Я подарю его тебе

— You must have really looked up to Steve. But I realized something when I met him. The danger with people like him, America's Super Soldiers, is that we put them on pedestals. «The Falcon and The Winter Soldier»

О нём заговаривает Шэрон. Она делает это намеренно, после того, как рассказывает Сэму последние мадрипурские новости, а потом неожиданно просит передать трубку Баки. Просто, и без намёка на что-либо, от чего сердце может шарахнуть по рёбрам: «Барнс рядом?» Сэм бросает в его сторону взгляд, говорит: — Да, копается в лодочном насосе. Баки поднимает голову, выпрямляет спину, вытирает пальцы, перепачканные в мазуте, о кусок серой тряпки, перекинутый через плечо. Вопросительно хмурится, принимая старенький сэмов самсунг («Это Шэрон, просит тебя»), и говорит: — Привет, Шэрон, — зажимая мобильный плечом. — Он доставляет проблемы. Баки застывает на секунду — если честно, даже не сразу понимает, о чём речь и думает почему-то про Сэма, — а потом повисает многозначительная пауза и до него доходит. Баки моргает, прочищает горло. Оборачивается к наблюдающему Уилсону. Тот хмурится недовольно, как будто у всего мира вдруг появился от него большой секрет. — Я на секунду, — говорит Баки. — Давай быстрее, — ворчит тот, возвращаясь к старой схеме насоса на потертой бумаге с тёмными полосами на сгибах. — Проснётся Сара — нам жопа, надо заканчивать эту хреновину. Последней фразы Баки уже не слышит — поднимается по железным ступенькам на палубу, щурится на яркое утреннее солнце, идёт к капитанскому мостику. Просит Шэрон повторить и на ходу вытирает руки грязной тряпкой. — Ты меня услышал, Барнс. Он доставляет проблемы. Почему все твои друзья становятся моей головной болью? — Мои друзья? — Не прикидывайся, — раздражается она. — Этот заковианский мудак накрепко засел в Верхнем Городе, будто ему тут мёдом намазано. Он мешает бизнесу, такое меня не устраивает. Земо в Мадрипуре. Земо так… близко. Почему-то казалось, что он где-то в Сибири или вообще на французской полярной станции сраной Антарктиды… Хочется сглотнуть, но слюны во рту нет — наоборот, губы совсем сухие. Баки уставляется на себя в треснутое зеркало, приколоченное к балке рядом с чужими семейными фотками. Мелкая Сара задувает четыре свечи на торте, юный Сэм закидывает удочку в море, а чуть правее — отражение небритого лица Баки Барнса с широкой полоской машинного масла на вспотевшем лбу. — Мадрипур, значит, — говорит он, и получается на удивление ровно. Вразрез с застывающим после каждого удара сердцем. — Не нужно делать вид, что ты об этом не знал, — устало просит Шэрон. — Я уже устала злиться на вас с Уилсоном, но, похоже, вы — мой крест до конца жизни. Что ж, в этом я сама виновата… Баки почему-то вспоминает, как соединились в поцелуе их — Шэрон со Стивом, — губы. Он понятия не имеет, откуда берётся это воспоминание, почему в голове вообще возникает Стив. Может быть, из-за выбора слов: «крест до конца жизни». — В любом случае, хочу, чтобы ты знал — я не позволю ему мешать работе своих людей, — говорит она жёстко. — Этот гондон лишил меня сыворотки Нэгиля и большой суммы денег. Я с такими ребятами не дружу, я их убираю. — Почему ты говоришь об этом мне? — У вас, мальчики, своя история. Что-то мне подсказывает, что если кто и имеет на него какое-либо мизерное влияние, то явно не я и не Сэм. Баки не спрашивает, с чего бы ему помогать Шэрон решать проблемы Мадрипура, потому что, если быть честными, они Шэрон прилично задолжали, если уж называть вещи своими именами. Баки не спрашивает, когда выяснилось, что Земо в Мадрипуре и кто помог ему там осесть — это явно была не она. Ваканда молчит, а значит, даже они не в курсе, где последние два месяца скрывается заковианский Барон. Хотя, Дора Милаж вряд ли сделают Мадрипуру такое одолжение и снизойдут до посещения Верхнего города, дабы избавить его от очередного недостойного. Убери недостойных из Мадрипура — там останется всего парочка заезжих туристов. Если туристы вообще там выживают. Баки обещает себе никогда не возвращаться на этот помойный пиратский остров, но через двое неполных суток он уже идёт по людной улице, обходя хохочущих девиц в мини-юбках, при ярких губах и накладных ресницах, обходя мужиков в утяжелённых сталью кожаных куртках, глядящих друг на друга, как волки из чужой стаи, готовые впиться в глотку за своё место под солнцем. Баки готов поставить все имеющиеся деньги, что