше и рычания озверевших за стеной, быть может, присоединились к толпе? Может, оно и к лучшему, не хотел бы Джисон по пути, убегая от одной, встретить другую и оказаться съеденным со стопроцентной вероятностью. Он поднимается на ноги, опираясь на стену. Пару месяцев назад отель, наверное, был неплохо обустроен, но больше всего Хану стало не по себе от вида разбитого аквариума и гниющих рыб. На дне врассыпную лежали петушки и скалярии; их хвосты особенно выделялись на фоне остальных, но сейчас от плавников остались лишь плесневеющие останки. Джисон удрученно нахмурился; он мог признаться хотя бы себе, что рыб ему было жаль намного больше, чем людей, но причины этому найти он не мог. В дальнем углу он заметил сваленную в кучу атласную штору; Хану стоило больших усилий сначала найти самый край, а после разорвать ее на части, забирая себе лишь небольшую полосу. Он обмотал плечо, крепко фиксируя узел, чтобы он не сполз в неподходящей ситуации. От чего-то Джисон был уверен, что такова наступит совсем скоро, и от этого становилось слегка не по себе. К горлу начала подступать легкая тошнота, усиливающаяся по мере нарастания трупного запаха. Парень заходит за поваленную стойку регистрации, вплотную прилипая к двери в комнату для персонала, а после осторожно нажимает на ручку двери, приоткрывая ее. Запах становится сильнее и бьет по ноздрям неприятным осадком. Джисон смелеет буквально на секунду, но ему хватает этого для того, чтобы полностью отворить деревянное препятствие. В следующий момент Хан в ужасе отшатывается назад, цепляясь руками за стол позади, но стонет, когда болевой импульс от кончиков пальцев доходит до поврежденного участка кожи. В комнате горой лежали трупы. Они были навалены друг на друга и заполняли собой все пространство, учитывая размеры своеобразного «кабинета». Но почему-то беспокойство парня не покидало, когда он обнаружил только кучу мертвецов, а не восставших озверевших. Как такое могло случиться, что они не обратились в такое же безмозглое отребье, как и все до этого? Джисон сощурился. Люди были сожжены, и будь хорошо, если уже мертвыми, хоть шанс был очень мал: эти подонки берут контроль над телами невероятно быстро. Значило ли это, что сожженные не превращаются? Нужно будет подумать об этом чуть позже, ведь в ближайших планах у Хана было обследование места, в котором он оказался по случаю резкого выброса адреналина в мозг. Он собирался обернуться, как застыл в неверии: Джисон обратил внимание на побитое стекло, лежащее на полу, и заметил безжизненный силуэт озверевшего позади себя, медленно плетущегося прямо к нему. Его охватил панический ужас и миллион вопросов к ряду: «Почему он подобрался настолько тихо?», «Откуда он вылез?», «Есть ли на этаже брешь?», «Один ли он тут или привел друзей?». Времени думать снова не было. Все чувства превратились в одно – страх и отчаяние, граничащее с безумием. Мертвец подходил все ближе, таща за собой болтающуюся ногу. Джисон сделал вывод: либо он довольно долго в таком состоянии, либо совсем недавно попал в перепалку, откуда ушел живым. Оба варианта парня не устраивали. И чем дольше Хан будет думать, тем быстрее сдохнет. Парень оборачивается, и тварь беспрекословно реагирует на движения, поднимая на потенциальную жертву что-то ранее похожее на глазные яблоки. Из левой глазницы высыпается влажная земля вперемешку с червями: вылез из могилы? Джисон обходит стойку регистрации, привлекая к себе все больше внимания. Он, периодически смотря назад, ведет чудовище к аквариуму, обходя брошенные деревянные стулья и побитые стеклянные журнальные столики. Парень соврет, если скажет, что ему ни черта не страшно; он готов расплакаться от безысходности, в которой сейчас находится и раненая рука никак не добавляет тому надежды на то, чтобы скрыться даже от такого инвалида, как тот, что сейчас медленным шагом плетется за ним, угрожающе стуча зубами и периодически рыча. Под его уцелевшей ногой противно поскрипывают ломаные доски, а руки цепляются за покрытые кровью бетонные