薄氷

Бельмо неба и слякотный холод, серость домов, бетона и труб — вот как продолжился октябрь в Эдже, будто солнечный день, случившийся в начале месяца, был для города преступлением. Машины растирали по дорогам мутные лужи, а люди кутались в ветровки, которым в этой погоде места не находилось. Улица, где стояло «Седьмое небо», для Эджа была типичной: нагнетающая, безрадостная и бесцветная — ни деревца, ни травинки. Впрочем, мрачно думала Аделина, никакая зелень бы тут не помогла. Она мерила шагами тротуар, плотнее куталась в шарфик и всё чаще растирала мёрзшие ладони. На глаза падали выбившиеся локоны, которые нет-нет — да трепал ветер. За последние несколько недель Эдж стал ей чужд и противен. Кругом грязь, что на улицах, что в головах. Тоска по Кальму мучила её каждый раз, когда Аделина выходила в город. Пока она стояла здесь и битый час ждала неизвестно чего, успокоиться помогала только мысль, что скоро она купит билеты и уедет отсюда. Занятая этим циклом серости, Аделина рассеянно наблюдала за мальчишками, о чем-то увлеченно болтавшими в узком переулке. Что угодно, лишь бы не думать о предстоящих делах, сил уже не было себя изводить. Именно поэтому, наверное, она упустила из виду, как к ней кто-то подошёл и тронул за плечо. Аделина повернула голову — и сердце ухнуло. — Ты что тут делаешь? — Клауд огляделся по сторонам, потом смерил её неодобрительным взглядом. — Пойдём, замёрзнешь. — Ты на звонки не отвечаешь. Где мне ещё тебя ловить? Клауд поддерживал её за спину, пока они заходили в бар, и непогода стала не такой уж нестерпимой. Внутри всё было так же, как она помнила: запустение, полумрак и холод. И эта цветастая до пошлости вывеска — «Открыто» — продолжала смотреть на неё с входной двери. Среди всякого, даже самого захолустного уголка Эджа в это место она хотела вернуться меньше всего. Поначалу, когда Клауд предложил ей здесь пожить, Аделина не видела в том ничего плохого — тем более, что в штаб-квартире ОВМ оставаться не хотела, пока значилась там на правах не то гостя, не то заложника. Но те несколько дней, пока он только и делал, что избегал любого лишнего разговора, чурался всякого прикосновения и ходил подавленный, те несколько дней, пока она спала на чужой кровати и думала только, как стала причиной предательства — да лучше уж на улице спать. И та страшная ночь, когда Клауд не вернулся, и утро за ней, когда его нашли и отвезли в больницу, — в эти часы беспорядочных, обрывочных снов ей только и снилось, как сходятся стены, как падает потолок и хоронит её тут заживо. Клауд уверенно двинулся вглубь помещения, походя бросая куртку на одно из сидений; Аделина молча ступала за ним. Почти дойдя до барной стойки, он развернулся, так что она чуть в него не врезалась. Нахмурился, покачал головой. — Присаживайся. Она недовольно скуксилась и демонстративно медленно принялась снимать шарфик и пальто. Клауд, впрочем, даже внимание не обратил: принялся хлопотать, поставил воду, достал посуду. — Как ты? — вырвалось у неё, пока она садилась за стол. — Нормально, — бросил он, на секунду расчертив полумрак своим профилем, и продолжил рассыпать что-то по чашкам. Аделина пригляделась, сощурилась, злясь про себя, что Клауд даже оборачиваться не хотел. — Ты же знаешь, что я люблю чай. Он всё-таки кинул на неё быстрый взгляд, но снова отвернулся. — Знаю. Закончился. Злость в ней всё поднималась — того и гляди, вскипит быстрее, чем вода. Аделина по привычке взялась за свои пышные пряди и начала их заплетать. В повисшей тишине она только и думала, что скажет и как себя поведёт. Перед ней появилась чашка, от которой шёл резкий запах растворимого кофе. Клауд сел напротив, и выражение участия на его лице было так плохо сыграно, что обида комом в горле встала. Но этого было до смешного недостаточно, чтобы отступиться. Аделина обхватила его запястья, мазнув подушечками пальцев по коже. Взгляд Клауда дрогнул, на миг опустившись к ладоням и только потом взметнувшись к ней снова. У неё в животе что-то перевернулось. — Поехали в Кальм, — она чуть