каждый из них вооружён — если не пистолетом, то ножом или заточкой. Витрины здесь низкие, но яркие, за стеклом некоторых из них извиваются в танце стриптизёрши: их тела покрыты маслом, неоновая подсветка ослепляет пурпурно-розовым, сапфирово-синим, лазурным и жёлтым — каждый из них отражается на оголённых телах и лицах проходящих мимо людей. Этот хаос грязен, но заразителен — взгляд сам цепляется за торчащие неприкрытые соски и блестящие ноги, за перекинутые через всю улицу рекламные щитки, завлекающе мигающие и переливающиеся анимацией. Музыка из одних заведений перетекает в долбящие биты открытых ночных клубов. Баки никогда не проходил по этим улицам днём. Есть ощущение, что с восходом солнца они вымирают, оставляя после ночной жизни только мусор, сбитый к бордюрам. Он не идёт к Шэрон, он идёт по адресу, который она скинула в сообщении. Никто его не знает в этом море людей, похожих друг на друга, которые не запомнят тебя, даже если подойти и двинуть кому-то по лицу. Здесь не запоминают никого — у этого города отсутствует память на лица. Что тут скажешь, если за пять с лишним лет никто, кроме пары доверенных человек, так и не понял, что Шэрон — ебучий Пауэр Брокер? Дрим Стрит оказывается практически на выезде из Верхнего города. Шлюха, у которой Баки уточняет, где находится нужное здание, сладко разулыбалась, сначала прочитав в его мобильном адрес, а потом — сосредоточив слегка плывущий взгляд на его лице. Глаза были явно обдолбанными, но цепкими и разборчивыми. — Какой ты красавчик, — пропела она ярко-синими губами, под стать волосам, касаясь рукава кожанки худыми пальцами. — Уверен, что тебе нужно в «Zefir»? Я могу сделать тебя счастливым почти бесплатно… — Не заинтересован, — цедит он и повторяет: — как туда пройти? — Настойчивый, славный тигрёнок, — умилённо протягивает она. Баки думает, с кем же ей приходится иметь дело ежедневно, если даже его мрачной роже девчонка готова бесстрашно улыбаться, едва ли не трепля по щеке и умилённо вздыхая. — Ты уже почти на месте, торопыга. Поверни направо за вон той вывеской в конце улицы, мимо не пройдёшь. — Благодарю, — бросает он, убирая мобильный в карман. — Но если вдруг передумаешь — я буду здесь. — Она сильнее сжимает пальцами рукав и подаётся вперёд. — Меня зовут Ноа. У кого угодно спроси — любой взрослый мальчик знает, где меня найти. Баки натянуто улыбается одними губами, а потом молча разжимает её пальцы, проходит мимо. Она недолго смотрит ему вслед и переключается на следующего клиента. За вывеской действительно узкая улица-аппендикс, и мимо «Zefir» действительно пройти невозможно. Он находится прямо в тупике — освещает элегантным образом неоновой девушки, дразняще покачивающей ногой, обе стороны переулка. Так снаружи выглядел любой американский стриптиз-клуб лет двадцать назад, в девяностые, только здесь на удивление тихо. Баки подходит, осматривает крошечный пятачок с парой прилегающих магазинов. Всё испачкано пудровым маревом розового неона, даже широкоплечий мужик быковатого вида, который и бровью не ведёт, когда Баки проходит мимо и дёргает на себя тяжёлую дверь. Хорошо освещённый коридор, увешанный изображениями полуодетых женщин, ведёт к длинной стойке, за которой дама неопределённого возраста с тщательно убранными назад распущенными волосами и спокойным достоинством во взгляде. — Приветствую вас в «Zefir». — Я ищу… Корфа, — обращается к ней Баки, ещё раз сверившись с эс-эм-эской от Шэрон: «Дрим Стрит 15, зайдёшь — спрашивай Корфа». — Бернард фон Шмизинг-Корф не говорил, что ожидает гостя, — мягко улыбается она. Баки едва не переспрашивает: «кто?», но вовремя берёт себя в руки. Дама смотрит внимательно, не моргая, и в ярком свете становятся видны тонкие морщины в уголках её глаз; почти болезненный, чопорный разворот плеч. На бейджике золотое теснение. «Мария». Мадрипурцы за версту чуют, когда их пытаются наебать, нужно вести себя естественно. Кем бы ни был этот Корф, он приведёт его к Земо, поэтому Баки отвечает, угрожающе понижая голос: — Я не по записи. — «Мария», видимо, замечает, что терпение гостя заканчивается, поэтому коротко прочищает горло и кивает: — Одну минутку, — после чего берётся за телефон. Баки не знает, с кем она говорит на чистом немецком, но минуты не проходит, а улыбка возвращается. — Извините за ожидание. Вас проводят. Она нажимает кнопку на аппарате внутренней связи, и через несколько секунд тяжёлая дверь в