Любовь со вкусом черничных сигарет

Грубила всем учителям, Разрисовала стены Своим неровным почерком, Зато живым. С ясно-голубого неба медленно падал снег, кружился на ветру и тонким слоем покрывал асфальт. Наверное, к ночи все вокруг будет белым. Гермиона оторвала взгляд от окна и вновь уставилась в учебник, буквы расплывались, и девушка то и дело прикрывала рот, зевая снова и снова. Если бы год назад ей кто-то сказал, что она будет засыпать на уроках, помирая от скуки, то этот несчастный без промедления получил бы толстой книгой по голове. Но вот Белла в очередной раз легонько толкает подругу, которая вновь надолго закрыла глаза. Брюнетка и сама бы не прочь уснуть, но голос Амбридж напоминает скрип дверных петель, а под такую мелодию спать не очень-то приятно. В классе чуть ли не каждую минуту раздается чей-то страдальческий вздох. Стрелка настенных часов, на которую устремлены взгляды каждого ученика в кабинете, будто бы и вовсе замерла: настолько медленно тянется время. Наверное, так и выглядит ад на земле – бесконечно нудные уроки обществоведения и мелькающее перед глазами ярко-розовое пятно. Гермиона с трудом сдерживалась, дабы и дальше сидеть ровно, а не развалиться на парте, как это сделали почти все ее одноклассники. Когда до конца урока оставалось минут пять, атмосфера в кабинете резко начала меняться. Вначале просто зашуршали тетради, заерзали молнии сумок и пеналов, а после послышался недовольный шепот, что волной прокатился по классу с задних парт и все нарастал. Гермиона даже не поняла, что произошло, ведь даже отчасти не слушала россказни учительницы. И только девушка наклонилась к Белле, чтобы спросить, какого черта вообще случилось, как брюнетка вскочила со своего места и заговорила, абсолютно не сдерживая голоса: – Вы вообще помните, когда у нас следующий урок? В кабинете моментально воцарилась тишина, тридцать пар глаз уставились на Блэк. Плечи миссис Амбридж тут же напряглись, и она медленно развернулась к ученице, что посмела повысить на нее голос. – И когда же он? – все тем же приторно-сладким голосочком спросила она. – Завтра, – коротко ответила Белла, вздернув подбородок. – Не понимаю, в чем ваша проблема, – учительница сцепила руки на груди с такой силой, что кончики ее пальцев побелели, но говорила она по-прежнему спокойно. – Давайте я процитирую, – вежливая улыбка девушки отчасти даже пугала, – полноценный доклад, включающий вступление, мини-исследование и эссе, восемь тем на выбор, минимум двадцать страниц, – она оторвала взгляд от тетради, где было записано домашнее задание, и вновь посмотрела на Амбридж, с нажимом произнеся, – от руки. Наверное, это было впервые за полгода, когда Гермиона пожалела, что отключалась от всего внешнего мира, как только входила в кабинет обществоведения. Черт, да эта карга окончательно из ума выжила! – Уверена, вы справитесь, – спустя какое-то время молчания сказала учительница, улыбка на ее лице дрогнула от плохо скрываемого раздражения. – Иначе вы зря поступили в эту школу. – Или же это вы зря пришли сюда преподавать. Удивленный, но явно довольный гул вновь нарастал, кто-то даже свистнул, из-за чего на лице Амбридж тут же заиграли желваки. Гермиона же глупо уставилась на свою подругу. Беллатрикс, конечно, всегда была импульсивной, но чтоб настолько… – Что ты творишь? – прошептала она брюнетке, мягко схватив ее за руку. Белла не ответила, лишь продолжила и дальше буравить взглядом учительницу. Молчанка затянулась, но вот миссис Амбридж стала медленно подходить к парте девушек. Беллатрикс не шевелилась и по-прежнему «вежливо» улыбалась. Прозвеневший звонок заглушил слова учительницы, и лишь две ученицы смогли услышать, что она прошипела: – Думаешь, перевелась в другую школу, и теперь никто не узнает о твоей репутации? – и быстро зашагала прочь из кабинета, будто бы ничего и вовсе не произошло. – Что она имела в виду? – Гермиона посмотрела на свою подругу, но ее лицо буквально ничего не выражало, словно Белла в одно мгновение превратилась в статую, вытесанную из камня. Девушке стало не по себе от ее стеклянного взгляда. Но вот брюнетка моргнула, потом еще раз, а после улыбнулась – почти – искренне: – Это долгая история. – Расскажешь? – она наклонила голову, заглядывая в черные глаза, будто пыталась проникнуть в самую душу, исследовать самые темные ее уголки. – Пожалуйста. – Как-нибудь позже, – Белла сжала руку подруги, тем самым давая обещание, что этот разговор действительно состоится. – А теперь пошли, – ее губы растянулись в хищном оскале, – у нас есть еще одно незавершенное дельце. Гермиона даже спросить ничего не успела, как брюнетка наскоро собрала их вещи и вылетела из кабинета, утягивая опешившую подругу за собой. Пробравшись через толпу школьников, они свернули на лестницу и стали подниматься. – Куда мы? – отличница уже ничего не понимала. Верхний этаж школы был закрыт на ремонт, но именно туда ее вела Белла, злобно пыхтя и почти срываясь на бег. – К доске правосудия, – ответила она, только вот Гермионе это абсолютно ни о чем не говорило. А потом они остановились у двери, ведущей на чердак, и девушка увидела. Ее брови медленно поползли вверх от нескрываемого удивления. Все стены вокруг черной металлической двери были исписаны в точности как лифтовые кабины в старых многоэтажках. Все это «народное творчество» было неоднократно замазано, наверное, стены здесь белили буквально каждый год. Чего здесь только не было! И обычные кривые цветочки, и односложные ругательства, и гневные послания в десять и более строк. Гермиона снова перевела взгляд на подругу: Белла уже вовсю что-то старательно выводила зеленым маркером, ей оставалось только кончик языка высунуть от усердия. Вскоре уже можно было прочесть аккуратную, но довольно крупную надпись, что гласила коронное: «Амбридж – старая рапуха». Повозившись еще немного, брюнетка закрыла маркер и даже сфотографировала свой шедевр, наверняка, намереваясь отправить снимок всему классу. – Милый лягушонок, – не удержалась от комментария Гермиона. Лягушонок, что его девушка нарисовала возле подписи, действительно был милым. Даже слишком. Белла широко улыбнулась и притянула подругу ближе, привычно уже оставив на ее лбу легкий, почти незаметный поцелуй. Она определенно была довольна своим художественным шедевром. – А теперь валим, пока нас не поймали, – и вновь схватила Гермиону за руку, бросившись бежать вниз по лестнице. Её избили в старой школе На перемене. Не бойся, девочка моя, Мы – отомстим. На город уже опускались сумерки, когда девушки дошли до все той же начальной школы: слишком уж им полюбились те канатные качели. Единственным отличием от прежних дней было то, что шли они молча, лишь время от времени переглядываясь по пути. Гермиона давно уже не чувствовала такого напряжения рядом с подругой. Чертовы недосказанности! По окончанию уроков Белла просто сказала, что не собирается тянуть с этой историей родом из средней школы, и повела Гермиону по шумным улицам. Только вот взгляд ее почти мгновенно стал стеклянным. Разыгравшаяся фантазия отличницы чего только не придумала, и один сюжет хуже другого. Где же ее былой оптимизм и вечная вера в лучшее? Наверное, там же, куда устремлены потерянные глаза Беллы – где-то в неизвестности. Натянутая до предела струна скрипки, что грозится вот-вот порваться, и то покажется прочнее. Брюнетка выглядела так, будто в любой момент может развалиться на части, если уже этого не сделала. И что тогда Грейнджер делать среди этих руин, что совсем недавно раздавались звонким смехом? Неужели правда настолько ужасна? Гермиона уже не раз хотела окликнуть подругу, мол, передумала спрашивать. Да и кому вообще надо это прошлое? Только вот она даже уснуть не сумеет, если не узнает всего, если не узнает, почему же яркая и шумная Беллатрикс так переменилась. Поникла вся, почти потухла... И хотелось взять ее за руку, притянуть к себе и обнять, насколько хватит сил, только вот сил у Гермионы едва хватало на то, чтоб ноги передвигать, следуя за подругой. Она, казалось, даже не видела ничего, лишь копну черных как смоль волос. – Ты точно уверена, что хочешь это знать? – непривычно тихий голос Беллы вырвал девушку из невеселых мыслей. Замерший до этого мир будто бы снова ожил, зашевелился, заимел голос, коим были крики играющих на площадке детей, хруст снега под ногами, завывания ветра. Гермионе тоже выть хотелось из-за того, что она заставила свою подругу говорить о чем-то столь гнетущим для нее. И можно было бы поступить иначе, но… – Хочу, – в горло словно песка насыпали. – Не думаю, что мое мнение о тебе резко изменится. Да и что такого страшного могло произойти? – попыталась она улыбнуться, но, кажется, не очень получилось. И все же Белла отразила эту слабую улыбку, встряхнула головой, будто пыталась привести мысли в порядок, и села на качели, даже не струсив тонкий слой снега. Какое-то время она молчала, глядя на свои покрасневшие от холода руки, а после начала, тихо, неуверенно как-то: – В средней школе я была… – девушка повела плечами и внезапно подняла взгляд на Гермиону, наверное, впервые с того времени, как они вышли со школы. – Я была совершенно другой, почти диаметральной противоположностью того, что ты видишь сейчас, – короткий смешок. – Я была той самой богатенькой стервой, которая презирает всех, чьи родители недостаточно состоятельны. Тогда я считала, что в человеке главное – это его кошелек, – она не прерывала зрительного контакта, смотрела почти испытывающе, словно ждала, когда же ее правильная подруга встанет и уйдет. – У меня не было друзей, лишь полезные связи. – Я не понимаю, – шепотом. А еще Гермиона не поняла, как и зачем это сказала. Слова просто вырвались из ее горла – или же из самой души, что молила хоть как-то прервать этот монолог, хоть как-то поддержать. Потому девушка встала с качели и подошла к брюнетке. Опустилась перед ней на корточки почти как тогда, когда впервые пришла в дом Блэков. Она сжала холодные ладони подруги, безмолвно обещая, что все будет в порядке. Может, и сама в это не верила, но обещала, а Гермиона ведь уже давно привыкла сдерживать свои обещания. Шумно втянув воздух, Белла продолжила: – Одного лишь моего слова или даже взгляда было достаточно, чтоб человек стал изгоем. Конечно же, в какой-то момент это обернулось против меня, – следующие слова она буквально выплюнула, – Родольфус Лестрейндж. Он был на год старше, но мы все равно учились с ним в одном классе. – Что он сделал? – спросила Гермиона, когда ее подруга вновь надолго замолчала. – Вначале ничего, ведь я его даже не замечала. А потом, – Белла снова тяжело вздохнула, – потом я услышала разговор отца. Я не привыкла подслушивать, но он чуть ли не на весь дом кричал тогда, так что у меня, можно сказать, выбора не было, – ее взгляд переполнился какой-то ненавистью, что долго спала, но вновь очнулась во всем своем разрушительном величии. – В общем, он собирался выкупить большую часть акций компании Лестрейнджа-старшего, а тот отказывался. Выход из ситуации нашелся быстро – моя свадьба с Родольфусом. – Но ведь тебе тогда было только… – несдержанно громко воскликнула Гермиона, а после запнулась. – Сколько тебе было? – Четырнадцать, – коротко ответила она и, переведя дыхание, продолжила, – Я отреагировала так же, как и ты, – вновь короткий нерадостный смешок, – бурно. Чуть вдребезги не разнесла собственную комнату. Как я уже говорила, я даже не подозревала о существовании Родольфуса. Он был для меня лишь очередным безликим одноклассником с задней парты, с которым мне было не выгодно общаться. На следующий день после подслушанного разговора я пришла в школу и долго присматривалась к нему, – слова давались девушке все сложнее. – А уже через неделю я натравила на него добрую половину школы. Его начали гнобить все, кому не лень. – Но зачем? Беллатрикс явно ожидала этот вопрос, но все равно вздрогнула, словно ее кнутом хлестнуло. Гермиона успокаивающе погладила ее руку. Рассказ продолжился: – Затем, чтобы мой отец понял, какой Родольфус жалкий, и отказался от идеи моего скорого замужества. И мне это удалось, – губы искривились в подобии улыбки. – О чем еще ты мне не рассказала? – черт, нет, она не хотела давить на девушку, но… но слышала – чувствовала всем своим естеством – это отвратительно приставучее «но», что не дает покоя ни ей, ни Белле. И, возможно, позже Гермиона возненавидит себя за все эти вопросы – допросы, – но сейчас она просто не могла иначе. – О том, с каким оглушительным грохотом слетела моя корона, – черные глаза устремились в угасающий закат. – Однажды вечером я гуляла со своими «подругами», – и глухому было понятно, что Белла отчаянно хотела назвать их иначе, но, кажется, ей не хватило бы и всей брани этого мира для точного описания. – Мы пошли в заброшенный дом, где всегда и устраивали свои посиделки. Там нас и окружила группа парней. Точнее, меня. Тогда-то я и поняла, в чем разница между настоящими друзьями и полезными связями. Последние легко могут предать. Родольфус… – девушка посмотрела вверх, как порой делают люди в попытке сдержать так не вовремя рвущиеся наружу слезы. – Он силой влил в меня бутылку водки, – ее голос задрожал, – испачкал и порвал мне одежду. Нет, он… – Белла схватилась за плечи сидящей подле нее подруги и спустя несколько долгих секунд, подавив всхлип, заговорила спокойнее, безэмоционально даже, – Он просто наделал кучу фотографий, которые, как это обычно бывает, разлетелись по школе быстрее, чем ответы на годовой тест. Поэтому школу я заканчивала с репутацией пьяной шлюхи. Стала тем самым изгоем, каких сама когда-то и создавала. Прямо-таки карма, – короткий смех оборвался новым всхлипом. – А ведь если бы я не… – Ты не виновата! – резко прервала ее молчавшая все это время Гермиона. Поймав взгляд девушки, она повторила, медленно и четко, – Ты не виновата в том, что сделал этот… Родольфус. Да, ты не была святой, но ведь ты не в ответе за его действия, – и вновь перешла на шепот, – Он не имел права тебя судить, никто не имел. – Как ты можешь это говорить? – Потому что я знаю, какая ты на самом деле. Ты моя подруга, Белла, – Гермиона погладила ее по щеке и зарылась рукой в кудрявые волосы, старательно игнорируя то, что эти слова отчего-то звучали очень странно, неправильно, в груди будто рой диких пчел поселился, но сейчас было не время разбираться в себе, поэтому… – Я всегда буду на твоей стороне. В угольно-черных глазах заблестели непролитые слезы. Гермиона обняла девушку. Сильно, как должна была сделать это с самого начала – еще тогда, в кабинете обществоведения. Должна была послать Амбридж к черту или еще дальше и защитить свою девочку, какой бы сильной она не пыталась казаться. Ведь все мы слабые. Там, в глубине души, мы слабые и уязвимые, умоляющие о защите и прощении. Гермиона как никто знала это, но отчего-то вспомнила лишь сейчас. – Я не дам тебя в обиду, – шепотом, но громче него ничего не было. Белла задрожала всем телом. Первая слеза скатилась по щеке, смазывая подводку, подгоняемая холодным ветром. Потом скатилась вторая, третья… Они падали на снег, как звезды в августе падали в пенящиеся волны океана. Внутри все сжималось в бесконечном спазме, горело и ныло. И наконец-то вырвалось наружу вместе с судорожными всхлипами. Было больно. И, казалось, Гермиона тоже чувствовала эту боль, пыталась разделить ее, укрыть от всего этого чертового мира в до боли крепких объятиях, помочь хоть как-то, спасти от чего-то невидимого, что спряталось в прошлом, но не желало уходить все это долгое время. Черные дорожки слез вымывали годами тлеющею в груди обиду, разрывающую тело на части злость, что ее не на кого было выплеснуть – так пусть она уходит! С немым криком и все непрекращающимся плачем. Пусть к черту проваливает в эту пылающую синим пламенем адову пропасть! Легче… становится действительно легче, если вот так вот вцепиться в чьи-то плечи – чьи-то такие родные, одновременно сильные и слабые. Легче становится, если дышать не этим проклятым продымленным воздухом, а собирать с пушистых волос и воротника куртки аромат клубничных аскорбинок. Легче, если наконец-то можно больше не бояться рассказать всю правду, открыть душу нараспашку, если можно позволить слезам литься, пока глаза не заболят, пока сил совсем не останется… Сколько времени прошло? Никто не ответит. Уличные фонари уже давно горели, а плечи почти перестали дрожать. Белла отстранилась – лишь на немного, чтоб можно было заглянуть в такие родные светло-карие глаза, прикоснуться к порозовевшей на морозе щеке, но по-прежнему находиться под охраной тонких ручек, что обвили плечи почти мертвой хваткой. – Спасибо, – беззвучно, одними лишь губами, влажными от слез. Спасибо, что осталась со мной, что приняла. Спасибо, но в этом мире слишком мало слов, чтоб выразить все, чтоб отблагодарить правильно. И на лице Беллы вновь сияет улыбка, такая неестественно широкая, но так надо, просто необходимо. – Спасибо, – Гермиона улыбается в ответ. Спасибо, что рассказала, что доверилась. Спасибо, но молчание способно сказать это в разы лучше, и способны говорить глаза и неловкие движения холодных рук в попытках стереть потекшую косметику с лица подруги. Подруги ли? Гораздо больше, только вот какое значение это вообще имеет? Белла ведь так мило щурится и похожа на енотика с этими темными пятнами вокруг глаз, а Гермиона не может перестать на нее смотреть. Брюнетка смеется обрывками, будто спазм недавнего плача еще не до конца отпустил и продолжает тонкими щупальцами сдавливать горло и щекотать ребра – но да и пусть, ему все равно недолго осталось. – Я хочу вино, – вдруг произносит Белла. – Много белого вина. – Тебе все равно его никто не продаст, – смеется и поднимается с колен, протягивая Блэк руку, ведь Гермионе даже не надо видеть ее хитрого взгляда, мол, ты меня недооцениваешь. Отличница и без того знает, что Белла всеми неправдами и обманами достанет желаемое. И Грейнджер ей в этом обязательно поможет. Она всегда поможет. Потому уже следующим вечером, наконец-то дозвонившись, слушает удивленный возглас Поттера: – Кто ты и что сделала с Гермионой Грейнджер? – он, безусловно, в шоке от просьбы подруги, да и она сама от себя подобного не ожидала. – Ты закончил шутить? – беззлобно, с легкой улыбкой в голосе. – Так ты это серьезно говорила? – все еще не верит, и его можно понять. – Абсолютно, – кто эта девушка, что сейчас криво ухмыляется Гермионе в зеркале? – Я могу узнать причину? – Гарри слегка понизил голос и теперь звучал строже, почти деловито. – Давай при встрече. Как-никак, я давно тебя не видела. – И кто в этом виноват? – с легким упреком. Заслужила. Они действительно давно не виделись, с самого выпуска со средней школы. Переписывались, созванивались иногда, а порой даже по скайпу, но все не было времени встретиться за границами интернета. Гарри не смог поступить в ту же старшую школу: надо было заниматься лучше, а он на спорт упор делал, вот и учатся они теперь в разных частях Лондона и все никак не могут пересечься. Наверное, если б Гермионе срочно не понадобилась помощь ее вспыльчивого друга, то они б до лета не виделись. Да и что она вообще сейчас делает? Мстит. Это определенно была месть в ее первозданном виде, жестокая и на эмоциях. Откуда в Гермионе эта жестокость? Она ведь не берется из ниоткуда, она… Девушка усмехнулась нашедшемуся ответу: жестокость всегда жила в ней, тщательно сдерживаемая, вынашиваемая годами. Злость, ненависть, ярость… На весь этот переполненный несправедливостью мир, на его чертовы правила – на единственное верное, что неоном горело на перламутрово-черном небе. Никаких. Чертовых. Правил. Ни единого. Родольфус это понимал уже тогда. Он мстил Белле. А Гермиона мстит ему. Это даже забавно, что они в одном болоте варятся. – Герм? – тихо окликнул ее Гарри. – Они идут. – Как раз вовремя, – пугающе елейным голосочком пропела она, растирая замерзшие на морозе руки. Никто никого не должен судить. Так было раньше, в том идеальном мире, который Гермиона сама себе создала, но она давно уже покинула его границы. В ее новом мире ветер развевает черные кудри, что пахнут черничными сигаретами, и так же пахнут холодные бледные руки, что обнимают так крепко и тепло. В этом новом мире есть место буквально всему: ночным побегам из дома, пряному вину в большом металлическом термосе, громким бессмысленным разговорам за куском пиццы, вишневому мороженому под аккомпанемент какой-то сопливой мелодрамы, внезапным поездкам за город… В новом мире Гермионы Грейнджер единственной константой была яркая и шумная Беллатрикс Блэк, ради которой она готова пойти на все и немножечко больше. И она собирается доказать это прямо сейчас, без промедлений и ненужных сомнений. – Который из них? – спрашивает Гермиона, когда группа незнакомых ей парней выходит на стадион и движется к старым трибунам. Кажется, их там четверо или пятеро – не разобрать в темноте. – Покажу, когда подойдем ближе. Они там все одинаково отмороженные, так что… – Я и не думала никого жалеть, – все с той же легкой улыбкой маньяка отвечает она. Импульсивность – сестра юности. Гермиона никогда раньше не отличалась этой чертой, но… Времена, методы и другие бесполезные оправдания, каким здесь нет места, ведь она буквально натравила на обидчиков Беллы своих друзей, довольно опасных друзей. В последнее время Гарри стало плевать, кого и за что бить. Он еще в средней школе и на бейсбол ходил, и на борьбу, но вечерами все равно в кровь сбивал руки о чье-то лицо. Срывался на всех, кто хоть отчасти этого заслуживал, и продолжал косо смотреть на Реддла. Глупый. Надеялся все, что никто этих взглядов не замечал. Гермиона тоже глупая. Смотрит сейчас издалека, как в темноте на белом снегу завязалась драка. Ей, можно сказать, повезло: Родольфус поступил в ту же школу, куда и Гарри, и они явно не поладили. Удивительно, каким тесным может быть большой город. Детьми они часто ходили на этот заброшенный стадион, играли здесь в прятки или догонялки, смеялись, шутили, а сейчас… сейчас было слышно лишь тяжелые шаги, удары, падения и бесконечные маты. Гермиона ждет и внимательно – заворожено даже – наблюдает за развернувшимся танцем насилия. Раньше она наверняка побежала бы останавливать парней, а теперь же просто ждет, когда все закончится, когда… –…миона, – обрывком донеслось со стадиона. Гермиона спустилась вниз. Издевательски медленно. Гарри не подвел, да и она в нем ни капли не сомневалась, ведь видела уже, на что он способен. – Который? – повторила она свой вопрос. – Вот этот, – Гарри за волосы приподнял стоящего на коленях парня. Кровь с его разбитой брови залила лицо. – Это тебе за Беллу, – холодно шепчет девушка, отвешивает Родольфусу звонкую пощечину и тут же отворачивается. Отвратительно. – Идем, – кивает она другу и разворачивается на каблуках. Опускается к земле, набирает горсть снега и смывает им кровь с руки. Все еще отвратительно. – Да ты у нас настоящая мисс Сдержанность, – смеется кто-то из парней, только вот он не знает, что у Гермионы внутри сейчас самый настоящий ураган развернулся из тысячи непонятных эмоций. Снег скрипит под ногами, и лучше слушать эту монотонную мелодию, нежели копаться в себе – это явно гиблое дело. Гермиона не узнает себя, меняется все сильнее с каждым днем, но отчего-то ей нравятся эти изменения. Нравятся, а ведь должны пугать. – Ладно, встретимся в школе, – в какой-то момент разговора, в который девушка даже не пыталась вникнуть, бросает Гарри своим друзьям. – До скорого. – Не идешь с ними? – наигранно удивленно спрашивает Гермиона. – Слишком долго я тебя не видел, – улыбается парень. – Все ты со своей Беллой. – Ревнуешь? – и легонько толкает его в бок. – Возможно, – тянет Гарри, – я ведь тебя с октября не видел. – С сентября, – поправила она и тут же прикусила губу. Неловко получилось. – Тем более! – воскликнул он и смерил девушку хитрым взглядом. – Я жду объяснений. Что у вас с ней? – Гермиона аж воздухом подавилась от такого вопроса. Что он вообще имеет в виду? – Ну же, Герм. Ради меня или Рона ты бы не пошла избивать парня, которого до этого ни разу в жизни не видела. – Фактически, – уходя от ответа, говорит Гермиона, – избивал его ты. – Симус, если честно, – уточнил Гарри. – Но ты так и не ответила, – он обогнал девушку и теперь шел спиной вперед, внимательно глядя ей в глаза. – Что у тебя с Беллой? – Мы с ней подруги! – чуть ли на всю улицу крикнула Гермиона. – Да ты сама себе только что не поверила, – и снова эта лисья ухмылка. – А что у тебя с Томом, – внезапно спрашивает девушка, вновь пытаясь увести разговор в сторону. Теперь уже воздухом подавился Гарри, но он быстро взял себя в руки и с усмешкой ответил: – Скажем так, я в процессе. – И когда ты собирался мне рассказать? – возмущенно. – Тогда же, когда и ты, – ухмыляясь и играя бровями. Гермиона вновь не нашлась, что ответить, поэтому просто бросилась к другу с боевым кличем и, поймав опешившего парня, принялась его щекотать. Через слои зимней одежды это, конечно, плохо удавалось, зато напомнило о прошлых днях, когда они совсем еще мелкими сорванцами были. Тогда Гарри еще не мог закинуть ее на плечо и отнести к ближайшему сугробу, чтоб закопать в нем. Да и у Гермионы раньше не хватило бы сил, чтобы, потянув его за руку, уронить рядом. Взросление наступает постепенно, оттого и незаметно, но те дети никуда не деваются. Смеются, кормят друг друга снегом, валяются прямо на асфальте в слабом свете уличных фонарей, вот только ночью, оставшись наедине с собой, они вновь вспоминают о вопросах, что так и останутся висеть без ответа. «Что у тебя с Беллой?» – эхом раздается в голове у Гермионы. А ведь действительно… Что у нее с Беллой? Может быть с нею летать – классно. Вас остановят менты – бежать. Мама не пустит тебя – опасно. Ты не ребёнок, но любишь играть. Весна вернулась в Лондон слишком рано. Уже в середине января сошел последний снег, а кое-где даже пробивалась ярко-зеленая трава, и было стойкое ощущение, что вот-вот взойдут первоцветы. Белла только этого и ждала, без конца рассказывая Гермионе, какие ароматные букеты они вскоре отправятся собирать и куда именно поедут в поисках всех этих волшебных соцветий. – Ты же понимаешь, что они расцветут не раньше марта? – уже в который раз пыталась ее успокоить Гермиона, ведь в последнее время Блэк была вся на взводе, готовая в любой момент сорваться с места и умчаться в какой-то там лес, прихватив отличницу с собой, как бы сильно она не сопротивлялась. – Последние несколько лет я уже в конце февраля, а то и раньше плела себе венки, – продолжила упорствовать Белла. – Да и я просто хочу с тобой погулять. – А сейчас мы, по-твоему, что делаем? – возмущенно воскликнула Гермиона. Сегодняшний день она собиралась полностью посвятить учебе, но Белла заявилась прямо к ней домой и буквально вытолкала на улицу, ссылаясь на чудесную погоду. И сейчас брюнетка шла, подпрыгивая, кружилась временами, расставив руки в стороны, и все пыталась расшевелить погрязшую в своих мыслях подругу. И вот она снова схватила Гермиону за руку и, звонко рассмеявшись, проговорила нараспев: – Не сравнивай лес и город, не сравнивай солнце и море! И, притянув девушку к себе, принялась вальсировать прямо посреди тротуара, распугивая всех случайных прохожих. В последние дни она делала так все чаще: заставляла Гермиону полностью забыть обо всем, что не дает ей спокойно спать, ввязывала ее в какие-то сомнительные, но безгранично веселые авантюры, учила просто наслаждаться моментом. Никаких «завтра» – лишь «здесь и сейчас». Здесь – где-то на окраине Лондона, где-то на берегу Темзы, где людей почти нет, а бетонные плиты немного пригреты солнцем. Сейчас – зимой с душой марта, солнечным субботним днем, когда кажется, что на землю спустилась сказка из детских книжек. И это чудо Гермиона собиралась променять на учебники? – А вот это уже правильный настрой, – сказала Белла, заметив мечтательную улыбку на лице подруги. Она умостилась на одной из плит и похлопала рядом, дабы Гермиона тоже села. Немного подумав, брюнетка положила голову на ее колени и прикрыла глаза, наслаждаясь теплыми солнечными лучами. Стало так легко и спокойно. Рядом с Беллой всегда так – волшебно. Рука уже по привычке зарылась в черные кудри, и принялась перебирать их, распушивая еще больше. Однажды Гермиона даже решила посчитать количество прядей – как же они тогда смеялись! Сколько же глупостей она совершила за эти полгода, наверное, куда больше, чем за всю свою жизнь. В памяти невольно всплыл образ избитого Родольфуса. Гермиона так и не рассказала об этом подруге, да и не собирается этого делать. Зачем бередить рану, что наконец-то начала затягиваться? А еще Гермиона так и не ответила на вопрос Гарри. Это-то и не дает ей спокойно жить. «Что у тебя с Беллой?» – ночь за ночью звенит в голове. Белла… она ни на кого не похожа. Сравнить ее можно разве что с наркотиком: безрассудное состояние полной эйфории, когда она рядом, и дикая ломка по ее хриплому голосу, мягким волосам, безумным идеям и чертовому аромату сигарет с черникой. Гермиона даже стащила у нее одну, лежит теперь в расшитой бисером шкатулке в ящике стола. Отличница порой, когда слишком долго занимается, достает ее и просто дышит. Лучше всех успокоительных. А еще с Беллой можно говорить до самого рассвета и плевать становится, что на сон остается лишь пару часов – они потом вместе будут сонно ползать по школе и будить друг друга на уроках. И разговоры эти порой абсолютно бессмысленные, они говорят лишь для того, чтоб слышать голос, повторяют одно и то же десятки раз, считают звезды, вглядываются в лабиринты трещинок на потолке, прослеживают путь капель на окне. Сказки даже придумывают. И веселые, и печальные. О новой Ариэль, которая все же выжила, окутав морской пеной полюбившегося ей человека. Об эльфах и колдунах, что они враждовали долгие годы, даже позабыв о причинах этой войны. Об ангелах, мечтающих спуститься на землю, но у них никогда такой возможности не будет, вот они и смотрят на людей издалека, спрятавшись в предгрозовых облаках. Дождливыми ночами или долгими ясными вечерами они придумывали истории, в которых сами и были главными героинями. «И мы всегда найдем путь друг к другу», – однажды сказала Белла, заплетая Гермионе косу. Их очередная сказка тогда как раз подошла к концу, она, кажется, была о призраках, обитающих в старых домах, и о глупых детях, что любили там играть. Наивная история, пришедшая им в голову после просмотра очередного ужастика. И Гермиона тогда точно так же наивно хотела, чтоб эта сказка стала реальностью*. Если ты с нею, то все – против, Да ты и сам вряд ли будешь за. Я сумасшедшая дура – спросит, Знает прекрасно сама, что да. Гермиона спустилась в гостиную, где мама как раз накрывала стол. Сидя за учебниками, девушка и не заметила, как была голодна, но аппетит пробудился сразу же, стоило втянуть носом аромат розмарина и тушеных овощей. Она помогла маме разлить чай и с довольной улыбкой уселась за стол, тут же хватая тарелку с рагу. И чуть не выронила ложку, когда папа довольно строго обратился к ней: – И, Гермиона, не уходи сразу после ужина. – Мы хотели бы с тобой серьезно поговорить, – подхватила мама, поправляя свою и без того идеальную укладку. Девушку словно холодной водой окатило. В последний раз она видела своих родителей такими еще в начале средней школы, когда ее отчитывали за парочку прогулов. Интерес к еде мгновенно пропал, и она спросила, стараясь придать голосу как можно больше спокойствия: – О чем? – О твоей подруге, – сказала мама, не поднимая на нее взгляд. От ее слов внутри будто бы что-то оборвалось. – А что с Беллой? – Гермиона из всех сил старалась говорить ровно, но короткие ногти уже начали впиваться в ладони. – Милая, – папа мягко улыбнулся, – давай после ужина. – Нет, – немного резко, ведь отчего-то сдерживаться было все сложнее, – давайте сейчас. Миссис Грейнджер выровняла спину и все же посмотрела на дочь, откладывая столовые приборы в сторону. Разговор действительно обещал быть серьезным. Помолчав еще какое-то время, словно подбирая правильные слова, она начала: – Беллатрикс плохо на тебя влияет. – Что? – ее голос оборвался, и Гермиона продолжила шепотом, медленно отодвигаясь от стола, – О чем ты вообще говоришь? – О том, что вижу, – миссис Грейнджер говорила по-прежнему спокойно, но в груди девушки что-то медленно закипало. – Ты изменилась и… – Изменения это нормально, – перебила она маму, готовая вот-вот взорваться, что не укрылось от глаз родителей. – И я все еще не понимаю, при чем здесь Белла. – Милая, – вновь заговорил папа, – ты ведь даже сейчас… – А что сейчас? – Гермиона вскочила с места и вопрошающе уставилась на родителей. – Что? Что плохого в том, что я пытаюсь защищать своих друзей? – Ты стала довольно вспыльчивой, – будничный тон мамы лишь сильнее выводил девушку из себя. – Просто я перестала все носить в себе и со всем соглашаться, как это было раньше, – она стала отходить от стола, словно это могло бы помочь ей избежать этого разговора. – И мы о том же, – с нажимом произнес папа. – У кого, думаешь, ты этого набралась? – Хочешь сказать, – Гермиона тщетно пыталась успокоиться, схватившись рукой за спинку стула, – это плохо, что я перестала молча все сносить и начала делать хоть что-то для себя? – Ты и так много для себя делала, – миссис Грейнджер тоже поднялась с места и попыталась подойти к дочери, но она не позволила. – Ты же так хорошо училась, мечтала о блестящем будущем и… – Я только училась! – крикнула девушка, и ее голос тут же задрожал. – И я по-нормальному даже никогда не задумывалась, чего хочу, что мне надо, – и вновь перешла на шепот, умоляюще глядя в глаза родителей, – И ведь моя успеваемость ничуть не упала. – Но ты все равно стала меньше заниматься, – мама продолжала гнуть свою линию, – а ведь впереди поступление. «Она не понимает», – пронеслось в голове у Гермионы. Не понимает… Мир пошел мутными пятнами – слезы. Такие несвоевременные, жалкие… – Я лучшая в школе! – она вновь повысила голос, уже мало что видя перед собой. – Ты серьезно думаешь, что я не смогу поступить? Что я недостаточно хорошая? – Милая, – она повторила попытку подойти к дочери, и снова безуспешно, – Я не об этом говорила. – А о чем? О чем, мама?! – слезы душили, но Гермиона не могла перестать кричать. Почему ей так обидно? – Я ведь наконец-то начала жить! – Жить? – миссис Грейнджер как-то раздраженно усмехнулась, но ее голос все еще был спокойным, – Ты стала поздно возвращаться домой, от тебя вечно воняет сигаретами, а иногда ты и вовсе пьяной приходишь. – Прости, что я взрослею и пытаюсь выйти за рамки скучной умницы-отличницы. Ведь я не буду всю жизнь правильной школьницей! – она всхлипнула, нервным движением вытирая слезы. – Я хочу, как и все, что-то пробовать, ошибаться, падать, смеяться, творить глупости, за которые мне потом будет стыдно. Хочу почувствовать себя живым человеком, а не машиной для чтения! – Спроси себя, как давно у тебя появились мысли, – и продолжила, не дожидаясь ответа, – С появлением Беллатрикс. С каких вообще пор ты общаешься с такими, как она? Эти слова болью отразились под ребрами. Такой сильной, что Гермиона даже плакать перестала. Но что ее задело сильнее? То, что мама считала Беллу какой-то второсортной, или же то, что раньше она и вовсе не обращала внимания, с кем дружит ее дочь? Девушка посмотрела на маму во все глаза и тихо, на удивление спокойно произнесла такую простую истину: – С самого раннего детства. Я всегда общалась лишь с такими, как она. – Это ты сейчас тех мальчишек вспомнила? – и вновь без скальпеля режет. – Тогда почему тебя тянет к таким проблемным людям? Проблемным? Смех вырвался так неожиданно, был каким-то утробным, и он, кажется, даже пугал ее родителей. Наверное, это была своеобразная попытка снова не заплакать, просто защитная реакция глупого организма, ведь глаза уже пекут от слез, а горло саднит от крика. Завтра она, возможно, и говорить не сможет из-за этой режущей боли, но сейчас же вновь заговорила на повышенных тонах, даже не пытаясь сдержать смех: – А может, я сама проблемная? Я ведь даже не знаю, какая я! У меня лишь учебники и были! Книги, книги, книги… – ее дамба наконец-то полностью разрушилась, выпуская в мир вопрос, который даже себе не решалась задать, – Настоящая я… Какая я настоящая? Вы пытались вырастить правильную девочку, но я, кажется, не могу ею быть. Я не могу быть чьей-то мечтой, когда даже не знаю, о чем сама мечтаю! У меня никогда не было времени на мечты, на желания. Да я даже не знаю, какую пиццу я больше всего люблю! – голос все чаще срывался, переходя на хрип, – Я ничего о себе не знаю! А Белла – она помогает мне в этом. Учит мечтать и смеяться. Она искренняя и не боится жить, а ведь я все это время именно боялась, боялась выйти за рамки! Боялась абсолютно всего, боялась быть недостаточно хорошей! И ты просишь перестать общаться с ней, но я не могу! Слышишь? Не могу… ведь я… я… «Я люблю ее», – эта мысль насквозь пробила душу. Температура в гостиной моментально упала, а лицо вновь обожгли слезы. Все звуки резко стихли. Кажется, родители что-то пытались ей сказать, но Гермиона не слышала, ничего не слышала – лишь ритмичный шум крови, что ее сердце разгоняло по венам и артериям. Сердце, что, кажется, стало биться в ритме этой мысли. Люб-лю е-е. Люб-лю е-е. Люб-лю е-е. На негнущихся ногах Гермиона пошла прочь из гостиной, вырываясь из рук мамы, которая отчего-то вновь решила ее то ли обнять, то ли задержать. Вверх бежала, перепрыгивая по две-три ступеньки. Зачем? Неужели и правда поверила, что все пройдет, если спрячется в своей комнате? Глупая. Пытается убежать, скрыться, пусть всего несколько секунд назад кричала, что устала бояться жить, но теперь вновь боится. Обессиленно падает на пол и чувствует накативший страх буквально каждой клеточкой своего тела, она так отчаянно боится открывшейся правды, которая кажется такой очевидной. Настолько очевидной, что Гермиона в упор ее не замечала. «Люблю ее», – по-прежнему в ритме ускоренного сердцебиения стучало в голове. «Что у тебя с Беллой», – почти издевательски пропел голос Гарри. Чертов ублюдок понял все с самого начала. Но почему она вообще на него злится? Что ее злость вообще изменить может? Ничего. Так до банального просто. Сколько Поттер пытался убежать от своих чувств к Реддлу? Несколько лет кряду, но все тщетно. Даже если Гермиона сейчас свою комнату вдребезги разнесет, на атомы ее разложит, то это все равно ничего ей не даст! – Какая я настоящая? – дрожащим голосом вновь повторяет свой вопрос. Вот бы еще тишина комнаты могла дать ответ. Настоящая… Настоящая она беспрерывно смотрит в глубокие черные глаза Беллы и видит в них тысячи вселенных, и в каждой они вместе. Настоящая Гермиона мелко подрагивает – почти незаметно – от случайных или же не совсем прикосновений подруги к своей обнаженной коже. Настоящая она во время совместных ночевок всегда просыпается раньше и невесомо гладит безмятежное лицо спящей девушки, вновь и вновь запоминая все ее черты, наверное, даже в самой густой темноте она сумеет написать ее портрет. Настоящая Гермиона Грейнджер зависима от сладко-горького запаха сигарет с черникой, больна звонким смехом с легкой хрипотцой. Так неизлечимо больна… В дверь настойчиво постучали, и мама, кажется, что-то кричала, дергала за ручку – девушка даже не вспомнит, как закрыла комнату на задвижку. Ничего не помнит – лишь бешеный рой мыслей в голове, которые сдавленными стонами вырываются со рта. Она даже больше не плачет – воет просто, как голодный волк на полную луну. – Милая, – три стука, – открой, – два стука, – давай поговорим, – трижды дернулась ручка, – ты ведь даже не поела, – один сильный удар, – ну же, Герми, – серия коротких стуков точь-в-точь автоматная очередь. – Я не хочу, – вышло абсолютно беззвучно, потому повторила уже в разы громче, – Я не хочу! Сегодня не хочу, – и вновь тихо, – пожалуйста, мам, не сегодня. В ответ лишь ручка двери еще раз дернулась, а потом послышались быстрые шаги прочь. Гермиона скрутилась на полу в маленький клубочек, будто и вовсе хотела исчезнуть. Наверное, так оно и было – хотела раствориться в темноте собственной комнаты, чтоб хоть как-то заглушить эти чертовы мысли. Только вот безрезультатно абсолютно. И она знала лишь единственный способ вновь уснуть. Это оказалось сложнее – подняться с пола, когда ноги почти не держат, подкашиваясь с каждым шагом, а голова и вовсе раскалывается на части от недавнего плача. Удивительно, какая она сейчас жалкая. Держит телефон дрожащими руками, жмурится от его яркого света, что, кажется, оставляет ажурные ожоги на сетчатке. Всего два гудка, и вот Гермиона пытается говорить, но голос снова подводит, потому выходит лишь сдавленными урывками произнести: – Белла… ты… – Что с тобой? – тут же кричит в телефон, и Гермиона поклясться может, что подруга вскочила на ноги, – Мио? