Я подарю его тебе

— I ended the Winter Soldier program once before. I have no intention to leave my work unfinished. «The Falcon and The Winter Solider»

У Барона испорченный вкус в том, что касается человеческой красоты. С богатыми часто так — даже немного смешно, если подумать. Он ведь, представьте себе, может щёлкнуть пальцами, и в его постель прыгнут сразу все красотки Мадрипура: из этих действительно красивых, не накачанных горькой химической дрянью дев. В Мадрипуре таких мало, но в Верхнем городе найти можно, если знать, где искать. Обязательно насчитается три или четыре не вмазанных девочки, которые в клубе не спустят с Земо хищного прищура смоки-айс, прижимая к влажным языкам яркие коктейльные трубочки, втягивающие через них разноцветный, подсвеченный неоном алкоголь, разбавленный колотым льдом. Гренадин, Шэриданс, Бэйлис, Малибу, Блю Кюрасао. Они сосут эту радугу, втягивая щёки, и смотрят, смотрят, смотрят Барону в глаза, пытаясь поймать его взгляд, потому что — есть у Земо такая особенность, такая магия: по всему его телу неоновой бегущей строкой написано «я богат», начиная с кончиков чёрных начищенных туфель без украшений; узких, обтягивающих задницу чёрных брюк; строгой чёрной водолазки с высоким воротником и убранными на чопорный пробор волосами — всё в нём кричит «я богат», на нём практически нет украшений, но самки Мадрипура умеют распознавать особые ультрачастоты. Видимо, что-то в его осанке. Что-то в том, как он поворачивает голову. Что-то в манере приподнимать бровь или улыбаться одним уголком губ. Он напоминает одну из картин в галерее пизженых мировых шедевров Шэрон: он далеко не самый красивый мужик в эпицентре этой великосветской клубной параши, пропахшей сладким дымом, долбящими битами и наркотой, но от него невозможно оторвать взгляд. Девочки пьянеют, сосут яркими губами яркие Лимончелло, Кампари, Де Купер, Куантро, абсент через яркие трубочки, глядя Барону в глаза и мечтая так же пьянеть, засасывая его член, но… у Барона испорченный вкус в том, что касается человеческой красоты. Богачи часто бывают с причудами. Этому богачу нравится уродство. То, как он обхватывает рукой подбородок Баки, наталкивает на воспоминание, как он управляет машиной. Баки видел, как эти пальцы сжимают руль, и норовистая Шевроле «Корвет» мягко урчит, практически ластится к его ладоням, неся их по грязным улицам Мадрипура, выжимая все свои восемьсот лошадок. Такая машина, однозначно, не для каждого. Машина «Баки» Барнс не для каждого — тоже. Пальцы сжимают его челюсть, ведут из стороны в сторону. Он не шевелится, только зубы стискивает, неотрывно глядя на Шелби, закинувшую ногу на ногу, распахнув руки по спинке своего кожаного дивана. Он не шевелится, чувствуя каждым сенсором своего тела тепло, которым жарит Земо сквозь водолазку, сквозь пальто с меховым воротом, сквозь стальные блоки напускной манерности и лицемерия. Он не шевелится, слыша его дыхание, повинуясь направляющей руке, демонстрируя себя Шелби. Он — товар. Он — Зимний Солдат, он не может сейчас ударом перехватить эту навязчивую руку, заломить её Земо за спину, сломать запястье или грохнуть его спиной о вон ту колонну, не может зарычать в лицо, может только смотреть на Шелби. И слышать дразнящий голос: — Я подарю его тебе. Земо не отрывает от Баки восхищённых глаз. — Дам тебе код, и ты сможешь его контролировать. Он не отпускает его лицо — гладит по щеке, касается сильнее проступивших желваков. Слух суперсолдата дерёт звуком колющей щетины по коже перчатки. Земо тащится от каждого мгновения унижения Зимнего Солдата, из него этот кайф прёт волнами, похожими на волны жара и обжигающего пепла, которые окатят тебя, если в