соседнее помещение открывается. Слух начинает глушить музыкой, появляется парень в деловом костюме. — Проводи господина к Бернарду фон Шмизинг-Корфу, — учтиво просит Мария. Парень понятливо кивает. Говорит: — Прошу за мной. Он терпеливо придерживает дверь, пока Баки медленно подходит, глядя на него напряжённо и недоверчиво. Сознание сосредотачивается на единственном вопросе: «Что я здесь делаю?» Только ответа на него не находится. Дрим Стрит слишком тихая по местным меркам, но за дверью в соседний зал Мадрипур возвращается: им окатывает с головы до ног. Снова клуб. Снова запах алкоголя и отдушки, куча занятых парочками диванчиков, ячейки комнат за блестящими хрустальными занавесками в пол, снова неон и движущиеся тела — как на отдельных подиумах с шестами, так и на общем танцполе. Пахнет сексом. Пахнет удовлетворением. Баки молча проходит мимо всей этой вакханалии за высокой фигурой, затянутой в деловой костюм. Они поднимаются по витой лестнице. Баки не может оторвать взгляд от мужских и женских тел, движущихся внизу, на танцполе. От завлекающего взгляда девушек, практически раздетых, сидящих у бара или за столиками. Одна из них ведёт здоровенного борова в кожаной куртке за руку в комнату, скрытую хрустальными занавесками. Нужно быть полным кретином, чтобы не понять, чем они собираются заниматься. Долбящие биты слышно даже в конце коридора на втором этаже. Здесь нет посетителей, стоит только пройти через дверь, закрытую под ключ-карту, и клуб снова превращается в хорошо освещённое помещение с парой светлых кожаных диванов, навороченной картиной на стене и коридором на несколько дверей. Парень в костюме останавливается у последней и слегка наклоняет голову в ненавязчивом поклоне, оставляя Баки одного, бросив короткое: «сэр». Баки мысленно клянётся себе, что если поиски Земо потребуют вовлечения ещё хотя бы одного человека, он развернётся и свалит отсюда, несмотря на то, что сердце привычно застывает после каждого удара то ли от ярости на этого мудака, то ли от предвкушения. Слуха снова на несколько секунд касается музыка — парень в костюме покидает второй этаж, и Баки остаётся один. Ему нужно не больше пары секунд. Земо можно найти только в том случае, если Земо сам хочет, чтобы его нашли, поэтому, закрывая за собой дверь, Баки не сдерживает трепещущей в груди волны ликования, замечая, что Земо следит за ним прямым взглядом, оперевшись задницей о рабочий стол и слегка наклонив голову набок. Он… действительно удивлён. Почти поражён. Баки заставляет себя не таращиться: просто закрывает дверь, разворачивается, равнодушно осматривает кабинет (и не видит его, сердце херачит так, что зрение отбивает, эту реакцию организма объяснить сложно). В последний раз они виделись в Заковии: между ними было дуло пистолета, между ними была целая куча недосказанных слов, которые уносил ветер, нагоняющий с озера запахи воды и леса. Это было два месяца назад — и за два месяца Баки удалось убедить себя, что вся эта херня, которую Земо заставил его пережить, все его обхаживания; взгляды; то, что случилось в сраном самолёте, пока спал Сэм, что всё это — обычное развлечение для богатого придурка с испорченным вкусом и слабостью к уродству. Этот говнюк — бывший учёный ГИДРЫ, в самом деле, глупо ждать от него сентиментальных геройств. Как и от бывшего Зимнего Солдата. Это, мать его, Мадрипур. Здесь таких, как Баки, целое море — на каждом шагу бывший убийца или калека с бионической конечностью. Каждого второго можно называть Зимним Солдатом. Вряд ли Барон Заковии заскучает в таком оживлённом месте. Баки осматривает чёртов кабинет и почему-то только сейчас думает: Земо ведь ни разу не выходил на связь. Ни разу, мать его. Баки каждый раз находил его сам, как мудак, помешанный на чужом внимании. Даже теперь, ненавидя себя за каждую из этих мыслей, Баки чувствует желание посмотреть вперёд. Не на ёбаные пейзажные картины в золотых рамках, не на панельные стены из тёмного дерева, не на окна за плотными бархатными шторами, а на Гельмута Земо, словно из целого мира остался только он, пристроившийся на краю стола и не сводящий с него гипнотических глаз. — Джеймс, — негромко произносит он с какой-то странной интонацией, и Баки сдаётся. Смотрит в ответ. Отмечает краем ума: он изменился. Ровно очерченная борода, напоминающая скорее сильно отросшую щетину, идёт ровной линией под заострившимися скулами и чётким контуром обрамляет рот. Под