Я подарю его тебе

— Baa, Baa, black sheep, have you any wool? Yes, sir, yes, sir, three bags full. One for my master, one for the dame. One for the little girl who lives down the lane. «The Falcon and The Winter Soldier»

Земо впивается в факты, как бульдог — в холку. Ему не расцепишь челюсти: он рвёт, пока не почувствует вкус крови. Кроме этого, в нём собран целый коктейль факторов, которые нормальные люди друг в друге ненавидят: жадность до чужих секретов, вероломство, склонность к шантажу, словоохотливость, честолюбие, несколько вялотекущих психических заболеваний — это неточно, но есть те, кому нравится думать именно так, — скверный вкус в сочетании цветов и море самовлюблённости, ежечасно выходящее из берегов. Можете не верить, но этого человека ненавидят и хотят в равной степени, несмотря ни на один из его пороков. Помните теорию о коктейльных девочках из Мадрипура? Эти дурочки умнее многих людей — до них хотя бы дошло, что Гельмутом Земо — Бароном Славной Заковии, опаснейшим заключённым среди тюрем Европы и просто хорошим парнем — можно любоваться только на расстоянии. Что с ним нельзя надолго встречаться глазами. Что если эта акула почует кровь, она возьмёт след, как быстро бы вы ни бежали. А потом найдёт вас, сколько бы времени ни прошло. Но Баки кретин, поэтому находит его сам. Сначала две недели назад, явившись к нему в мюнхенскую тюрьму и глядя в глаза через толстое, но кристально-чистое стекло; а затем — в Заковии, у каменного мемориала на берегу озера. Земо можно найти только в том случае, если Земо сам хочет, чтобы его нашли, поэтому сейчас он спокойно встречает взгляд Баки, мягко улыбается ему, глядя в глаза по ту сторону прицела наставленного на него пистолета. А Баки даже не знает, что ему сказать. Потому что в голову свёрлами впивается всё, что было до. До того, как Земо исчезает, ускользает из собственных апартаментов от Дора Милаж, надирающих задницу Джону Уокеру. До того, как Джон Уокер обламывает Сэму крылья. До того, как щит до кости рассекает Баки переносицу. До смерти Лемара и ещё кучи приятных вещей, так или иначе связанных со звёздами и полосами, чтоб их так. Баки заебался ещё на этапе первых походов к Рэйнор. Сэм же оптимизма не теряет — это его суперсила. Никогда не терять сраного оптимизма: если так подумать, Баки рядом с ним кажется себе средоточением вселенского мрака и депрессии. Когда они с Земо возвращаются из чёртова контейнера номер четыре-шесть-ноль-ноль, Сэм окидывает их быстрым взглядом с дивана и просто говорит: чё-то вы помятые. И всё. Как будто никаких уточнений больше не требуется. Кто-то в этой комнате повесил зеркало во весь рост, и да, Баки реально помятый — словно какое-то время назад его волосы трепали жадной рукой, зарывались в них и тянули пальцами так, что хотелось сжимать зубы и шипеть. Земо с иголочки — непонятно, почему Сэм сказал «вы». Может быть, увидел что-то у Земо в глазах. Баки только морщится и молча идёт к столику с графинами виски из личных запасов Шэрон, наливает себе на два пальца (может быть, на три). Земо только молча приподнимает бровь: во взгляде, который он бросает на Баки, видится лёгкая подъёбка, и да, сейчас становится понятно, почему Сэм сказал «вы». Одежда его, как обычно, вылизана, словно не им недавно елозили по стенам разорванного изнутри помещения. Зато в глазах полный хаос. — Где Шэрон? — спрашивает он и не спеша расстёгивает перчатки, стягивает их с рук, начиная с мизинца. Баки быстро отводит взгляд, делает два больших глотка виски. Сэм почти не поворачивает голову, он весь ушёл в ноутбук, закинув ноги на угловой диван и откинувшись на подушки. — У неё встреча, сказала не отсвечивать, иначе завтра же выставит нас отсюда. — У вас славные друзья, — одобряет Земо, расслабленно располагаясь в ближайшем