сжала его руки. Сердце в ушах гремело, озябшие пальцы грело его неспокойное тепло. Клауд шевельнулся, но этот хрупкий контакт не разорвал. — Поехали со мной, — Аделина подняла его ладонь и прильнула к ней щекой. — Там устроишь свою службу, папа поможет. Клауд коротко очертил пальцем скулу — у неё мурашки по всему телу побежали, — но потом, словно опомнился, осторожно отнял руки. — Твой отец меня ненавидит. — Не знаю, чей отец тебя ненавидит, но точно не мой, — горячо выдохнула она. Клауд поморщился. — Я никуда не поеду. Аделина такой ответ словно предчувствовала. Откинувшись на спинку стула, она резко тряхнула головой. Выдержала паузу. — Вы что, сошлись? Клауд отвёл взгляд; руки, покоившиеся на коленях, сжались в кулаки. — Билеты я тебе куплю. — Клауд… Аделине, едва сумевшей выдавить из себя его имя, хотелось вскочить с места, опрокинуть этот проклятый кофе и пойти прочь. Она столько всего здесь перетерпела, чтобы он вот так от неё отказался? Просто выбросил, как ненужную вещь? Злоба, которую она носила в себе, вот-вот вырвалась бы наружу, но в последний момент ей удалось удержаться и направить это чувство в полезное русло. Острие обиды потихоньку оплавлялось, превращаясь в тягучую жажду мести. Серые тона этой треклятой комнаты начали сливаться в мутное пятно. Как она и думала: Клауд, едва завидел слёзы, сбросил оковы безразличия и инстинктивно подался вперед, поднимаясь. — Я не могу уехать, — его рука легла ей на плечо, пока она упрямо утирала глаза и холодно, быстро размышляла. Клауд выглядел слишком несчастным и измотанным, чтобы можно было думать, что он хоть как-то уладил отношения с Тифой — чем бы они ни были. — Почему? — Потому что мне нужно быть здесь, — он растирал по коже успокаивающие круги. — Если хочешь на меня кричать — кричи. Я все выслушаю. Конечно, ей хотелось кричать, но играть на руку его решимости Аделина не собиралась. — Я так не могу, — она нащупала его ладонь и обхватила обеими руками, снимая с плеча; почувствовала, как дрогнули его пальцы — но так и не сжались. — Если ты решил, значит, так и нужно. Аделина поднялась со стула, вглядываясь в его бесконечно синие глаза. — Я думала, ты будешь тут один. Тифа тогда дала понять, что не собирается возвращаться, а я ей столько всего наговорила, — она покачала головой, отчасти и вправду этого стыдясь. — Но раз уж ты смог её переубедить, что я теперь… Слёзы хлынули через край и покатились по щекам крупными каплями, и Аделина не знала сама, сколько в них расчёта. — Всё, не смотри на меня, я некрасивая, — она выпустила его ладонь и снова укрыла лицо руками, разбавляя речь всхлипами, которые уже не получалось контролировать. — Так и запомнишь теперь, напоследок. Аделина слышала, как Клауд выдохнул; в зазорах между пальцами она увидела, как он шагнул к ней. Ещё секунда — и он её обнял, так что она лицом уткнулась ему в плечо. — Я тебя отвезу, — тихо пробормотал он. — Того и гляди, развеешься, перестанешь о таких пустяках думать. Такого компромисса ей сейчас было достаточно. Не говоря ни слова, Аделина мелко покивала головой и глубоко выдохнула. Клауд провёл её обратно и усадил за стол, пододвинул чашку. — Пей, пока горячий. Тебе отогреться надо. Аделина послушно отпила и удивилась — сладкий. Знал всё-таки, что ей не нравится простой чёрный кофе. Клауд тоже сел и залпом выпил чуть ли не полкружки. Растёр лицо ладонью, щипнул себя за переносицу и откинулся на спинку стула, смотря куда-то в сторону. Она оторвала от него взгляд, когда поняла, что уже слишком долго смотрит. В ушах продолжал биться мерный ритм. — Как дети? — Аделина, — в его голосе слышался предупреждающий тон. — Что? Я хочу знать. — Доучиваются эту неделю. Приедут скоро. Аделина посмотрела украдкой: Клауд оживился разговором, и в его чертах появилось волнение, которое вряд ли было наигранным. — Вместе за ними поедете? — Посмотрим, — Клауд ещё раз притронулся к кофе, пряча за кружкой стеснительную ухмылку. — Прислали мне уже ультиматум, чтоб я их вывез поскорее. Аделина всегда подозревала, что Клауд о детях