нижними веками густые тёмные росчерки усталости и недосыпа. Волосы слегка отросли, лежат непривычно — Земо заводит их назад, а не на пробор. Он, вроде, похудел — плечи чётче обозначились под чёрной водолазкой. Горловина плотно обхватывает шею, под руками и через торс проходит кожаный ремешок портупеи с закреплённой на боку пистолетной кобурой. Брюки всё так же подчёркивают сильные, скрещенные в щиколотках ноги. Фигура кажется гибкой и подвижной, хотя он не шевелится, почти не дышит. Мадрипурские клубные девки теперь точно проходу ему не дают. Плевать они хотели, сожрёт ли их эта акула — Баки уверен, что за ним готова пойти каждая, даже не задаваясь вопросом, сколько денег в его бумажнике, не выискивая никакие сигналы. А может быть, весь этот бред только кажется. Может быть, он просто отвык от Земо. Два сраных месяца прошло… Баки смотрит на него и чувствует, словно снова оказался в Бухаресте: потерянный, спасший жизнь тому, кого должен был убить, пытающийся восстановить фрагменты себя и не находящий ни одной причины оставаться здесь дольше. — Из дюжины вариантов, куда отправиться, ты выбрал эту помойку, — наконец говорит он. Земо растягивает губы в сложной улыбке. Взгляд жадно вылизывает лицо Баки. Он слегка качает головой, будто поверить не может, и повторяет: — Джеймс… «Дже-еймс-с». Проклятый голос ни на толику не изменился. Тот же, низко мурлычущий, ласкающий слух. Внутри окатывает жаром и сразу — холодом. Желания смешиваются в голове, не позволяют связно думать. Хочется отчаянно-неправильного: подойти ближе, встряхнуть за плечи, заорать в исхудавшее лицо: «выметайся из моей головы». Баки заставляет себя дышать спокойно, хмурит брови, складывает руки на груди. — Что это? — равнодушно бросает он. — Что за имя? Что за притон? Земо тихо хмыкает себе под нос, будто прекрасно знает, что происходит у Баки в голове. Но отвечает спокойно: — У меня было не так много вариантов, куда податься. А Бернард фон Шмизинг-Корф — немецкий барон, от его имени действует владелец этого заведения, который давненько мне задолжал. — Так ты мадрипурским притоном заправляешь… Теперь он негромко смеётся. Так знакомо, что печёт в грудине. — Господи, Джеймс, такие места давно никто не называет притонами. Это… клуб. Дом наслаждений. — Бордель. — Лупанар, — мягко исправляет, не меняя позы. — Знаешь… — Земо замолкает, слегка щуря глаза. Осматривает Баки с головы до ног. Почему-то теряет свою улыбку. Осматривает снова. Туго зашнурованные ботинки, штаны, глухо застёгнутую кожаную куртку. — Я так много думал, что тебе сказать при встрече, и… То, что только что пекло в груди, разгорается огнём, жжётся, как пожарище. — Заткнись, — рычит Баки. — Лучше заткнись. Земо застывает с приоткрытым ртом. Потом всё же закрывает его, но продолжает смотреть, будто перед ним возник человек, которого он искал уже много лет, а теперь, глядя на него вблизи, совершенно не знает, что делать. Баки ощущает неуверенное ликование: Земо растерян. Земо его не ждал. Земо его не ждал. Мысль повторяется, вертится по кругу: она не меняется, но внутри отчего-то становится больнее. «Так много думал, что даже не скинул сраную эс-эм-эску, Джеймс». Так это и бывает, Джеймс. Надо же, взрослый мужик, а сам не понимаешь столь очевидных вещей. Любой человек заменим. Любого человека может оказаться мало. И тебя тоже оказалось чертовски мало, Джеймс. Для войны, для победы. Для Стива, для… — Могу я… подойти к тебе? — Нет, — рычит он, неосознанно делая шаг назад, чувствуя, как живая рука сжимается в кулак. Зло выдыхает, заставляет себя расслабиться. Дышать и держать лицо. Не смей. Не показывай ему. Земо ещё пару секунд не двигается, потом кивает, отводя взгляд. Слегка хмурится, смотрит в сторону. Баки прочищает горло и слышит свой голос: — Шэрон сказала, ты доставляешь проблемы. — А ты приехал, чтобы помочь ей их решить? Какая похвальная дипломатичность, Джеймс. Вижу, на пути исправления ты делаешь большие успехи. Он… раздражён? Баки замолкает — и это не умиротворяющая тишина. Он смотрит на Земо так, словно готов сделать несколько шагов и свернуть ему шею — если бы не было так страшно оказаться рядом. Ощутить его запах, который здесь ощущается лишь отголоском, но Баки, как изголодавшая псина, распознаёт его даже на расстоянии. Земо как чувствует: одним движением отталкивается от стола, и сердце застывает, но он идёт в противоположную сторону, к небольшому закрытому