стены. Джисон глубоко вздыхает, последний раз смотря на скалярий; глаза у них все еще будто живые, молящие о помощи. Хан переводит взгляд на мертвеца, он уже совсем близко. Руки невольно покрываются потом, пока парень опирается ладонями об остатки аквариума; он даже не замечает впивающиеся в пальцы осколки, полностью сосредоточившись на выжидании подходящего момента. Секунды длились бесконечно медленно, а боль в теле начала вновь о себе напоминать, отдаваясь резкими пульсациями в голове. – Иди к папочке, – гадко ухмыляется Хан, пытаясь казаться максимально спокойным. Он сплевывает кровь, а спустя секунду, когда существо оказывается на расстоянии вытянутой руки – срывается с места, сразу направляясь туда, откуда озверевшее и вылезло. Велика вероятность того, что он был там один, ведь никто больше не вышел. Осталось надеяться только на удачу. Джисон вновь улыбается: она преследовала его всю сознательную жизнь. Ноги нещадно колет; парень не останавливается, когда видит лестничный незаблокированный проход, но не обращает на это никакого внимания: главное – скрыться и восстановить силы, быть может, найти в этом здании что-то полезное. Эти мысли ведут его прямо на самый верхний этаж, но зарождающееся чувство в груди заставляет Джисона остановиться, словно вкопанный, на предпоследнем из пятнадцати построенных. Вдоль коридора стены кажутся еще более изнеможенными, чем в холле: белые обои покрыты черной сажей и стекающей кровью, будто это был выстрел прямиком в голову, но на полу трупов Хан не обнаружил, лишь задержав дыхание и проходя чуть дальше. Он абсолютно не въезжает, что может ожидать его за каждой из десятков дверей: либо пустота, либо смерть. Пребывая в этом месте уже несколько месяцев, Джисон забыл, что такое «третий вариант», ведь иногда даже у «второго» нет права на существование. Он открывает первую комнату и видит лишь одинокую двуспальную кровать, стоящую посередине у стены. Слева от Хана солнечные лучи пробиваются в открытое окно, будто издеваясь: «Мы вольны делать то, что захотим, не боясь погибнуть». Парень сжимает губы в ровную полоску, подмечая еще и вход в небольшую ванну. Он заходит внутрь номера, прижав руки к груди, и заглядывает в комнату, спустя секунду облегченно выдыхая. Джисон оборачивается назад, чтобы закрыть за собой дверь на замок. Ванная комната выглядит намного гуманнее улицы: чистая белая плитка, целое зеркало и застекленная душевая кабина. Хан проверяет напор воды: только холодная. Но даже этот факт не расстраивает, ведь в других жилых комплексах даже такой роскоши никогда не было. Приходилось выбираться в ближайшие уцелевшие супермаркеты и магазинчики. Практически в каждом из них встречались озверевшие, поэтому за простую бутылку с минералкой приходилось сражаться, боясь погибнуть смертью слабых. Джисон улыбается, когда вспоминает такие дни: животный страх, никакого руководства головой. Сейчас вообще многие вещи кажутся ему немыслимыми и не стоящими того, чтобы рисковать. Он снова корит себя за то, что не постарался противиться той твари в бывшем пристанище. Она была всего одна, а парень испугался так, что безрассудно выскочил на улицу, где вероятность погибнуть в разы выше, чем умереть от заражения крови. Хан второй раз просыпается ото сна, когда развязывает на руке ленту и скидывает ее в мусорный бак. Там же он замечает использованные презервативы и хмурится. Они не выглядят старыми и давно выброшенными, скорее буквально на днях использованными. Значит, эти «кто-то» и открыли лестничный проход? В таком случае он благодарит их за успешный безопасный секс и спасение собственной задницы. Но все же ему что-то не нравится. Слишком чисто для номера, в котором сначала занимались любовью, а после поспешно ушли. Эти люди все еще здесь? Или превратились в монстров? Тот, внизу, с большой вероятностью просто выполз из-под земли, значит либо на этаже есть еще парочка мертвецов или выживших, либо просто кто-то захотел оставить после себя идеальную чистоту. Джисон готов был молиться на второй вариант, пока