кресле и закидывая ногу на ногу, поддернув брючину. Повисает пауза, затем он любезно спрашивает: — Удалось что-нибудь выяснить? Наконец-то Сэм отрывается от экрана, бросает на Земо сложный и очень говорящий взгляд. — Нет, — говорит выразительно, глядя долго, не моргая. «Не лезь не в своё дело». Потом поворачивается к Баки. — А вам? — Нет, — коротко отвечает он. — Ну, кое-что любопытное мы всё же выяснили, — тут же протягивает Земо и моментально расплывается в довольной улыбке, когда напарывается на убийственный взгляд. — В контейнере был вибраниум, — уточняет он, улыбаясь и по-прежнему глядя Баки в глаза. — Значит, у Нэгиля связь с Вакандой. — Была, — зубасто огрызается Баки. — Теперь трудно будет его допросить. С твоей пулей в башке он не много расскажет. — К слову, его тела там тоже не было. Значит, в контейнере уже побывали до нас. Вероятно, Брокер послал своих падальщиков. — Взрыв мог разнести его тело на куски. — Там не было кусков. — Там было темно. — Я рассмотрел достаточно, Джеймс. Баки шумно выдыхает, сжимает челюсти. Он каждой клеткой своего тела чувствует, насколько сильно Земо нравится его дразнить. Насколько он балдеет, глядя, как заводится механизм убийцы в голове, как Баки натягивает поводок Зимнего Солдата и не позволяет ему начать убивать прямо здесь и сейчас. Они ведь в гостиной Шэрон, бога ради. Сэм, молча переводящий взгляд с одного на другого, приподнимает брови. — У вас точно всё нормально? — Да. — Баки залпом допивает виски, бряцает стаканом по железному столику и идёт в сторону гостевой с отведённым ему диваном. — Ты куда? — Спать, Сэм. Следующие несколько дней Земо преисполнен благодати. Он прекрасно видит, как Баки реагирует на него. На всё в нём. Каждый жест, каждый поворот головы, движение рук, мимика. Как он застёгивает пуговицы пальто, как массирует пальцами висок, как любезно улыбается Ожнеку, который снова прислуживает им в самолёте и хрипло частит что-то по-чешски. Земо отвечает не спеша, с привычной насмешкой в голосе. Баки не смотрит, сверлит взглядом иллюминатор и слушает, как похрапывает Сэм, устроившийся в дальней части салона. Баки во всём винит Мадрипур. Проклятая свалка с её проклятыми людьми, проклятым запахом, вызывающая лишь одну ассоциацию: «грязь и ебля». И речь вовсе не о чистом человеческом желании, а о похоти — истеричной, животной. Даже от чувств в этом гнилом городе несёт кислотой. Но взгляд от иллюминатора вскоре приходится оторвать, потому что Земо внезапно поднимается со своего места и подходит, садится прямо рядом, отклоняет голову назад — словно почувствовал и прилетел на яд, которым были пропитаны мысли Баки. — Мне не даёт покоя один вопрос, Джеймс, — тихо говорит он, с комфортом откидываясь на удобном кожаном сидении и слегка разводя колени, совсем не в его манере. Баки заставляет себя повернуть голову. Молча, хмуро, предупреждающе косится в ответ. Земо же смотрит, словно пытается выудить какой-то секрет; что-то, что Баки отчаянно желает утаить. И что-то находит: уголки губ вздрагивают в кошачьей улыбке. Он понижает голос: — Мой вопрос не об этом. Хотя то, о чём ты подумал, истязает меня уже несколько дней, но, полагаю, об этом нам стоит поговорить наедине. — Пошёл ты, — бросает Баки. Получается глухо, зло. Но отвернуться обратно к иллюминатору не выходит, Земо быстрым движением руки ловит его подбородок. Однажды он так уже делал. Тогда на них смотрела и сочилась жадной похотью Шелби. Сейчас на них не смотрит никто. Сэм в отрубе после таблетки Мелаксена, Ожнек, обслужив хозяина, всегда скрывается в подсобной комнатушке у кабины пилота, выбираясь оттуда перед самой посадкой — Баки каждый раз кажется, что до следующего приземления эта ходячая мумия не доживёт. — Я никогда его не слышал, — тихо произносит Земо, в ненавязчивом