думал бережно, с каким-то особым, нерешительным трепетом, но всякий раз, когда речь о них заходила в разговоре, удивлялась, сколько за его словами крылось чувства. То же самое в свою короткую встречу она и в Тифе увидела, что чуть не заставило кинуться к ней и расспросить, отчего она тогда уходит. Ещё какое-то время они сидели и разговаривали. Обсуждали дату отъезда, погоду, город, его дела на работе, к которой возвращаться было странно и непривычно, её работу, которую она несколько недель как забросила. Ничего важного и ничего стоящего, будто, если бы отошли от безделицы, что-то в этом хрупком разговоре сломали. Бар под действием этих толков даже перестал казаться нелюдимым и давящим, и в момент, когда Клауд поднялся убрать со стола, Аделина поймала себя на мысли, что не хотела уходить. Она поднялась следом и захлопотала, чтобы помочь всё убрать. Клауд не возражал, даже когда они оба толклись за барной стойкой, где вдвоём было уже не так просторно. И пока он, порядком расслабленный, что-то убирал, оттирал, смотрел, открывал и закрывал, Аделина почувствовала щемящую тоску. К её порыву примешивалась и вполне расчётливая мысль: сейчас. Она осторожно подошла к нему, ничего не подозревавшему и чем-то упорно занятому, и приобняла со спины, утыкаясь лицом между лопатками. Клауд замер, и несколько решающих секунд не происходило ничего. — Лина. В отличие от прошлого раза, тон его был не предупреждающим, а оттенённым грустью. Собирался он её оттолкнуть или тоже воевал с тоской — ей даже не было разницы. — Дай мне постоять немного. Просто так. Волна напряжения постепенно спала. Аделина медленно тёрлась лбом о его спину, зарывалась носом в плотную ткань, будто могла так добраться до самой сути и заставить его передумать; кофта складками собиралась между предплечьями с каждым её движением. Клауд не сопротивлялся, но и никак не реагировал — только стук сердца участился. Улыбнувшись своей маленькой победе, она размышляла, что ещё готова сделать, чтобы его переубедить. Её ладонь осторожно огладила ребра и скользнула к солнечному сплетению. Мышцы сократились на резком вдохе, и Аделина ощутила проблеск тёмной, одержимой радости. Открылась дверь, грохотом разорвав напряжённую тишину. И двух секунд хватило, чтобы между ними вдруг образовалась целая пропасть. Клауд оттолкнул её так быстро и решительно, что она едва удержалась на ногах и для верности ухватилась за барную стойку. Поначалу Аделина увидела только его беспокойное, наполненное горечью лицо, и взгляд, естественно, направлен был на вход. В дверях стояла Тифа, которая выглядела скорее озадаченно, чем зло. Её глаза быстро обежали бар, только на долю секунды остановившись на Аделине — так что ей затылок жаром обдало. Вошла она с какой-то безразмерной сумкой, которую деловито перехватывала. Ещё несколько секунд — Аделине казалось, она слышала, как они отстёгиваются одна за другой, — Тифа устало выдохнула, закатила глаза и решительным шагом двинулась к лестнице. — Надеюсь, не помешала, — бросила она, проходя мимо стойки, и обратилась к Клауду: — Не ходи за мной, ладно? А то твоя гостья заскучает. Внешне её улыбка — улыбка! — лучилась доброжелательностью, какой в природе быть не могло, но Аделина углядела мстительное злорадство, будто Тифа видела её насквозь. Вайсс захлопнул за собой дверь, бросил сумку на пол, упал на кровать лицом вниз и в голос захохотал. Выражение их лиц, сам по себе момент – если бы не случайность, он бы лично это провернул. Разве что зашёл бы попозже – того гляди, так резво разминуться Страйфу с ней бы не удалось. Каким взглядом его потом Аделина испепеляла – слишком весело. Он перевернулся на спину, жмурясь от серого света и закрывая глаза рукой. Смех ещё выходил из него лающими рывками. Сонливость, весь день давившая в затылок, потихоньку отступала, зато голова начинала гудеть в болезненном бдении. Рывком, по-солдатски поднявшись, он принялся собирать вещи. Здесь уже отыгрывать Тифу было не нужно, поэтому Вайсс просто окинул комнату усталым взглядом: шкаф, полный странной