бару, всем своим видом демонстрируя Баки свою непритязательность на его личное пространство; демонстрирует своё доверие — подставляя лопатки и не глядя через плечо. В повисшей тишине кабинета хорошо слышно скрип деревянной пробки, а затем тихий плеск, с которым виски наполняет бокалы. Баки ненавидит себя в тот момент, когда взгляд скользит по изгибу его спины и заднице — брюки на этом мудаке сидят точно так же, как раньше. До одури потрясающе. Мать твою. — Я лишь пытаюсь выжить в этом жестоком мире… — поясняет он негромко, отвлекая от рассматривания своего зада. Баки быстро отводит глаза. — А клиенты Шэрон отчего-то не находят общий язык с моими новыми друзьями. — Друзьями? Земо оборачивается. У него в руках два рокса виски. — «Гончие», — поясняет он, протягивая один на вытянутой руке. Между ним и Баки шагов восемь. Либо подойди сам, либо останешься без выпивки. Однозначно, здесь работает второй вариант. — «Гончие»… — отзывается он, саркастично изгибая губы. — Теперь и с наёмниками якшаешься. А что дальше? Торговля людьми? Земо улыбается чему-то — то ли предположению, то ли тому, что Баки не двигается с места, — и качает головой. Ставит его рокс на столик. Отпивает из своего. — Это подразделение военного образца, — произносит ровно. — Славные ребята, если знать, как работать с бывшим ЩИТом. Они мне помогают сохранять конфиденциальность на временной должности. Я ведь и сам военный. Мы между собой быстро находим общий язык… Земо обрывает сам себя, неожиданно смотрит прямо в глаза и протягивает, почти играючи растягивая слова, покачивая виски в пальцах: — Здесь, к слову, недалеко Филиппины... Хочешь, махнём в отпуск? Там меня вряд ли объявляли в розыск. Баки ошарашенно молчит. Хочется спросить: ты, блядь, в своём уме? Но он просто тяжело смотрит в ответ. Почему-то кажется, что, несмотря на внешнее насмешливое спокойствие, Земо внутри что-то болезненно гложет. Что на самом деле Земо испытывает раздражение, которое Баки не может для себя объяснить. — Не любишь Филиппины? — понимающе протягивает тот, наклоняя голову. — Тогда, может, Калимантан? Новая Гвинея? Зачем ты на самом деле приехал, Джеймс? Помочь Шэрон? Баки сжимает зубы и отвечает: — Да. — Потому что не может ответить иначе. Не может сказать: найти тебя, сука. Я приехал найти тебя и выяснить, какого чёрта ты всё это время был так близко; какого чёрта я из-за тебя чувствую себя так, словно меня наёбывали два месяца подряд. — Я тут по просьбе Шэрон. И хочу, чтобы ты прекратил, наконец, путаться у нас под ногами. Земо понимающе кивает головой, слегка поджимая губы. Снова смотрит: долго, очень долго, в глаза. Тишина густеет, как густеет воздух перед взрывом ядерной боеголовки, пока он, наконец, не опрокидывает остатки виски в рот, пока аккуратно не отставляет стакан, пока не делает медленный шаг вперёд. — Не стоило отпускать меня, Джеймс, раз уж теперь так злишься, что я жив. — Ты должен был свалить, а не мешаться, как… — Ты не задал мне направление. — Земо делает ещё шаг, и ещё шаг, пока до Баки не остаётся всего пара вдохов. — Признаться, я бы и не повиновался ему. Куда бы ты меня отправил, м? В Тибетское нагорье? Аравийское море? На остров Пасхи? — В Рафт, — тихо отвечает Баки. Кричать нет нужды: он так близко, что слышно, как Земо коротко, смешком, выдыхает. — Конечно, в Рафт. Вакандцы воспитали из тебя прилежного волчонка, Джеймс. — Его взгляд снова соскальзывает вниз, а потом медленно поднимается вверх по металлической руке, скрытой перчаткой и рукавом утеплённой кожанки. По плечу, по шее, по линии челюсти, до самых глаз. Почти прикосновением. И голос звучит ещё ниже обычного: — Чего же хочет наша подружка Шэрон Картер? — Прекрати шантажировать её клиентов. Шэрон обвиняют в сливе личной информации, клуб теряет деньги. — Какая глупость… Шэрон бы никогда так не поступила, — сокрушённо качает головой Земо. Его глаза полны пляшущих чертей. — Земо, — Баки не моргает, только угрожающе подаётся вперёд. Земо восхищённо замирает перед ним — то ли от сократившегося расстояния, то ли от того, как звучит из этих губ его имя. — Прекрати. Шантажировать. Её клиентов. — Хорошо. Раз ты так просишь, Джеймс. — Низкий шёпот опаляет лицо, проникает под кожу, мурашками расходится по шее, по лопаткам. От Земо прёт жаром, хотя в кабинете прохладно. — Так и быть, я больше не стану их шантажировать. И всё. Джеймс Бьюкенен Барнс за четверть минуты уладил проблемы, которые