Капли и комья

Век — Музыкантом побыл, больше не хочу! В следующем веке планирую стать каким-нибудь императором. Рихард мягкими движениями смывал макияж. Стрелки, бронзатор… Морщины на лице и шее. Через десять минут это был уже привычный Рих: вечно двадцатипятилетний, вынужденный прибавлять себе возраст хитрыми уловками. — В этом веке все монаршие особы фиктивные. Не думаю, что что-то поменяется. Я вот хочу каким-нибудь астронавтом стать, — Шнайдер мечтательно потянулся, воображая себе космические просторы. — Значит, осную империю. Галактическую. Рихард потрогал языком заострившийся клык — слишком много прошло времени с последней кормежки. — Застолбишь мне местечко военачальника своего звездного флота? — Конечно, солнышко. Шнайдер довольно, клыкасто рассмеялся. Увечья — Капрал, он… Рихард оттолкнул солдата, пробираясь по окопу дальше. Тонкий слух терзали громоподобные пушечные выстрелы, на плечи сыпались острые комья земли. Воздух пах морозом и кровью. И что дернуло его остаться? Он мог спокойно улететь куда-нибудь, где его бы не нашли, оставить войну далеко позади, там, где она бы его не достала. Она и кровь. Но почему-то он согласился. А сейчас его рота оказалась в западне и медленно погибала. Нос резанул знакомый запах. Удушающий, насыщенный, сладкий. Рихард даже замедлился, сбился с шага. В голове промелькнула горькая мысль: запах слишком насыщенный. Это не к добру. — Капрал!.. Очередной трясущийся и грязный солдат подскочил на ноги, едва завидев его, но Рихард жестом отбросил в сторону формальности. Укрытый тяжелым плащом, на нескольких мешках с пайком лежал Кристоф. Бледный, он смотрел в небо пустеющими глазами. Запах крови стал невыносимым. Рихард крепко зажмурился. Он не мог поверить в происходящее. Его лучший гренадер и друг сейчас лежал и мучительно умирал. Жизнь по капле покидала его тело, и холодеющая кровь не могла отогреть мерзлую землю. Рихард осторожно присел на корточки, приподнял край плаща. В темноте вместо ног было видно две культи, кое-как завернутые в обрывки окровавленных брюк. — Я говорил ему не ходить туда… Говорил!.. — трясущимися губами все бормотал и бормотал солдат рядом. Пытался напоить Кристофа водой из своей фляги — безрезультатно. Та полилась мимо бледных красивых губ, и Кристоф тихо застонал, когда струйка коснулась остатков его уха и запекшейся у виска кожи. — Оставь это! — жестким тоном приказал Рихард, не желая слышать боль в знакомом голосе. Тяжелые размышления валунами ворочались в голове. Рихард не знал, что ему делать. В горле горчило из-за понимания, что он может сделать что-то, но не может знать, чем это что-то обернется. Запах крови окутывал, лишал воли и четкости осознания. — Ему не это нужно выпить, — а затем сразу, пока солдат не успел заинтересоваться странной фразой, — здесь был еще кто-то, кроме вас? В ответ только отрицательное мотание головой. Напуган. Ну да. Чувствует или уже заметно? Впрочем, плевать. На одной руке отсутствовала кисть, Рихард тут же взял Кристофа за другую, стараясь не прислушиваться к стонам. Прохладная кожа поддалась с легкостью, отозвалась вкусами душной грязи, застарелого горького пота, сладкой густеющей крови… Рихард провел по двум аккуратным ранам языком, впуская в кровоток больше своей слюны. Дернуть ближе бедолагу было куда проще, чем осознавать, что собрался сделать с лучшим другом. Солдат даже не успел вскинуть руки, обмяк сразу, как клыки погрузились в сонную артерию. Захрипел, но и это быстро прекратилось. Кровь была дрянной, бедной, но другой поблизости не было. Набирая ее полный рот, Рихард затем приникал к бледным губам, по капле вливая соленую жидкость Кристофу в рот. Массировал белое тонкое горло, чтобы протолкнуть дальше в пищевод, гладил по прокушенному запястью, уговаривая побыть послушным мальчиком. После нескольких порций, когда белые губы были уже алыми, отбросив в сторону бездыханное тело, Рихард без особых усилий взвалил Кристофа на плечи и, сориентировавшись, как собака поведя носом по ветру, быстро направился куда-то вдаль от взрывов и криков, двигаясь смазанной тенью. Могилы — И охота тебе тут мокнуть? Рихард, как всегда, двигался совершенно бесшумно. Нет, если была необходимость — он топал, сопел, шуршал одеждой и скрипел ботинками. Если была необходимость, Рихард умел быть почти как человек. Но в моменты, когда не надо было играть роль и когда от маски можно было избавиться, сразу проявлялись все его привычки. Тишина, легкость, сладковатый запах прелой листы. Или тлена. Шнайдер дернул уголком губ в намеке на грустную улыбку. Он давно уже не знал, каково это — падающие на лицо холодные капли дождя. Или теплые лучи солнца. Мягкие снежинки. Колкий песок. Все забылось и стерлось за ненадобностью и давностью лет. Осталось только раздражение на бледной коже от яркого света, тонкое обоняние. Едва заметные белые ниточки шрамов на коленях и правой кисти. Он рассеяно потер запястье пальцами, вслушиваясь в тихий скрип тонких кожаных перчаток. Иногда ему казалось, что руки снова нет, что вместо нее опять — осколок кости и ошметки кожи, свисающие окровавленной бахромой пыльных шторных кистей. Рихард не ждал ответа на вопрос. Видимо, просто не захотел торчать тут в полной тишине. Хотя тишина звучала убаюкивающе. Такая бывает только на кладбищах. Особенно старых, где большая часть могил уже давно забыта и прячется среди травы, крошится под тонкими усиками дикого винограда и назойливого плюща. Именно такую сейчас они рассматривали вдвоем, остановившись будто случайно, в праздном любопытстве. Выщербленный временем камень, потемневшая плита, сколы, едва различаемые надписи, выдавленные в толстом слое гранита. 1895 — 1914 Та зима была лютой. С воем и яростью она швыряла в низенькие, черные от грязи окна лесной заимки снег и ветер, пронзала стужей до самых костей, игнорируя жарко натопленную печь. Или это была не зима? — Не охота. Ноги сами привели, — поняв, что молчание — даже такое уютное — затянулось, глухо откликнулся Шнайдер, дернув плечом. Кожей он чувствовал внимательный взгляд. Этот взгляд получалось ощущать всегда. Этот взгляд отпечатался на самой подкорке. Долгое время он был единственным, что Шнайдер видел и помнил: серые глаза с затаившейся в них грустью, с горящими на свету углем зрачками. Они вели его сквозь тьму, не позволяя упасть в нее, они были единственным, что связывало его… Со всем. — Ну тогда давай и на мою сходим. Рихард придвинулся ближе. Сильнее запахло его парфюмом, с руки потянули перчатку, кожи коснулись пальцы — Шнайдер хотел ощущать их раскаленными. — Сходим, — он улыбнулся, наслаждаясь прикосновением, позволяя Рихарду привлечь себя еще ближе, вжимаясь самостоятельно в мокрую ткань чужого пальто носом. — Просто подумалось тут… Что не только на свою смотреть придется. Рихард не ответил — лишь пахнул понятливой горечью в ответ, вплетая в волосы пальцы. На могильной плите было выбито незатейливым шрифтом «Кристоф Шнайдер».