горящем напротив доме вдруг рухнет крыша. — Этот мужчина исполнит любое твоё желание… Баки не шевелится, потому что в этой фразе столько обещания, направленного Шелби, что ему становится тошно от мысли, что эта мадам попросит его ублажить своё тело. Но Земо, наконец, отпускает его лицо, и именно в этот момент Баки отчего-то понимает, что этого бы никогда не произошло. То, как Земо смотрит на него, не оставляет никаких сомнений, что Шелби умрёт минут через пять, может быть, десять. Так и происходит, но это уже не важно. В следующий раз, когда Земо предпринимает попытку прикоснуться к нему — почему-то снова лицо, у этого мудака однозначно какой-то фетиш на уродство, — они только вдвоём, здесь нет Сэма, нет Шелби, нет Зимнего Солдата, они только вдвоём, поэтому Баки с грохотом отставляет навороченный круглый стакан с остатками виски, сжимает пальцы на крепком запястье и резким рывком заламывает руку Земо за спину, прикладывая его рожей и грудной клеткой о кухонную стойку, прямо рядом с серебрянным подносом чайного набора. Ложечки на блюдцах тихо звенят, следом звенит тишина. Баки задыхается ликованием от того, как длинно, с болезненным полустоном выдыхает этот пёс под ним, как он сдавленно кашляет, чтобы восстановить работу ушибленных лёгких. Как сквозь этот кашель пробивается сбитый, неровный смех — низкий и такой же мурлычащий, как его голос. И Баки хорошо. Он скалит зубы, выдыхает с рычанием, как какое-нибудь животное, заламывая сильнее: так, как хотелось каждый раз, когда эти длинные пальцы разливали по чашкам сраный вишнёвый чай, каждый раз, когда эти пальцы подносили к губам понтовую сигару или перебирали клавиши фортепиано, стоящего в соседней комнате. Теперь они сжимаются в побелевший кулак, локоть болезненно отставлен в сторону, вторая рука вцепилась в край кухонной столешницы и Земо, сука, смеётся, будто был бы как минимум разочарован, если бы после попытки похлопать Баки Барнса по щеке его бы не ебанули мордой в мраморную стойку. — Неужели всё ещё дуешься? — он пытается говорить мягко, но голос резко резонирует от поверхности стола. — Разве я мог отдать тебя Шелби, Джеймс? Это ведь была просто маленькая игра, ты же зна… Он очень коротко стонет, затыкается, переводит дыхание. Баки уверен, что если рвануть руку ещё чуть выше — буквально на пару дюймов, — он услышит хруст локтевого сустава. Баки не уверен только, что Земо издаст хотя бы звук, если сломать ему локоть. — Мне плевать на твои слова и на Шелби, — рычит, наклоняясь ниже к нему. Так, что можно ощутить запах Земо. Запах Барона. Запах, от которого течёт каждая мало-мальски что-то соображающая девочка из клуба Мадрипура. — Не смей ко мне прикасаться. Земо часто и коротко дышит — пытается продышать боль, техника военных, — Баки ещё пару секунд смотрит, как ходят на вдохах рёбра под чёрной водолазкой, которая слегка выбилась самым краем из-под ремня брюк. Он видит кусок светлой кожи и быстро отводит взгляд. Разжимает руку. Наверное, даже слишком быстро. Земо медленно выпрямляется, опираясь одной рукой о столешницу, а вторая повисает плетью вдоль тела. Потеря чувствительности после захвата быстро пройдёт. Он поводит шеей, разминает плечо. Баки не шевелится. Признаться, он ждёт, что Земо сейчас развернётся и воткнёт ему изысканный нож для масла с серебряного подноса в сонную артерию. Разобьёт о голову стакан с остатками виски. Окатит кипятком из чайника по глазам, ёбнет подносом с полным чайным набором в висок. Баки видит тысячу способов, как он мог бы себе навредить на месте Земо, и Земо просто не может их не видеть, но он лишь ждёт несколько секунд, здоровой рукой заводит слегка растрепавшиеся волосы назад и медленно