промывал порез под чистой водой. Если повезло, то инфекция внутрь раны еще не попала, а если не повезло, то можно ожидать скорейшей смерти от заражения, а после превращения в озверевшего. Парень тщательно моет руки, используя новое мыло, найденное в тумбе под раковиной, а после споласкивает лицо, досадно кривясь от количества стекающей вместе с водой крови. Он поднимает голову и в отражении видит себя: истощенного, осунувшегося, побитого. Один глубокий порез на щеке, еще два мелких на правой и разбитый нос – это не то, что Джисон хотел получить, когда покупал сюда путевку на каникулы. А ведь это был последний курс университета и из-за этого становится досадно, ведь он, вероятнее всего, не сможет и дня проработать по специальности. Хан смиренно опускает плечи, тщательно намыливая лицо и смывая все ледяной водой. Раны немного саднит, но во всяком случае это все еще лучше, чем глупая смерть по ошибке. – Что же с тобой произошло, Хан Джисон, – говорит он своему отражению, слабо поднимая уголки губ вверх, – Ноешь тут без причины, когда спасаться надо, – он снова орошает плечо холодом, – Расклеился совсем, – глаза щипет от подступающих слез: порез оказался глубже, чем он думал, – Даже себе помочь не в состоянии, как ты собрался Чанбина спасать, как?! – он уже безумно кричит, но поспешно замолкает, когда вновь вспоминает, в какой ситуации находится, – Ты просто неудачник, Джисон, а не «везунчик». Только он мог выбрать такое дурацкое прозвище, – Хан устало потирает виски, прикладывая ко лбу смоченное в воде полотенце. Болеть ему точно нельзя, но снять головную боль просто жизненно необходимо. Она мешает думать, сосредотачиваться на ситуации и вообще жить. Как престарелые люди с этим справляются? Таблеток в запасе у него точно не найдется: все было нещадно оставлено в выброшенном по пути рюкзаке. Тупица. Джисон выходит из ванны, заваливаясь на – слава Богу – чистую простынь. Влага стекает по вискам, доставляя минутное наслаждение, парень прикрывает глаза и клянется себе, что не заснет. Он бессовестно устал и вообще по-хорошему было бы поесть, но Хан даже не надеется найти в этом людьми забытом месте хотя бы крошки черствого хлеба. Но он сам учил себя не сдаваться и не терять самообладание, поэтому только и делает, что утробно стонет, метаясь по постели и выгибаясь в спине. Ему нужно было размяться и прийти в себя, чтобы не окунуться в беспробудный сон. В комнате темнело. Джисон приоткрыл глаза и выглянул в окно – солнце садилось. Спустя несколько часов на Гринвей опустится ночь, и можно будет либо выбираться, либо исследовать отель: озверевшие теряли некую долю своей энергии, когда находились вне видимости света. Насчет лампочек Хан не был уверен, но при отсутствии солнца их рубило в сон моментально, но некоторые особи становились, наоборот, еще более активнее. Чаще это были умершие молодые женщины и спортсмены. Род деятельности тоже влияет на то, кем ты «переродишься» или все зависело от слаженности тела? Джисон уныло улыбается. Наличием мускулов он никогда не блистал. Неужто ему светит будущее ночного овоща, которого легко убить в случае смерти? От одной мысли передергивало и прошибало легким током, медленно проходящим по позвоночнику. Хан глубоко вдыхает и выдыхает, приходя в себя после краткой передышки. Он встает с кровати и подходит к распахнутому окну. С верхнего этажа можно увидеть много чего интересного и парень сразу задался вопросом, почему ранее никогда так высоко не забирался? По тонким улочкам бродили мусорные пакеты с пластмассовыми бутылками, а их шуршание, казалось, можно было услышать и тут – вот, насколько тихо было на Гринвее. Это никак не шло в сравнение с цветущим Сеулом, где даже ночь ощущалась подобно расцветающему дню. Джисону нравилось это чувство постоянного бодрствования, но в здешних вечерах было намного комфортнее находиться среди озверевших, нежели среди простых людей со своими эмоциями, чувствами и мыслями. На самом деле Хан никогда не любил людей. Они казались ему легкомысленными и