два месяца безуспешно пытался уладить Пауэр Брокер. Смрад наёбки выжигает органы чувств, но к нему примешивается тёрпкий, горячий, его запах. Знакомый, изученный до мелочей. Особенный, не похожий ни на один другой, узнаваемый из миллиона. Запах, который Баки судорожно ловил ртом на коже Земо, пока кончал в его кулак. — Ты ведь пиздишь, — еле слышно произносит он, вглядываясь в темнеющие глаза, будто Земо сейчас тоже вспоминает их полёт над индонезийским архипелагом. От этого взгляда завязываются узлы в лёгких. Голове становится чудовищно легко и убийственно тяжело одновременно. — Может быть, — отвечает Земо. И добавляет, понизив голос: — Не попробуешь — не узнаешь. Баки сам не понимает, в какой момент разговора опускает взгляд с едва прищуренных глаз на тонкие губы. Он не понимает ничего: ни почему ему хочется поднять руки и провести пальцами по этим заострившимся скулам; ни почему эта дурацкая борода-щетина, на вид ухоженная как у Старка (но, кажется, слишком жёсткая), так идёт этому надменному ебальнику; ни почему Земо настолько красив, мать его так. Он ведь таким не был. Он был… обычным. Обычный мужик с морщинами в углах глаз, слегка набрякшими от бессонных ночей веками, тонкими губами и неровным зубом в зоне улыбки. Когда от него начало так шторить? Когда Баки понял, что его член отзывается даже на воспоминание о том, как смотрят эти убийственные глаза или как он наклоняет набок свою башку? Но Господь милостив — прикасаться самому не приходится: Баки чувствует, как осторожная рука ложится ему на грудную клетку. Как узкие пальцы мягко разъезжаются по кожаной куртке, как остро режет сожалением, что змейка застёгнута. — Мне не хватало твоего голоса, — вдруг произносит Земо, и Баки всей душой надеется, что сердце дало перебой бесшумно. Что не оглушило Земо так же, как шибануло чередой шальных ударов в голову. — Я мечтал позвонить или написать, но не хотел подвергать тебя опасности. Господи, Джеймс, я соскучился… — голос падает, почти рычит. Пальцы сжимают кожанку, костяшки на руке Земо белеют, еле слышно скрипит куртка. Он держит себя в руках и в то же время почти осыпается внутренней дрожью Баки под ноги, а когда подаётся вперёд, едва-едва, бодая виском в висок, как огромная дикая кошка, волна жара прокатывает по позвоночнику с такой силой, будто вот-вот переломит хребет. Капитальный подрыв башки: он свихнулся, тронулся. Земо, блядь, поехал. Его слова, как отрава, несутся по венам, а он касается кончиком носа волос над ухом Баки, и, сука, не затыкается: выдыхает лихорадочно, словно в бреду: — И твой запах… просто меня убивает. Дышал бы им без перерыва… Боже, это тело создано, чтобы любоваться им, каждый раз… каждый раз, глядя на тебя, я думал только о том, как ты прижимал меня к стене в доках. Каким ты был горячим… прямо как сейчас. — Баки сглатывает и закрывает глаза, спасаясь темнотой, задыхаясь ею. Одержимость накрывает с головой следом, клокочет внутри, как второй пульс. Он чувствует, как ею горит лицо, как тело Земо — раскалённое тело — прижимается к нему спереди, как скула трётся о скулу и колет кожу щетиной, а хриплый, неровный голос замыкает мозговые цепочки, отключая сознание. — Я даже помню вкус твоего рта… вот, что ты сделал со мной, Джеймс. Я помню его, и вспоминаю каждый раз, когда… — Прекрати, — глухо выдыхает Баки. Он чувствует, как его трясёт, как футболка под курткой липнет к влажной спине. — Замолчи, Земо. Заткнись, мать твою. — Прости, — шепчет он, а потом обхватывает горячими ладонями его лицо. — Прости. Поцелуй будто не прекращался с тех пор, как в самолёте, между небом и водой, между спящим Сэмом и пилотом в кабине, Баки ощутил во рту этот грязный, порочный язык. Отчаянный стон Земо прошивает насквозь, почти разрывает внутренности. То, как стонет Барон Заковии – лучшее, что когда-либо слышал и чувствовал Баки. Лучше спасительных обезболивающих на ледяном медицинском столе ГИДРЫ. Лучше первого свободного вдоха, сделанного после взлома кода Зимнего Солдата. Лучше крепкого объятия Стива перед боем против общего врага. Земо стонет, словно ничего горячее, чем неловкий рот Баки, с ним больше никогда не произойдёт. Это третий их поцелуй (не то чтобы он считал), но Баки с ужасом понимает, что уже знает, как целуется Земо. Деликатно, слегка надавливая дрожащей рукой на подбородок, скользя кончиком языка по губам и млея, когда Баки — бывший Зимний Солдат, убийца в