поворачивается к Баки лицом. У него есть привычка наклонять голову набок и легко щурить глаза, пока раздумывает над тем, как унизить или подколоть собеседника. Как дать ему понять, что у Барона Земо есть пять сотен компрометирующих тебя секретов и тебе лучше не играть с ним в свои паршивые игры. Баки смотрит тяжело и прямо, не моргая. Что-что, а это он умеет. Чего-чего, а секретов у Баки от этого мира давно никаких нет. — Я сделал тебе больно? — спрашивает, наконец, Земо, и Баки хмурится в ответ. Взгляд против воли опускается, когда он поднимает руку и начинает осторожно разминать болезненно затёкшие пальцы. Вспоминается руль Шевроле «Корвет». Земо догоняет, что вопрос останется без ответа, поэтому прочищает горло и добавляет смелее: — Ты не любишь, когда кто-то касается твоего лица. Почему? Баки молчит, глядя, как чёртовы пальцы постепенно начинают двигаться ловчее, обретая чувствительность. Он не собирается ничего отвечать. Хватит уже того, что он не сломал ему кость или не вывихнул сустав. Хватит уже того, что Баки терпит его присутствие так близко. Хватит, что он терпит этот запах терпкого вишнёвого чая и турецких сладостей. Ублажать его любопытство он не станет. — Проблемы с нервной системой? — голос Земо уже совершенно нормальный. Видимо, боль окончательно прошла. — Прикосновения болезненны? Они доставляют тебе дискомфорт? Или проблема глубже? — Он прекращает разминать ладонь, пару раз сжимает её в кулак, а потом длинно выдыхает и откидывается назад, опираясь руками о край столешницы и расслабленно вытянув ноги, едва касаясь ими ботинка Баки. — Может быть, ты стесняешься своего лица? — мурлычит он негромко, и снова эта волна — жар и обжигающий пепел. Баки горит от желания резко вдохнуть, чтобы, чёрт возьми, не задохнуться. Его лицо… больше не принадлежит Джеймсу Барнсу. Это лицо было последним, что видели люди перед тем, как Зимний Солдат направлял им глок между глаз, перед тем, как вырывал им сердца или ломал шею, впившись в глотку железными пальцами. Он смотрит на собственное отражение и ненавидит этого урода всеми фибрами души, жалея лишь о том, что вместе с разумом его проклятая жизнь не отняла у него и память тоже. — Поговори со мной, Джеймс, — теперь он почти шепчет, но близость между их лицами и грёбаный суперслух не позволяет упустить ни единого звука. — Ты меня волнуешь. У нас впереди ещё столько дел… — Прекрати меня так называть, — глухо произносит Баки. На лице Земо расцветает улыбка, почти искренняя, насколько Баки может судить. Он в этом плох. Он плох во всём с тех пор, как перестал быть машиной для убийств. — Как? «Джеймс»? Этот шёпот будто заставляет шестерёнки в голове делать лишний оборот. Будто происходит дисконнект, что-то ёкает и отсоединяется, система тормозит, отключается, и вместе с этим приходит понимание: он ещё никогда не слышал, чтобы его имя шептали так. Дже-еймс-с. В голове становится шумно, потому что Земо меняет положение головы — наклоняет её в другую сторону, — при этом даже не моргнув, гипнотизируя своими тёмными глазами. На лоб падает мягкая прядь. — Как же мне тебя называть? Сержант Барнс? — Баки! — рявкает он ему в лицо и только теперь осознаёт, насколько часто дышит; только глядя, как мягкие волосы колеблются от его дыхания. — Баки… — кивает Земо, словно пытаясь распробовать, продолжая легко улыбаться. Скользит взглядом по глазам, зачем-то опускается ниже. Ко рту. Потом с намёком на вызов поднимает подбородок и изгибает бровь. — Собираешься сломать мне руку, если я сейчас скажу, что ты невероятно красив? Баки отшатывается от него. Почти делает шаг назад. Земо только тихо смеётся, избавляя от необходимости отвечать, опуская глаза и