восхищении осматривая обращённое к нему лицо. — Но мне кажется, у тебя очень красивый смех, Джеймс. У Баки что-то тонко звенит в груди. Он сопит, приколачивает его тяжёлым, яростным взглядом к сидению. Нет. Нет, твою мать. Не смей. Земо на злость не реагирует — медленно моргает, слегка щурится, и его полуулыбку хочется содрать грубой наждачкой, месить кулаком, пока не покажется кость, пока зубы не посыпятся на пол, мешаясь с горячим, красным, тягучим, смешанным со слюной. Не навреди. Голос Рэйнор, вспыхнувший в сознании, огнём обжигает Зимнего Солдата — он смиренно обмирает, отключается, деактивируется. Уступает тело Баки. — И знаешь, почему я так думаю? Он сжимает челюсти и чувствует, как под кожей ходят желваки. Когда рожа Земо находится настолько близко, невозможно не вспоминать, как его язык одним мягким движением раздвигает губы, как вторгается в рот; невозможно не вспоминать, как трепетно эти руки обхватывают челюсть; и пахнет гарью, и пахнет совершённой ошибкой, и пахнет Земо — терпко и пряно. — Потому что я слышал, как ты стонешь, — шепчет он. — Твой смех должен быть таким же. Мягким и низким. Баки мертвеет в ту же секунду. Когда-то Стив бросился животом на гранату. Сейчас Баки кажется, что граната разорвалась под ним. — Заткнись, — рычит он, отводя голову, давая шанс съебать к хуям, прекратить играть в свои мадрипурские игры, но сучьи пальцы перехватывают снова — они твёрдые и горячие — и дёргают обратно к себе, к этому лицу, к этому запаху, к сумасшествию, огню. Баки сопротивляется: скалит зубы, рывком впивается в тёплое запястье живой рукой — кость не сломает, но вполне может сделать больно, если потребуется. Земо не требуется. У него свой мир, своя Вселенная. В этой Вселенной ему ничего не будет, если взять Баки за подбородок и наклонить голову, рассматривая его выражение лица. Если протянуть вторую ладонь и сильно, уверенно положить на бедро, втираясь в ткань подушечками пальцев, чувствуя, как под ними моментально напрягаются мышцы ноги. — Какого ты… — Баки дёргается, почти рычит, но Земо лишь приподнимает подбородок, неотрывно глядя в глаза, впитывая реакцию. Джинса плотная, а жар кожи проникает сквозь неё за несколько секунд. Ладонь ползёт вверх, не останавливается, не удерживает — просто гладит с мягким напором. Пальцы плотно ведут по внутреннему шву, поднимаются слишком быстро — Баки против воли вжимается в мягкую спинку лопатками, почти поднимает задницу с сидения, пытаясь уйти от прикосновения куда-то вверх, а Земо внезапно оказывается слишком близко, и его губы больше не улыбаются. — Ты думал об этом? — произносит так тихо, что часть слов остаётся только угадывать. — Ты думал, что почувствуешь, когда я коснусь тебя здесь? Баки матерится сквозь зубы. Потому что он не думал об этом. Он думал о его губах, о его языке, о том, как закатывались под веки его глаза, когда пальцы Баки сжимались под горячей челюстью, он ненавидел каждую мысль, но они бесконтрольно возвращались, стучали в голове в самые неподходящие моменты. Под пристальным взглядом Сэма, в яркой толпе Мадрипура, хаотично движущейся под дерущие биты, на гостевом диване посреди ночи. На полу — около него. Большой палец так близко к ширинке, что у Баки темнеет перед глазами. Горячая рука останавливается в нескольких дюймах от его члена — одновременно слишком близко и недостаточно, — и сейчас он может сделать что угодно: влепить Земо с кулака в рожу, сжать его шею вибраниумными пальцами и придушить, ухватить за шкирку и вышвырнуть из салона самолёта. Он сильнее, он это может. Но Баки только впивается взглядом в осточертевшие глаза перед собой: уже поплывшие, возбуждённо блестящие, лихорадочно впитывающие каждую противоречивую эмоцию. А потом выдыхает: — Сука. И грубо сминает его губы сам, в тот