отставке, машина, созданная, чтобы дробить черепа — поддаётся его напору и приоткрывает рот. И этот момент — момент сломленного сопротивления — он особенно для него сладок. Баки никогда не признается себе в том же. Нервная, судорожная дрожь, проходящая по телу от осознания, что можно просто отключить мозг и подчиниться тому, кто готов тебя вести — она пьянит, на неё подсаживаешься, как все эти мадрипурские торчки. Сейчас он готов оправдать каждого. Каждый поцелуй Земо — смертельное оружие. В доках он ослепил и ошарашил, в самолёте — расплавил по чёртовому сидению. Сейчас же, колющий непривычной щетиной и мокрый, он попросту убивает. Особенно в тот момент, когда Земо на секунду отрывает рот от его рта и смотрит в глаза: потерянно, совсем не по-земовски, совсем не так, как смотрят бароны и короли всего ебучего мира. Совсем не так, как обычно люди смотрят на Баки; это вообще не то, к чему он привык за всю свою бесконечную, сука, жизнь. И это выносит мозг. Он с такой силой отпихивает Земо к столу, что тот врезается в столешницу, едва успевая подставить назад руки. Стол тяжёлый, как сатана, и всё равно от удара слегка едет по полу, оглушительно гремя крепкими ножками с железной ковкой. Что-то шумно падает, что-то продолжает падать вниз, словно перевернулся архив с документами, и теперь они вываливаются, колотя жёсткими папками о ковёр. Видимо, где-то тут стояла чашка, потому что в следующую секунду слышится звон битого стекла — Земо даже не оборачивается. Он тащит Баки к себе. Врезаться в его напряжённое, ждущее тело — это ёбаный рай, и Баки позволяет судорожно сорвать с себя куртку, путается железной рукой в рукаве, нетерпеливо рычит, позволяя Земо, хрипло рассмеявшемуся в поцелуй, помочь ему. — Тише, Джеймс… позволь. Руки у него нежные. Баки бы никогда не подумал, что они могут прикасаться именно так — эти пальцы могут собрать бомбу, которая уничтожит ООН, или начертить наступательную схему на территориальной карте противника, — но не сейчас. Сейчас они отбрасывают тяжёлую кожанку в сторону и осторожно, почти трепетно достают футболку из-под ремня штанов. Земо разрывает поцелуй, и Баки, задыхаясь, смотрит, как он наблюдает за движением собственных пальцев. Как под этим зачарованным взглядом медленно обнажается тело. Тело Зимнего Солдата. Баки знает этого урода до мельчайших деталей, до последнего шрама, и сейчас, когда Земо ведёт чёрную ткань вверх, касаясь ладонями боков, становится не по себе. Моментально появляется желание отвернуться. Баки не успевает подумать — рука сама сжимается на запястье Земо, обездвиживая, застывая. Земо поднимает глаза. Зрачки у него, как у мертвеца — во всю радужку. — Ты не представляешь, насколько прекрасен, Джеймс, — тихо произносит он, и эти слова отзываются в животе, в печени, в голове, в члене — горят, как лекарство, вылитое на открытую рану. — Позволь мне… — Нет, — хрипит он. Он не может. Он никогда не сможет. Земо смотрит ему в лицо, и острое сожаление печёт почти так же, как до этого обожгли слова. Баки готов к тому, что он уберёт руки, что отстранится, потому что — даже Земо не может быть настолько болен, его не может заводить чёртово чудовище. Но он только еле заметно кивает и говорит: — Хорошо. Коротко облизывает губы и говорит: — Прости. А потом осторожно, не закрывая глаз, тянется к его рту. Баки отвечает на мягкий поцелуй несмело, тоже не опуская веки, хмуро глядя в ответ. Земо улыбается краем губ, смещается, выцеловывает линию челюсти, мягко прихватывая кожу губами, шепчет: — Всё хорошо. С тобой хорошо… Эта сука никогда не затыкается. От того, как срывается голос Земо, от его слов Баки кажется, что у него сейчас подогнутся колени, поэтому — только поэтому — он наклоняется вперёд, упираясь в стол обеими ладонями, вынуждая Земо сесть глубже, слегка разводя бёдра, подпуская его тело ближе к себе. Почти вплотную. Так, как хотелось уже очень давно. Так, как бессчётное количество раз за последние два месяца представлял себе Баки, лёжа ночью в постели гостиничного номера и судорожно вдалбливаясь в свою живую руку, закусив край подушки, изминая содрогающимся телом простыни, представляя, представляя, представляя… Сейчас представлять нечего. Сейчас поцелуй получается глубоким, мокрым, и Баки сам не осознаёт, когда фиксирует руками бёдра Земо, чтобы можно было сладко, почти болезненно податься к нему навстречу, и от ощущения трения о чужой горячий член, обтянутый брючной