мягко отталкиваясь от стойки. На секунду его чёрная водолазка плотно касается чёрной футболки Баки, на секунду можно почувствовать грудной клеткой его горячее тело, на секунду чёрное в полутьме сливается с чёрным, а потом Земо делает шаг в сторону и, не глядя, бросает: — Доброй ночи, Джеймс. А Баки надолго застывает, уставившись на недопитый виски, и не может понять природу вычислительных сбоев, которые выдаёт его мозг в попытке провести стабилизирующий анализ эмоционального состояния организма. Он шумно дышит и стоит в кухне Земо, пока сердце не начинает стучать ровно, а Сэм не выходит из соседней комнаты с перекошенной со сна рожей и проходит мимо в сторону уборной, почёсывая на ходу живот и бросая что-то о: «харош бухать, ложись спать, Бак». Баки кивает — да. Да. Он ложится в постель, и добрую часть ночи в голове отравой горит этот голос, эта фраза. «Собираешься сломать мне руку, если я сейчас скажу, что ты невероятно красив?» Красив. Красив, мать его. Баки с силой жмурится, сгребает подушку, простынь и швыряет их на пол. Он пообещал Рэйнор избавиться от идиотской привычки спать на полу, но иначе он сейчас просто не сможет — свихнётся к утру. Он устраивается у стены, морщась, когда ушибленная в бою спина противится твёрдости тёплого паркета рижских апартаментов Барона Земо, но это чувство — жесткого пола, — оно успокаивает. Хотя уснуть всё равно ни хрена не выходит до самого рассвета, а просыпается он через сорок минут от очередного кошмара, в котором не вспоминает Стива на борту «Хеликэрриера». Просто бьёт его, пока не убивает. Снова и снова. Через три дня их снова встречает Мадрипур — своей вонью кислоты, химических приправ для носа с добавлением кокаина и запахом секса на каждом углу. Баки старается здесь дышать через раз. А Сэм будто издевается. Ненамеренно. Наверное. Шэрон добывает им два билета на ВИП-вечеринку, которую устраивает один из прихлебателей Брокера, и Сэм вызывается идти с ней в своём сраном образе сутенёра-педофила — в смысле, Улыбающегося, мать его, Тигра. А это может означать только одно: в то время, пока Сэм будет лакать пидорские коктейли из присоленных по ободку бокалов, Баки и Земо отправятся в доки, чтобы ещё раз проверить уничтоженные неделю назад контейнеры. Нэгиль мог соврать. Там могло ещё что-то остаться. Что-то, до чего обязательно доберётся Уокер. — Я и сам справлюсь, — без особой надежды говорит Баки. Шэрон только фыркает. — Славная идея, Бак, — протягивает она, складывая руки на груди и оценивающе осматривая его с головы до ног, упираясь одной ногой в край своего чайного столика. — Да! Оставим опаснейшего заключённого мюнхенской тюрьмы без присмотра на целый день в городе пиратских законов и легальной преступности — что может пойти не так, верно? Земо выпячивает губы и высоко поднимает брови, глядя куда-то перед собой, будто недоумевая: действительно, что может пойти не так? Баки раздражённо стонет, откидывая голову на спинку дивана и в ту же секунду ощущая на себе Взгляд. Все эти три дня Земо будто измывается без перерыва, действуя, действуя, действуя на нервы и каждым своим Взглядом напоминая о дурацком разговоре у него на кухне. Напоминая о «Дже-еймс-с» и о… другой своей фразе, которую едва удалось выкинуть из головы. И Баки зол. Он так зол. Богачи часто бывают с причудами, богачи ни черта не смыслят в том, что такое чужое личное пространство, они не понимают слова «нет», потому что никогда его не слышат. Поэтому, когда перевёрнутое лицо Земо неожиданно появляется у Баки перед глазами, он почти не удивляется. Земо опирается о диванную спинку по обе стороны от головы Баки и слегка щурит один глаз, заговорщически шепча: — Она только что назвала тебя «Бак». Ничего не скажешь? Баки сжимает челюсти. Резко садится, молча отталкивается, встаёт. Почти подскакивает с дивана. Не оборачивается, просто проходит мимо вопросительно изогнувшего брови Сэма и захлопывает за собой дверь. Получается громко. Получается хорошо. На пути к докам Земо в основном молчит. Даже удивительно. Его пиздёж активируется на месте, как только он глушит «Корвет». Баки молча отодвигает для него покорёженную дверь, пропуская внутрь, в такой же покорёженный контейнер номер четыре-шесть-ноль-ноль: точнее в то, что от него осталось. Здесь до сих пор пахнет гарью — и здесь явно с момента взрыва не было никого, даже людей Брокера. Удивительно, такой психопат — и поверил чокнутому Нэгилю на слово, что сывороток в лаборатории не осталось. Либо он был так зациклен на Моргентау, что… — Да, они в Мадрипуре не любят прибираться, — миролюбиво протягивает Земо, его голос отдаётся глухим, угольным эхо. Здесь всё чёрное, проём в задней стене вынесло и вывернуло взрывом так, что железо, как уродливое кружево или щупальца кальмара, так и застыло, оплавленное. — Здесь любят всё взрывать и обожают беспорядок. Жалкие ребята. Баки молча проходит мимо него, наклоняется, чтобы не задеть железо, и проскальзывает в то, что осталось от лаборатории. Здесь на полу валяются покорёженные куски железных столов и подставок, здесь море битого стекла, мензурки и куски чего-то нераспознаваемого. На стенах всё ещё осталась пара разорванных труб. Здесь темно, как в заднице, поэтому Баки всматривается в каждый свой шаг — свет увядающего солнца проходит только из самой дальней части лаборатории, где верхнюю часть стены просто вырвало из крепления с мясом. Баки наклоняется, берётся железной рукой за стол, отводит его в сторону. С него осыпается немного стекла. Каким-то чудом здесь уцелела одна-единственная стена — присмотревшись, он замечает, что вдоль неё идёт металлическая — видимо, вибраниумная — пластина. Скорее всего, там и был сейф, где хранилась вакцина. Баки не успевает подумать, откуда чёртов Нэгиль достал вибраниум, потому что позади слышатся медленные, хрустящие остатками лаборатории шаги, а по стенам скачет неровное пятно света. Не проходит и десяти секунд, как проклятый Взгляд начинает жужжать в затылке. Баки медленно, на выдохе, закрывает глаза. Говорит себе: терпи. Не срывайся. Если ты убьёшь его сейчас, Сэм, Рэйнор, Уокер и правительство США убьют тебя чуть позже. Он того не стоит. — Признайся, Джеймс, тебе нравятся подобные места, — мурлычет Земо, продвигаясь вперёд и, судя по голосу, тщательно осматривая разруху. — Здесь совсем нет света, но есть руины, которые никто никогда не восстановит. Мне кажется, ты чувствуешь родство с такими местами. Они напоминают тебе… тебя. Не так ли? — Нет. — А мне кажется, да. — Шаги замедляются, пятно света скачет по стенам, а потом останавливается, бросая чёткую тень Баки на вибраниумную пластину. — Сгоревший. Разрушенный. Позабытый. И единственный, кому ты был нужен, теперь мёртв, прямо как наш друг Нэги… Баки яростно рычит, он чувствует что-то, наверное, похожее на разрыв сердца в грудной клетке, а в следующий момент уже вколачивает Земо в вибраниумную стену с такой силой, что болью отдаётся где-то в локте живой руки. Земо хватает ртом воздух, вытягивается всем телом вверх, роняет мобильный со включенным фонариком — он падает на пол, подсвечивая их обоих откуда-то снизу. Пальцы сжимаются у него под челюстью, и это поистине огромное удовольствие, чувствовать, как желаемый каждой клубной киской Барон пытается сглотнуть, вдохнуть, но только давится собственной глоткой. — Если ты ещё хотя бы раз заговоришь о Стиве, — хрипит Баки едва