одежды, безделушки и фотографии, брошенный давным-давно раскрытый блокнот. Какие-то предметы шевелили в нём совсем уж потаённые уголки, а какие-то вызывали только недоумение. Та часть памяти, где отпечатались злоключения Шинры в Каньоне, обещала при виде всего этого тошнотворную тяжесть, стоило только туда погрузиться. Надо будет запомнить – лишний повод вывести из равновесия. Вайсс сгребал вещи без разбора; они с клацаньем и звоном сначала спотыкались друг о друга, а потом гулко падали в большую сумку. Тумба, стол, даже на кровати что-то было – всё равно. Как и Тифе, застрявшей в его голове, самому ему находиться тут не хотелось дольше положенного. Он открыл шкаф, с сожалением оглядывая кипу одежды. Забрал с полок только то, что не набивало сумку доверху; сорвал с вешалок, что легче срывалось. Отошёл, оглядел результат – хватит, пожалуй. Из обуви прихватил только то, что помогло бы перенести зиму. Не было желания отнестись к этому занятию тщательнее. Тем более, что настойчивый стук в висках, за эти несколько дней совсем уже осточертевший, снова набирал силу. Вайсс присел на кровать, сжал голову в ладонях, будто мог это унять, и раздраженно зарычал. Шинра его вконец достал! Сколько можно вставать на одни и те же грабли? Этот идиот умирал днём, умирал по ночам, умирал, когда нужно было работать, умирал, когда нужно было спать – и вот сейчас, по-видимому, тоже умирал. Да в чём его проблема, чёрт побери? Вайсс уже даже порывался как-то всё это заглушить, да только, похоже, так оно не работало. Единственное, что удалось — свести этот гул в голове к тихому стучанию в висках. Идея заставить Шинру замолкнуть обернулась почти интуитивным знанием о собственных возможностях, будто стоило только протянуть руку — и всё бы само свершилось. А когда всё свершилось, Вайсс с досадой понял, что больше ничего и сделать не мог — по крайней мере, пока. Если бы он знал, что так станется, то не кичился бы своей способностью и поступил бы разумнее. Оставалось или надеяться, что однажды это Шинру действительно убьёт — мало ли, Лайфстрим обманывал его уже не раз, — или навлечь более естественную смерть. Пульсация начала стихать — кажется, этот горе-мученик решил передохнуть. Вайсс подхватил сумку, заметно потяжелевшую, и пошёл из комнаты прочь, даже не оглядываясь. Его скверное настроение разбавляло воспоминание о весёлой сцене, которую он смог наблюдать. В баре слышались голоса — не ушли, значит. Отчасти он даже надеялся, что сможет ещё их застать. Может, Вайсс и не находил бы в этом столько удовольствия, если бы не Локхарт, но точно не готов был противиться перспективе веселья. Всё стихло, когда он спустился с лестницы. Клауд стоял рядом со столом, где сидела его подружка, и оба не двигались, не делали лишнего вдоха. Аделина бросала всё тот же взгляд, что и раньше, а Страйф в своём молчании полнился такого отчаяния, что им долго можно было упиваться. Вайссу — или Тифе? — это приятно вскружило голову. Как Локхарт не понимала, сколько власти над ним имеет? Страйфа не то что поманить — ему и полуслова было бы достаточно. Клауд не мог оставить Аделину одну, но шанс поговорить с Тифой становился всё более призрачным, травя его отчаянием. Аделина, едва Тифа скрылась из виду, стала вовсе сама не своя: то упрекая, то отталкивая, не желая ничего слушать, она беспокойно ходила по бару, точно это могло привести её в чувство. Ему едва удалось её усадить за стол и успокоить, когда дверь на втором этаже с силой открылась и по помещению раздались мерные шаги. Замерев на долгое мгновение, он наблюдал, как Тифа неспешно спускается с лестницы и скользит по ним взглядом. Вид её, смотревшей сквозь него уверенно и отстранённо, с большой дорожной сумкой в руках, Клауда едва не подкосил. Она вот-вот уйдёт — навсегда, возможно, а у него в рукаве не было ни аргументов, ни оправданий. Чувство неотвратимости сдавливало его так сильно, что казалось, с её уходом весь этот полутёмный бар схлопнется, как карточный домик, и всякое подобие семьи, которая у него была или могла быть, будет погребено под обломками. Тифа вдруг незлобно улыбнулась и бросила сумку на пол, а потом бодрым шагом двинулась к ним. Застоявшийся воздух точно подёрнуло волной холода, когда она прошла мимо него, так и замершего истуканом, совершенно не ожидавшего такого поворота. Клауд переглянулся с Аделиной, которая, по-видимому, заворожена была не меньше, и никто из них не сказал ни слова. Зашумела вода — это она наполнила себе стакан, невозмутимо отпила из него и направилась прямиком к ним. Скользнув взглядом по Аделине — та вздрогнула, — она подошла к Клауду почти вплотную, и её рука легла ему на плечо. — Присаживайся. Что стоишь? — не переставая очаровательно улыбаться, промурлыкала Тифа. Она ему мстила? Конечно, она ему мстила. Не понимая, что происходит, Клауд шагнул к столу и послушно присел. Кончики пальцев холодели, а в голове селилась пустота, точно надвигалось что-то непоправимое. Аделина уже не скрывала волнения и смотрела только на него, не в силах запротестовать. Тифа с оглушительным грохотом подобрала стул и села рядом с ним, так близко, что плечи соприкасались. Подалась ближе к столу, подпирая лицо рукой, будто приготовилась к задушевному разговору. — Та ещё погода, да? — лицо её было повернуто к нему, но искоса она поглядывала на Аделину. Клауд не знал, к кому был обращён вопрос, требовал ли ответа. Аделина отвечать не торопилась; ей овладело странное сочетание гипнотического паралича и готовности в любой момент сорваться с места. Впрочем, что-то ещё набирало в ней силу, что-то, чего он раньше не замечал. — Как тебе Эдж? — Тифа от него отвернулась, теперь уж точно обращаясь к Аделине. Та снова вздрогнула, распрямилась, точно набралась решимости, и вздёрнула голову. — Отвратительно. Ненавижу его. Злоба. Вот что за чувство дало ей силу вырваться из оцепенения и ответить. Тифа будто того и ждала. — Жаль, — слово это было последним, что можно было прочесть в её улыбке. — Когда уезжаешь? Аделина резко вздохнула, сжала губы и приосанилась. — Не знаю. Не решила ещё, — бросила она с вызовом. Тифа шевельнулась, усаживаясь поудобнее, и Клауд почувствовал, как что-то опустилось ему на колено. Он не сразу понял, что произошло, так что кинул быстрый взгляд под стол — и оторопел. Этого не могло быть. Почудилось, привиделось. Не решила же она, в самом деле?.. — Ну смотри, можем вместе поехать. Пальцы медленно зашевелились, лёгкими движениями расчерчивая по ткани брюк одной ей известные узоры. Внутри у него всё сжалось, к горлу подступил ком, а холодный воздух вдруг сделался душным. Липкое тепло взбиралось от груди к шее. — Ты уезжаешь? Аделина хмурилась, будто уже углядела обман в его недомолвках. Впрочем, ему и без того от себя было тошно. — Так вот же, — Тифа кивнула в сторону отставленной сумки. Её коварные пальцы скользнули к внутренней стороне бедра, и тут уже он вперёд мыслей схватил её за руку, пытаясь отстранить от себя — тщетно. Если приложить больше силы, то будет больно, и эта перспектива почему-то вызывала куда большее отвращение. Клауд чувствовал, как начинает гореть лицо, как в ушах бьётся ритм волнения и ужаса. Всё это время Аделина сверлила его взглядом. Приподняв уголки губ в подобии улыбки и презрительно щурясь — у него всё внутри сжималось, — она произнесла едва дрожащим голосом: — Клауд сказал, вы сошлись. — Правда? Так и сказал? — Тифа вдруг повернулась к нему. В её взгляде плескалась страшная дьявольщина, а он оторваться не мог. Она выглядела уверенной, спокойной и насмешливой, и Клауд буквально ей упивался, понимая, что не должен это делать, что всё происходящее в корне неправильно. Её пальцы сжались, сминая грубую ткань и прихватывая кожу, и его пальцы инстинктивно сжались вокруг её запястья. — Да, — вырвалось у него хриплым выдохом. Волна жгучего стыда окатила его с головы до пят. — Да, сказал. Тифа перестала улыбаться, но снисхождение не ушло из её черт. И свои действия, к сожалению, она тоже не остановила. — Ты что-то весь красный. Нездоровится? Что он мог ответить? Где-то в периферийной области зрения Аделина встрепенулась и подалась вперёд, к ним. Если уж до сих пор не понимала, что происходит, то вот-вот бы догадалась. Клауд глубокими выдохами пытался выгнать из себя это парализующее чувство, пытался понять, что с ним происходит. Почему был покорен, даже когда Тифа творила с ним такое. Точно в выводах мог быть какой-то ход, разрешение, которое вернёт ему холодность рассудка. — Клауд что-то напутал, — продолжила Тифа, надвигаясь на него и не разрывая зрительный контакт. — Мы не сошлись и сходиться не собирались. Я бы не стала тебя обманывать. Когда её рука поползла вверх по бедру, Клауд дёрнулся. В висках пульсировал ритм, граничащий с сумасшествием. Аделина — он силой заставил себя на неё посмотреть — замерла в порыве подняться, уставившись на него странным, совершенно чуждым взглядом. Её лицо не выражало никаких эмоций, а глаза медленно двигались, впитывая открывшуюся картину. Её белокурые пряди двигались в такт частым вздыманиям груди, точно внутри копилось негодование. Но когда он думал, что из неё вырвется какое-то проклятье, или ей овладеет разрушительная сила и она набросится на кого-то с кулаками, или вовсе в порыве гнева перевернёт и стол, и стул, и всё, до чего дотянется, — Аделина вдруг замерла, смотря куда-то в пол, и судорожно прикрыла рот рукой. Ни слова не говоря, она метнулась в сторону уборной, спотыкаясь о стулья и столы. Стоило двери за ней закрыться, как Тифа ободрительно хлопнула Клауда по ноге и поднялась, довольно потягиваясь. — Ну, пока. Как ни в чём не бывало, она подхватила брошенную сумку и двинулась к выходу. Клауд, всё ещё осоловелый и раскрасневшийся, подскочил следом, с грохотом роняя стул, и перерезал ей путь. — Что, Тифа?! Что это было? Она молчала, не теряя бодрого расположения духа. Рука её вспорхнула к его лицу, кончики пальцев прочертили дорожку от скулы к шее, едва задевая уголок губ. — Ты и сам знаешь, иначе не сидел бы истуканом. Можешь сказать спасибо? В груди у него будто что-то взорвалось. Клауд схватил её за плечи в отчаянном порыве, смотрел ей в глаза с ничем уже не прикрытой мольбой. Тифа даже бровью не повела, только слабо улыбнулась. — Ну? Говори? Он будто видел её в первый раз и в то же время чувствовал, что знал всю жизнь, что всё это время силился найти недостающий фрагмент в её образе. Будто Тифа всегда такой была и только сейчас открыла ему эту свою сторону. Ужасало ли его это? Ещё как. Но ещё завораживало и бередило, потому что в её страшном омуте он разглядел и себя. Клауд мог кинуться к Аделине, мог в экзальтации оправдываться, извиняться, сокрушаться, — но ничего не делал и не собирался. С каким-то циничным холодом пришло осознание, что он этого никогда и не хотел и что вывод этот принадлежал только ему — ни Сефироту, ни Дженове. Мерзким человеком он был сам по себе, и впервые эту мысль Клауд принимал с распростёртыми объятиями. — Конечно, не скажешь ничего, — Тифа облизнула губы, наслаждаясь триумфом. — Знаешь, что Руфус бы сделал?.. Его губы нашли её шею так быстро, что Тифа и вскрикнуть не успела. Раз уж она хочет ему мстить, так почему не может и он? Когда зубы прихватили кожу под самым ухом, она удивлённо охнула и поспешно отстранилась, прикрывая раззадоренный участок рукой. — Спасибо, — выдохнул Клауд, слушая шум в ушах. — Спасибо, Тифа. Несколько секунд она сверлила его оценивающим взглядом, точно рассматривала заново. В её чертах забрезжила злорадная ухмылка. Тифа в последний раз взялась за сумку, которую от неожиданности выронила; Клауд подался вперёд: — Я помогу. Тифа окинула его долгим, тяжёлым, почти осязаемым взглядом, и с каждой секундой этого бестелесного прикосновения Клауд открывал для себя всё больше ужасающих перспектив. — Себе помоги, — низким голосом проворковала она и, наклонившись к самому уху, шепнула: — Или Аделину попроси. К ней снова вернулась довольная улыбка; шагнув мимо него, Тифа прошла до двери и демонстративно громко вышла — так же, как вошла. Клауд даже не пытался успокоиться — только осознать: что, чёрт возьми, такое она в нём разворошила?