слишком простыми для такого сложного мира. Он вновь глубоко вдыхает, ощущая в легких оседающую прохладу и свежесть. По центральной улице шли, перебирая костлявыми ногами, усопшие. Джисон опирается руками на подоконник, внимательнее рассматривая правила его новой жизни: та группа тварей брела медленно, засыпая. С такого расстояния они казались совершенно не страшными, а многочисленное количество высоток лишь добавляло уверенности в действиях, когда Хан мечтательным взглядом продолжал обводить Гринвей. Все в этом месте было прекрасным и таким же осталось. Джисон был невероятно счастлив, когда смог выбраться сюда с Чанбином и… парень не хотел вспоминать о почившем: слезы сами собой наворачивались на глазах, застилая обзор, а в этом месте беспечность будет стоить тебе, как минимум, психологической травмы, когда ты позади себя увидишь бегущего к тебе озверевшего. Хан с усмешкой вспоминает сегодняшнюю встречу с покойником так, будто это произошло много лет назад, и сейчас он предается сладостным воспоминаниям. Но ничего радостного в них не было. То чудовище все еще ждет его на каком-то этаже или поджидает внизу. От этой мысли желание рассматривать улицу спадает на нет. – Соберись, – твердит он самому себе и идет обратно в ванную, осматривая тумбу. В ней не было ничего, кроме мыла, и Джисон разочарованно скулит, закрывая дверцу. Он еще раз моет лицо и промывает порезы перед тем, как прильнуть к входной двери. Снаружи не слышно какого-либо шума, поэтому парень осторожно щелкает замок, открывая дверь. Хан закрывает за собой номер, оставив там и атласную ленту; она ему нравилась, но придется найти что-то менее грязное и, желательно, еще и поесть. Живот предательски урчит, когда парень подходит к развилке между комнатами. Он выглядывает за угол и резко отшатывается назад, плотно закрывая рот рукой, сдерживая вырвавшийся крик. Орда. Целое сборище озверевших столпилось по периметру всего коридора, устало тычась остатками лиц друг в друга. Этой секунды хватило Джисону для того, чтобы заново переосмыслить всю свою жизнь и даже проанализировать тварей: все они спят ночью, но не исключается вариант, что среди них нет парочки активных индивидов. Хана охватил ужас: как он мог так завалиться в рядом расположенный номер, даже не проверив весь этаж полностью? Тупица, и он никогда не перестанет себе это напоминать. Парень даже кричал, но они не услышали, и Джисон считает это не меньшим, чем божьим чудом, снизошедшим на него с небес. Он даже успел поверить, что смог уверовать, но вспомнил про свое глупое прозвище и расслабил хватку руки на лице, глубоко вдыхая. Нужно быстрее смыться отсюда на верхний этаж, пока не наступил рассвет и не запели чертовы птицы, служащие этим монстрам будильником: спустя полчаса после их трелей всегда всходило солнце. Каждый шаг давался ему с небывалой ранее силой воли. Хан уверенной поступью шел вперед, переступая неровности ковра и огибая столики, в ряд стоящие напротив номеров; цветы в вазах давно завяли, отдавая лишь горечью поражения. В данный момент парню казалось, что все его внутренности перемололись в одну большую кучу и в любой момент были готовы показать себя миру. Он видел их сотни раз, но все еще никак не мог поверить в то, что все происходящее – реальность. Он не верил своим глазам и чувствам, отчаянно твердящим обратное. Джисон не хотел впадать в этот омут, но сейчас, оказавшись на расстоянии нескольких дюймов от лица спящего озверевшего он понял, что он не проснется от кошмара, не позвонит Чанбину и не расскажет о том, какой бред ему снился. Ему оставался один шаг до спасательной лестницы, но доска под ковром предательски прогнулась, орошая скрипом весь коридор. Хан побелел от страха, замерев на месте, словно убитый. По его спине непрерывно лился пот, ведь мозг точно понимал только одно: потревожит озверевших – погибнет, станет одним из них, безмозглым, беспомощным, кровожадным членом стада. И когда Джисон думал, что ему вновь повезло, то периферийным зрением он замечает тихо выползающего