слышно, наклоняясь к его лицу, — я убью тебя. Понял? Земо не отвечает и не кивает. Он снова сухо сглатывает, не отрываясь глядя Баки в глаза. Свет от фонарика направлен как-то неровно — на полу сраный хаос, — он отражается в его зрачках, и слишком легко заметить, как они расползаются по радужке в сладком нечто. Баки рычит, поднимает руку выше, сжимает пальцы, а Земо вытягивается сильнее, болезненно искривляя край губы. Баки ждёт секунду, ещё секунду, ещё секунду и отпускает только когда эти гипнотические зрачки начинают слегка закатываться под дрожащие веки. Земо тяжело падает на обе ноги, жадно втягивает в себя воздух, сдавленно кашляет, вцепившись рукой в кожанку Баки, чтобы не грохнуться на пол. Баки позволяет ему несколько мгновений прийти в себя, после чего резко убирает плечо. — Я запретил тебе прикасаться ко мне. Земо псих. Он всё ещё не может нормально дышать, но смеётся, отводя голову назад и откидываясь затылком на стену. У него на шее чёткие следы от пальцев — прямо над воротником водолазки. Почему-то от них особенно сложно отвести взгляд. — Ты запретил мне, Джеймс? — очень хрипло переспрашивает он, всё ещё задыхаясь в улыбку. А потом опускает взгляд на руку Баки. И снова в глаза. — Почему остановился? — Если не заткнёшься, сделаю то же самое железной рукой. И не остановлюсь. Улыбка Земо изламывается. Он смотрит ещё несколько секунд, а потом коротко облизывает губы и протягивает руку, сгребает рукав его кожанки в кулак. Баки рывком отстраняется, но Земо упрямый и ёбнутый, он рвёт его обратно — к себе. Баки успевает выставить железную руку, ладонь врезается в стену рядом с его головой. Да, это на самом деле вибраниум, — отстранённо отмечает дальняя часть сознания, пока Земо обхватывает его запястье крепкими пальцами, поднимает его ладонь к своей шее. Улыбается, как псих. — Что ты делаешь? — глухо спрашивает Баки почти против воли. Он не касается его глотки, но рука так близко, что он чувствует, какая горячая кожа там, где к вечеру будут охерительные синяки. — Давай сыграем в одну игру, — всё ещё севшим голосом шепчет Земо. Его хриплый шёпот снова замыкает что-то в голове и в груди. — Она называется «я сжимаю пальцы, когда мне не нравится, что ты делаешь». — Я не собираюсь ни во что с тобой играть, — быстро цедит Баки, угрожающе подаваясь ближе, вглядываясь в пылающие глаза. От их взгляда в животе горячеет, будто выхлестал чистый виски безо льда из горла бутылки, и теперь он растекается внутри, обжигает нутро. Земо сам кладёт его руку себе на шею и улыбается шире, часто дыша. В дыхании ощущается что-то сладкое, что-то вишнёвое, что-то алкогольное и горячее. Баки понятия не имеет, почему стоит здесь и не пытается отойти. Он чувствует себя пойманным, чувствует себя прикованным к операционному столу широкими ремнями, чувствует, что не хочет делать шаг назад. Он погружён в сумасшествие человека, стоящего перед ним, откинувшего голову назад и открывшего ему свою глотку. А в следующую секунду Земо торопливо снимает перчатки с рук. Срывает застёжки на запястьях, бросает на пол, куда-то им под ноги: Баки не следит, он забывает о них в следующую же секунду, потому что улыбка сходит с губ Земо; потому что он протягивает руку и осторожно, почти благоговейно прикасается к линии его челюсти. Баки чувствует, как вздрагивают ноздри на шумном вдохе, как рука тут же предупреждающе сжимается на шее Земо, но тот ни хрена на это не реагирует, только приоткрывает рот, следя взглядом за тем, как его собственные подушечки пальцев проводят по линии челюсти, по щеке, вверх, против щетины, против запретов Баки, против всего, что вообще существует в их насущном мире. — Ты так красив, что мне