ширинкой, мутнеет перед глазами. Земо впивается рукой в его волосы, сильно сжимает их в кулак, издаёт низкий горловой звук, от которого Баки снова подаётся к нему навстречу. И снова. И снова — так, что Земо проезжает ещё с десяток сантиметров вверх по столу. — Погоди, погоди… — сорванно частит он. — Погоди, Джеймс. Его руки расстёгивают ремень Баки и тугие пуговицы на штанах за три секунды. Может быть, за четыре. Этот скилл вызывает в грудной клетке что-то, слабо напоминающее болезненное раздражение, как лёгкий укол. Что-то… инородное. Баки заставляет себя откинуть посторонние мысли. Ему плевать, на ком Земо тренировался расстёгивать чужие штаны в такой позе. Ему плевать, ясно? Он не может об этом думать. Не сейчас, когда приходится задержать дыхание, пока Земо любовно проводит кончиками пальцев по его твёрдому члену, пока осторожно ласкает его, даже толком не сжимая, доводя до судороги в ногах этими едва ощутимыми прикосновениями. Пока откровенно любуется выражением лица Баки, и это так стыдно, что жжёт до самого спинного мозга, но отвести глаза всё равно не получается. Нужно смотреть. Нужно смотреть. А потом Земо расстёгивает свои брюки, и Баки задыхается воздухом, потому что его член — это тоже ёбаный рай. Ровный и тёмный, вздрагивающий в такт ударам сердца, блестящий мокрой головкой в раскрытой ширинке деловых брюк. Это зрелище едва не доводит его до края. Баки не знает, чего от него ждут, он не успевает даже скрыть свою растерянность, но этого и не нужно, потому что Земо привлекает его к себе, жадно впивается кусачими поцелуями в губы: одним, вторым, третьим, — а потом придвигается ближе, обхватывает коленями его бёдра и сжимает оба члена своим кулаком. Баки выстанывает ему в рот дрожащее: «блядь» ещё до того, как Земо начинает двигать ладонью, вернув вторую руку на его затылок, и ощущение времени теряется. Оно рассыпается вместе со всем кабинетом, с этим притоном, со сраной «Марией», сраным Мадрипуром, целым миром за пределами разгромлённого, перекошенного стола. Баки чувствует, как живая рука сжимается на пояснице Земо, как наматывает его водолазку на кулак, как судорожно притягивает его тело ближе к себе. Он чувствует, как ускоряются движения проклятой ладони, как в висках, в глотке и в яйцах начинает давить оргазмом, как запах Земо травит его лёгкие, как пальцы Земо впиваются в его волосы, а глаза Земо не отрываются от его глаз. — Так хорошо? — беззвучно выдыхают его тонкие губы. — Тебе хорошо?.. И Баки просто не успевает ответить. Он сжимает зубы, жмурит глаза и кончает — так, как это бывает, когда давно хотелось, — раскачиваясь всем телом и длинно зарычав, как животное в гоне. Оргазм бесконечно долгий, Баки дрожит, утыкается мокрым лбом во влажную шею Земо, словно сдаваясь, словно выкидывая белый флаг, глядя, как под веками диким хаосом пляшет неон: пурпурно-розовый, сапфирово-синий, лазурный и жёлтый... а через секунду Земо сильно стискивает горячими пальцами шею Баки и следует за ним. — Чего уставился? На эту намеренную грубость Земо беззлобно фыркает себе под нос, ухмыляясь одной стороной рта. Они не поставили стол на место, они не подняли упавшие папки и не собрали осколки чашек, раскиданные по ковру. Всё, что сделал Земо — застегнул свою ширинку. А теперь сидит на столе, глядя, как Баки, стратегически отступивший в другую часть кабинета, скованно натягивает на плечи свою кожанку. Можно поклясться, Земо от этого вида в полном кайфе. Он даже не обращает внимания на то, что вся его чёрная водолазка в потёках спермы до самых ключиц. Он вообще ни на что не обращает внимания. Кроме Баки. И это, блядь, какой-то новый уровень порнухи даже для Мадрипура. — Думаю, как к тебе подступиться, — говорит с той же улыбкой. Баки оборачивается через плечо и не улыбается. Судя по выражению лица, Земо уже ждёт какого-нибудь грубого, отборного дерьма, но Баки сухо бросает: — Не стоит, — и резко застёгивает кожанку. Не худший вариант ответа. Земо опускает уголки губ, но он слишком расслаблен и затрахан, чтобы казаться по-настоящему расстроенным. Он сейчас не похож на Барона Заковии. Он… растрёпан, у него на шее несколько крупных засосов. Засосов Баки. От этой мысли прёт чем-то интимным и лихорадочным. Он тут же хмурится сильнее, отводя взгляд. — По поводу Шэрон, — говорит в сторону двери, — я не шутил. — Я тоже, Джеймс, — мягко отзывается Земо и, сука, снова расцветает улыбкой. — Не попробуешь — не узнаешь.