монстра, более похожего на молодого мужчину и Хан сразу понимает, что тот из тех, кому лучше ночью не попадаться. Озверевший не поднимает своего взгляда, будто ища источник шума там, откуда он и был вызван, но не находит и поднимает голову, сразу натыкаясь на лицо Джисона, полностью потерявшее какое-либо выражение. Ранее бывший мужчина скалится, выставляя вперед руки, на которых еще остались следы ранее пребывающих там мышц. Хану хватило двух секунд, чтобы понять, что пора бежать и плевать, как это может закончится: главное – он постарается. Он будет пытаться до последнего ради себя и ради тех, кто погиб в этом ужасном месте, ранее названном парнем Рае. Это Преисподняя с тысячами кишащих в ней церберов. От неожиданности он зацепляет ковер ногой, а после слышит звук разбивающихся поочередно хрустальных ваз, неровно падающих с укрытых шелком тумб. В глазах стоят непрошеные слезы, а рука, как на зло, начинает кровоточить, вновь окрашивая одежду в красный. Джисон сдавленно дышит, когда вылетает на лестничную площадку и решает бежать наверх. Ему кажется это единственным спасением, ведь на крыше еще можно будет попробовать хотя бы отбиться. Хан сейчас не верит даже своим мыслям. Парень буквально ползет по лестнице, слыша как за спиной бежит мертвец. Это противное хлюпанье из-за остатков человеческих органов и крови ему будут сниться вплоть до последнего дня жизни, Джисон готов в этом поклясться, пока преодолевает ступеньку за ступенькой, небрежно перепрыгивая по несколько сразу. Он выдохся и в этом нет ничего удивительного: его тело не приспособлено к длительным забегам без недельных перерывов. Раньше ему хватало собственной скрытности и маневренности. Хан никогда не думал, что ему придется бегать так много, а сейчас ему кажется, что этот забег станет его последним. Слезы боли вперемешку со смирением брызнули из его глаз. Меньше всего он хотел умереть настолько глупо и предсказуемо. В своей жизни он ничего не хотел больше, как отоспаться и наесться до отвалу в данный момент. Джисон уже успел пожалеть обо всем, что успел натворить в этой жизни и когда он вцепился в ручку, то не думал, что дверь, выходящая на крышу, будет закрытой. Хан начал биться в нее от безнадежности, колотя железную преграду между своей жизнью и смертью. Голова озверевшего показалась из-за поворота, а секундой позже все его тело выползло на площадку. Он не останавливался и ровным темпом забирался наверх, оставляя на стене от своих ногтей кроваво-черные следы. Джисон слушал треск штукатурки, представляя ее своей похоронной песней. И это будет единственным, что он услышит перед тем, как полностью утратит чувства и самоконтроль. Отвратительно. Ты отвратительный, Хан Джисон. Парень еще пару раз с силой ударил по двери, но та не поддавалась, поэтому он лишь развернулся, вытирая слезы. Он должен хотя бы смерть принять достойно, но сможет ли он этим прикрыть всю свою жалкую жизнь до этого? Джисон и сам не заметил, как озверевший подошел вплотную к его дрожащей фигуре, нависая сверху. Он смотрел прямо в хановы глаза, наполненные болью и сожалением. Напуганный до смерти, парень не понимал, почему тот медлит, но после к нему пришла одна неожиданная мысль: сильнее – значит умнее. Черт, как он раньше не мог догадаться. От этого захотелось смеяться. Эти твари будут эволюционировать, и, возможно, после смерти Джисона ждет не такая уж и плохая участь. В последний раз Хан открывает глаза и видит ужасающей величины челюсти прямо напротив своего лица. С крошившихся зубов стекала слюна, больше похожая на желеобразную массу. Озверевший собирался перегрызть своей жертве глотку, но Джисон почувствовал, что двери, на которую он опирался – больше нет. В следующую секунду что-то или кто-то хватает его за воротник рубашки, перекрывая кислород, но утаскивая подальше от сомкнувшейся в десяти дюймах от ханового лица челюсти. Парень не успевает понять, что произошло, когда слышит звук хлопнувшей замочной скважины, а после – внимательный прищур и тихое, практически бесшумное: – Блять.