больно, — еле слышно произносят его губы, пока зачарованный взгляд скользит по лицу застывшего, омертвевшего Баки. — Безупречное лицо, — шепчет Земо, едва-едва царапая его щетину короткими ногтями, — глядя в твои глаза, я могу думать только о том, какими они станут, когда я… Он прерывается, прикрывая веки, потому что Баки сильно сжимает пальцами его глотку. — Нет, — рычит он Земо в лицо. — Заткнись. Он не знает, что такое нет. Богачи часто бывают с причудами. Этому богачу нравится уродство. Это переходит все границы, это недопустимо — то, как он смотрит, то, насколько уничтожающим кажется его прикосновение. То, как в равной степени хочется отстраниться и оказаться ещё ближе, окунуться в его дьявольский запах и потеряться в нём хотя бы на несколько секунд, забыть о ненависти к себе, кипящей внутри, как лава в жерле вулкана. И чем сильнее сжимаются пальцы Баки, тем одержимее дрожащая ладонь ласкает его лицо. — Хороший… — беззвучно произносит Земо. Чёртов Барон, предающий каждого, кто встретится ему на пути, почти распятый перед Баки Барнсом на стене, мажет подушечкой большого пальца по его нижней губе. И снова, слегка нажимая, приоткрывая Баки рот. Он тут же сжимает шею сильнее, и когда Земо неожиданно сладко и хрипло стонет, закатывая глаза, Баки чувствует его стон всей ладонью, он словно вливается под кожу, несётся по венам, прошибает по позвоночнику, отзывается в каждой клетке тела, как снаружи — отзывается от каждой оплавленной жаром железной стены лаборатории. Он ведь застонал от того, что кто-то выдавливает ему гланды, от того, что может умереть от этого в любую секунду, чёрт дери этого психа. — Сука, — выдыхает Баки, выпуская его горло. — Ты больной? Земо тяжело дышит в ответ, говорит хрипло, без улыбки: — Немного. И добавляет: — Мы оба. А потом берётся за змейку на его кожанке. В тишине раздолбанного контейнера звук резко расстёгиваемой молнии буквально оглушительный. Оглушительнее только их дыхание. Если честно, кроме него, Баки не слышит ничего. Он может только смотреть. Земо, дёргающий полы его куртки в стороны — аномальное восхищение, с которым он это делает, пугает до усрачки, но Баки не шевелится — стоит истуканом, как мудак, и впитывает в себя взгляд, которым Земо вылизывает его тело, когда его неугомонные руки задирают простую чёрную футболку вверх, открывая рельефный живот и скаты паховых мышц под широкий ремень штанов. — Господи, — бормочет он, задыхаясь. — Я собирался потрахаться, а не обзавестись комплексами. Это окатывает льдом, как криокамера. — Я не собираюсь трахаться с тобой! — рычит Баки, и звучит это, видимо, как-то странно, неправильно, слишком громко, потому что Земо застывает, глядя ему в глаза. Он просто смотрит, и из недоумённого этот взгляд становится недоверчивым, хоть и слегка плывущим. Он явно заведён, от него буквально прёт сексом, Баки знает запах возбуждения, он… Зимний Солдат несколько раз убивал своих жертв прямо во время соития — пахло влажно, мускусно, солоно и тёрпко. Почти так же, как сейчас. — Постой, ты… Земо медленно моргает. Недоверчиво морщится, качает головой. — У тебя ведь уже был…? Всё. С него хватит. Баки отталкивается от стены, рывком одёргивает на себе футболку. Живая рука непривычно дрожит, но в жопу, в жопу всё. Он не собирается это терпеть. Какого хера, что вообще с ним произошло? Всё, что они тут устроили, всё, что устроил Земо, этот… — Нет, стой. — Он ловит Баки за куртку, вцепляется мёртвой хваткой. Повторяет тише: — Стой. Ты… ты хотя бы целовался? — Пошёл на хер, — рычит Баки, едва разжимая зубы. Он пытается застегнуть на себе куртку, но фонарь светит куда-то в сторону, а в темноте ни хрена не выходит. Это просто смешно. Дамы и господа, мать вашу! Столетняя целка на арене! Только сегодня. Баки скрежещет зубами, Земо торопливо отталкивается от стены, делает шаг за ним. Они оба выходят из бельма света, оба застывают в неплотной темноте, под ногами хрустит разруха. Ёбаная куртка не застёгивается. Баки от унижения хочется сдохнуть, но только молча смотрит в сторону, сжимая челюсти. Земо смотрит на него не отрываясь, медленно протягивает руки, берёт обе стороны змейки, складно, за пару секунд попадает в замок и осторожно ведёт её вверх, застёгивая до середины груди. А потом скользит рукой выше, обхватывает затылок и накрывает ртом его губы. Баки уже целовался. Точнее, целовался сержант Барнс, у него было несколько милых интрижек, если это можно так назвать. Он поцеловал одну девушку во время танца. Вторая поцеловала его сама — на улице, под летним дождём. Это было… слишком давно. Он забыл, каким бывает вкус поцелуев — в последние много лет он лишь изредка их воображал. Оказывается, у поцелуя вкус рахат-лукума и вишнёвого чая. Система защиты срабатывает неукоснительно: Баки на секунду сжимает зубы, сжимается весь. Первый порыв — оттолкнуть от себя этого заносчивого пидора, возомнившего, что ему можно… что нельзя… что он ёбаный бог планеты всей… Но Баки вдыхает в себя его запах и не отталкивает. Поднимает руку, кладёт Земо на шею, потому что… так ведь делают, когда целуются? Видимо, кладёт удачно, потому что тот отрывается от его губ и горячо выдыхает, прежде чем снова утянуть Баки в поцелуй, и следить за руками становится сложно — в голове мутнеет, ощущение жадного языка приятное, почти волшебное, поэтому Баки обхватывает лицо Земо и проделывает всё это с его ртом в ответ — снова и снова, пока сам не начинает задыхаться. Земо ловит его лицо в ладони, отстраняется, смотрит в глаза. У него огромные зрачки. Сбитое дыхание. Для сдержанного, но ёбнутого Барона Заковии — эффект впечатляющий. — Боже… — выдыхает он почти восхищённо. И это должно что-то значить, наверное. Но Баки только говорит куда-то в сторону: — Заткнись. — Это был твой первый поцелуй? — Нет, конечно! И хватит задавать эти вопросы, мудак. Земо криво улыбается влажным ртом, слегка щурится, глядя пытливо, странно. Всё чаще залипая взглядом на губах Баки. Потом говорит совсем тихо: — Жаль. И сердце пропускает пару ударов. Баки морщится, но молчит. Что тут, мать его, скажешь? Ему неловко; у него сраная пизанская башня в штанах; он только что вытрахивал языком рот человека, который держал в руках его поводок с эмблемой ГИДРЫ несколько лет назад, и для одной поездки в доки это, пожалуй, слишком. Для Баки это было бы «слишком» на несколько лет вперёд, только вот, судя по взгляду блестящих, шальных глаз напротив, — это только начало, что бы оно ни значило. Баки обходит глядящего на него Земо и молча выскальзывает из разрушенной лаборатории, стараясь непалевно поправить ширинку на ходу. Ни хрена не выходит. Он со стоном рушится на пассажирское сидение «Корвета», таращится на изогнутый руль, а потом поворачивает к себе зеркало заднего вида и смотрит на своё отражение. Бледная, похудевшая рожа. Щетина. Воспалённые, зацелованные губы. «Ты так красив, что мне больно…» От того, что произносит этот мужик, голова идёт кругом. Хочется заткнуть его поганый рот, и в то же время — услышать эту ересь ещё раз. Чёрт… Баки смотрит на своё отражение, пока Земо не выходит из сраного контейнера, и думает: у Барона однозначно испорченный вкус в том, что касается человеческой красоты. А потом переводит на него взгляд, смотрит хмуро, холодно, отстранённо — как он садится, как лихо подмигивает Баки, как заводит мотор «Корвета», и думает обречённо: я, мать его, не лучше.