момент, когда блядская ладонь блядского Земо накрывает то блядское место, где в джинсах сходятся швы. Там, где сейчас так горячо и твёрдо. Баки во всём винит Мадрипур: он заразился сумасшествием в этом рассаднике порока, поэтому прямо сейчас его перетряхивает всем телом от ощущения, когда основание ладони Земо прижимается к его члену. Поцелуй получается смазанный по той же причине. И ещё потому, что Земо выдыхает ему в губы: — Боже… Прижимая ладонь сильнее, жадно разводя пальцы. — Какой ты… — Заткнись. Земо смотрит серьёзно, а потом расплывается в кривоватой улыбке. Баки никогда не думал, что его мозгу нужно всего несколько секунд, чтобы улететь, отключиться. Что тогда, в контейнере, что сейчас — он чувствует себя так, словно его подхватывает бурный поток и несёт к скалистому устью реки, где обязательно расшибёт о камни, но сначала… сначала будет это. Он может поклясться, что не управляет своим телом, когда подаётся бёдрами вперёд и вверх с той же жадностью, с которой Земо за секунду до этого задирает чёрную футболку до средины живота, расстёгивает чёрный ремень. Он звякает громко, ударяется тяжелой пряжкой о стенку, но даже этот звук не отрезвляет, — этого звука почти нет, — потому что буквально в следующее мгновение горячая рука обхватывает член Баки. Лицо Земо в паре сантиметров от глаз, отсюда не видно буквально ни хрена, кроме разбитого во всю радужку зрачка, и Баки шумно дышит приоткрытым ртом, вдавливая затылок в подголовник сидения, а Земо смотрит, смотрит-смотрит-смотрит на него, как ненормальный: на судорожно сведённые брови, на лихорадочные движения — Баки подаётся навстречу руке частыми рывками, от этих рывков вздрагивает всё его тело, и Земо вглядывается в выражение его лица с такой бешеной одержимостью, будто ещё никогда и никому не позволял так трахать свой кулак. Мысли мечутся, как стая оглушённых птиц. Этот проклятый город. Проклятый огонь, летящий по венам вместе с кровью. Проклятая сыворотка, делающая каждое прикосновение ярче, сильнее, больше. Проклятый… проклятый… Движения прекращаются всего на секунду; Баки пьяно смотрит, как проклятый Земо подносит руку к губам и влажно, широко проводит языком по раскрытой ладони — уже от одного этого зрелища можно спустить, но ладонь возвращается на член, и теперь она скользит — ослепляюще, невыносимо, — и губы Баки складываются так, словно он сейчас то ли зашипит, то ли выматерится в голос. Ему этого не позволяют. Земо выпускает его подбородок и мягко накрывает ладонью приоткрытый рот. Шепчет сорванно: — Господь свидетель, я ничего не хочу так… сильно, как услышать твои стоны, но сейчас мы не одни, — и в его глазах сожаление столь искреннее, что хочется отвести взгляд, уйти, спрятаться подальше. Не от сожаления, от честности. От того, как сбито его дыхание. От пугающей заботы в его глазах. От нежности в движениях его горячей ладони, которая выпускает влажный член и мягким, скользящим движением прижимает его к животу, оглаживая пресс, потирая ствол углублением на руке между указательным и большим пальцем, успокаивая, отсрочивая неизбежное, стремительно накатывающее, бьющее в позвоночнике. — Кто-то уже делал это для тебя? — тихо шепчет Земо. Его голос урчит ещё сильнее, чем всегда. Нет. Нет. Баки резко дёргает головой, высвобождаясь из-под ладони, выставляя нижнюю челюсть вперёд и часто дыша. Он смотрит молча, перед глазами собирается красный туман, а от того, что Земо читает в этом молчании «да», становится одновременно неописуемо хорошо и неожиданно больно. — Стив? — негромко спрашивает он со странной, пустой интонацией. Боль усиливается, сжимает сердце. Баки подаётся вперёд, выдыхает: — Да заткни ты уже свою пасть. Он не вспоминает Стива. Не вспоминает его голубые глаза, взъерошенные волосы, мягкую улыбку, сочувствующее