Чувство ETERY

Казалось, Хрустальный вымер. А нет. Просто замер. В ауфтакте перед звучанием нового сезона. Такое оно время после Новогорска, но перед привычным перпетуум мобиле белкиного колеса. Сережа шел по коридору и лениво думал мысль — куда присобачить этот короткий промежуток времени, а для тех, кто занят работой, как он — и вовсе безвременья. На полноценный отпуск — не потянет. А неполноценный? Недокруты плохи как в прыжках, так и в отпусках. Из раздумий вывело какое-то шевеление в белкином кабинете. Какие-то странные звуки. Он-то ясно чего здесь. Вчера праздновали возвращение с базы в дом Хрустальный, да так, что всех развезло. Такси развезло по домам. А все документы на машину и на его личную личность остались здесь. По крайней мере, Сережа надеялся, что здесь. Так как их с врачом такси до дома так и не довезло, а трансфернуло в один неплохой бар. Врач его убедил, что в тот данный момент, бар — это то, что доктор прописал. Спорить с медицинским светилом не было ни желания ни силы воли, воспитуемой более чем месячным алкоцелибатом Новогорска. Документы были счастливо найдены, а лицо с фотографий этих аусвайсов, счастливо улыбнутое завеяло в сторону кабинета начальницы. Так что же там за звуки такие? Странные. Воры? Искали в чашке с клюквой легендарные американские грибы Тутберидзе, не нашли и теперь голосят? Сама Этери вчера решительно дала понять, что на этот короткий период исчезает со всех радаров. Отделавшись лаконичным — овчинке выделка нужна. Все прекрасно поняли самоиронию старшего тренера и даже по-нетрезвому вчера с врачом и, примкнувшим к ним массажистом, обсуждали какие превращения их ожидают после. Из видимых обычным смертным и невидимых. По невидимым их проинструктировал массажист. На два размера в прошлом году — заявил авторитетно. Он регулярно разминал спину Этери и свои бессовестные мысли по ее поводу. И спины и Этери. Это только наивная незабудка-тренер считала массажмена профессионалом без определенного на работе пола и либидо, по своему подобию практически. До появления Дани. Сам себя массажист считал уникальным мужчиной с доступом к уникальному телу. Решительно открывая дверь, Сережа ожидал увидеть в кабинете кого угодно только не ее — прыгучую, с пытливыми глазами темных бусин, задорную, неутомимую, делающую запасы впрок из фигуристов, уже порыжевшую — оттого еще более походившую на своего зоопрототипа — белку.  Белка не прыгала-скакала. Белка рыдала. Вголосину. Он не ошибся. Это были именно эти звуки. Внутреннее Сережино «твоюмать» по эмоциональной амплитуде было сравнимо с тем, которым он обложил танки в 1991 на Садовом. Был такой же шок от разрушения картины, построенной по всем законам мироздания. Приблизившись он понял, что спровоцировало рухнувший мир. На столе лежал телефон. В телефоне открыто фото. Задорный парень с голым торсом и слабоодетой девушкой в обнимку. — Иди ко мне. И он ее подняв из-за стола, крепко обнял. Слишком худое тельце, без привычного ледового утепления, сотрясалось от рыданий на его, по контрасту, мощном плече. Все в ней было слишком — слишком худые косточки под одеждой, слишком высокие цели и результаты в их достижении, слишком яркие эмоции. И слишком большая была у него любовь к ней. Глубокая. Они были из одного теста. Поэтому так удачно и слепились в работе. Они были из одного теста. Поэтому их слишком глубокие чувства никто не видел и не имел права о них знать. Сережа сегодня узнал. Случайно. Узнал, как она плачет. Таких знаний он точно не жаждал. Он ей ничего не говорил. Просто гладил по голове. А она продолжала всхлипывать. Плотину прорвало. Этери специально ушла из дому, чтобы никто ее не видел. И что важно — не слышал. Неизвестно как белки, их судьба мало заботит окружающих, а кошки всегда убегают умирать куда-то далеко, где их никто не видит. Эта большая кошка не стала исключением — она чувствовала, как у нее внутри всё умирает — вера в людей, их слова, доверие и способность открыться другому человеку. Не могла только умереть любовь. Как она не стремилась ее убить. Любила она этого одновременно такого умного и такого глупого, такого нежного-чуткого и, в то же время, такого бессердечного, способного бесжалостно перечеркнуть свои слова, взять их обратно. — «Ты у меня одна. У нас все по-настоящему». Зачем он это говорит мне ..... а потом везет отдыхать на море ее? А сколько того, что он не говорит, а только смотрит… я же вижу… — И я вижу… — Тогда почему всё так? — Знаешь…был бы я он… я бы отвез на море только тебя. Отвез и никогда бы не вернул обратно..... Никому бы не показывал… Мы бы там поселились навсегда… — А как же лед? — то ли всхлипнула, то ли икнула Этери. — А зимой море замерзнет и будет нам с тобой лед. — А как же жить без работы? … до зимы… там далеко … — Я буду рыбачить. Тем и прокормимся. У меня, говорят, это неплохо получается… управляться с удочкой Этери уже перестала рыдать, только шмыгала носом. — А я? — А ты будешь просто красивая. Стоять на берегу. Верить в меня и мой улов. Держать за руки перед походом к лунке. Держать чехлы от удочек. —  Да … держать чехлы, пока другие делом заняты — хмыкнула уже на улыбке она  — наверное так со стороны и выглядит то, чем я занимаюсь. — Ты ж красивая. И снаружи. И внутри. А красивые для того и созданы, чтобы светить. Won't you shine a little light In your own backyard — Свети, Этери. Нельзя гаснуть. Ты освещаешь путь многим. Две линии жизни подошли так близко друг к другу. Уникальный парад планет, который из-за внезапной аномальности осадков, мог произойти один раз в жизни. Мог. Он ее крепко обнял. И поцеловал в висок. По-братски. Ведь параллельные линии не пересекаются. Так будет правильно.