пожатие плеча. Он даже моргать себе не позволяет, смотрит Земо в лицо, чтобы под веками не возник другой образ. Стив не имеет отношения ко всей этой грязи. Стив бы никогда… он бы никогда… не так. — Хм, — улыбка Земо слегка ломается, но он не отводит взгляд. Кивает. Потом снова обхватывает член, ведёт по нему кулаком, и Баки страшно смотреть вниз, но удержаться сложно: он смотрит и видит, как от кожи втянутого живота до головки тянутся прозрачные нитки-следы. Он смотрит на тонкие пальцы с выступающими суставами, на коротко подстриженные, ухоженные ногтевые пластины, на косточку запястья — тёплую, у Земо очень тёплые руки, — он смотрит, как сухожилия слегка ходят под кожей, пока он дрочит — Барон Заковии дрочит Баки Барнсу, — и лизать ладонь уже вовсе не обязательно, она и без того уже убийственно-мокрая, и этого слишком много для одного Баки. Он кончает, плотно зажмурившись и не издавая ни звука. Не слышит, как хрустит ручка сидения, в которую впился железной рукой, не слышит, что выдыхает ему на ухо Земо, не слышит гула самолёта и храпа Сэма, только жмурит глаза, вжавшись ртом и носом куда-то в скулу Земо, крупно вздрагивая всем телом, вдыхая его запах рывками, с удовольствием отмечая, что, сосредоточив в себе все пороки Мадрипура, он не взял у этого города ни одной ноты грязного, кокаинового смрада. От Земо пахнет Земо. Это его запах, от которого тело, потрясённое оргазмом, вздрагивает снова, и Баки почти беззвучно стонет. На этот раз ему не зажимают рот. Наоборот, Земо ведёт пальцами по затылку, подаётся ещё ближе, словно вслушивается в этот звук, словно запоминает его. Словно знает, что Баки не позволит всему этому повториться. Ведь Баки не позволит. Сэм просыпается через двадцать минут. Протирает глаза, проверяет звонки от Торреса, проверяет Баки и Земо — те сидят у разных иллюминаторов, отвернувшись друг от друга. Картина, привычная глазу. Он не спрашивает, что было, пока он спал, потому что, очевидно, не было ничего интересного. Ещё через десять минут из своей конуры вылезает Ожнек. Живой, отвлечённо думает Баки. Вот и славно. Ожнек лепечет по-чешски, что-то о «тэплэ шампанське» и «брызы пристанимэ», и Баки думает: какой же дурацкий язык. Он не смотрит на Земо до самого приземления. Кажется, он впервые по-настоящему смотрит ему в глаза только сейчас, стоя спиной к озеру и холодному ветру, лицом к каменному монолиту заковианского мемориала. Земо можно найти только в том случае, если Земо сам хочет, чтобы его нашли, поэтому сейчас он спокойно встречает взгляд Баки, мягко улыбается ему, глядя в глаза по ту сторону прицела наставленного на него пистолета. И Баки не знает, что сказать. Земо вздыхает и начинает разговор сам: — Жаль, что пришлось так скоро покинуть вашу компанию. — Сэм тоже расстроился, — прохладно отвечает Баки. — И Уокер. И правительство США. Ты многих людей успел расстроить, пока гостил у нас. Земо тихо смеётся, опускает голову, смотрит на красиво выложенную брусчатку. Потом поднимает взгляд. Спрашивает мягко, скользя взглядом по его лицу: — Ты с кем-то подрался, Джеймс? Баки вспоминает про рассеченную щитом переносицу. Хмурится и только выше поднимает оружие, целится теперь между глаз, а не между ключиц. Земо смотрит на него долго, в его глазах медленно умирает улыбка. Теперь он — воплощение усталости и спокойствия: таким его Баки никогда не видел. В тюрьме он был надменен и терпелив, в Риге — самоуверен и свободен, в Мадрипуре — хитёр и порочен. Сейчас же он измождён и смиренен. — Ты приехал убить меня. Вопрос вырывается сам собой: — Какого хрена ты сбежал? «От меня». Какого хрена ты сбежал от меня, — эта фраза жужжит на языке зло, жужжит и жжётся, как леденец с цианидом. Конечно, Баки не произносит её. Только сильнее сводит брови, когда Земо опускает руки в карманы брюк и вдыхает полной грудью, скользя взглядом по глади озера у него за спиной. — Знаешь, Джеймс, это иногда очень приятно… — он делает паузу, останавливается глазами на каменных лицах, высеченных в монументе. Добавляет совсем тихо: — Vozvrashenie na rodinu. И внутри почти ничего не отзывается. Почти не дёргает острой болью. Боль другая: тупая, тянущая, не имеющая к коду никакого отношения. Баки плотнее перехватывает рукоять пистолета. — Ты всё пересрал своим побегом. — Похоже на меня, не так ли? — Ты всё похерил, Земо. Всё могло сложиться иначе. — Могло, Джеймс. Могло. — Сюда идут Дора Милаж. Земо не удивляется, не впадает в ярость. Он даже не моргает. Только слегка качает головой и говорит: — Конечно. Их я тоже однажды расстроил. После они молчат, Земо переводит на него взгляд, смотрит долго, словно вспоминая что-то, потом неожиданно делает шаг ближе, будто на секунду случайно выпускает из рук собственную удавку. Почти касается дула щекой. — Прости, что не попрощался с тобой. Баки фыркает, насмешливо морщится. — Плевал я на твои прощания. — Я хотел тебя увидеть, но был уверен, что ты найдёшь меня сам. И ты не разочаровал меня, Джеймс. Никогда не разочаровываешь. Баки ничего не отвечает. Земо ни разу не посмотрел на оружие — только в глаза, словно пистолета не было вовсе. Словно для него здесь был только Баки. — Что ж. Видимо, мои дни сочтены? — говорит он, расправляя плечи. — Славно. Я рад, что это сделаешь ты. — Дора Милаж считают, что заберут тебя живым. — О, они недолго будут горевать, — миролюбиво улыбается Земо, а потом слегка разводит руки в стороны. — Прошу, Джеймс. Ни в чём себе не отказывай. Это приглашение повисает между ними, как гигантский маятник в часовом механизме. Баки отчаянно хочется думать, что Земо вздрогнет, если он сейчас спустит курок и пистолет щёлкнет холостым. Баки хочется думать, что Земо испугается хотя бы на секунду, потому что сейчас в его взгляде есть всё — кроме страха. Но он теряет шанс утолить своё любопытство. Земо следит за тем, как дуло опускается вниз. Поднимает взгляд на Баки — тот не смотрит в ответ. Отворачивает лицо. Ветер шевелит его волосы, несёт от озера запах леса и ряски. Барон Заковии почти озадачен, почти восхищён. — У тебя будут проблемы, — говорит он. — У меня всю жизнь проблемы, — холодно отвечает Баки. — А ты их только удваиваешь. — Ты разбиваешь мне сердце, Джеймс… — сокрушается Земо, прижимая узкие пальцы к груди. Они слегка дрожат — осознание этого придаёт сил и вызывает клокочущее ликование внутри. Баки слышит это «Дже-еймс-с», бросает на него короткий взгляд, а потом делает шаг назад. Говорит куда-то в сторону: — Если оно у тебя есть. И уходит, не оборачиваясь. Он убеждает себя, что ему плевать, где на этот раз Земо скроется от Ваканды. Плевать, даже если он встанет посреди этой площадки, сложит руки на груди и будет ждать Дора Милаж, вдыхая запахи своей родины и наслаждаясь последними часами на свободе. Плевать, если его схватят, если отправят, наконец-то, в Рафт (в этом случае Баки будет знать, где его найти, если вдруг им снова понадобится помощь преступника-подрывника-убийцы, конечно). И когда он слышит приближающиеся шаги, когда чувствует, как тонкие пальцы с выступающими суставами ловят его за локоть, ему всё ещё плевать. Когда Земо останавливает его, когда оказывается настолько близко, что от этой близости моментально перестаёт хватать воздуха… Он не делает ничего особенного: сжимает в кулак кожанку у Баки на груди, смотрит, вглядывается в лицо, в глаза, на рассечённую щитом переносицу, на плотно сжатые губы, слегка щурится и говорит: — У меня есть сердце, Джеймс. Осторожно разглаживает куртку по его плечам и говорит: — Но должен предупредить — если ты спасёшь мне жизнь ещё хотя бы раз, я подарю его тебе.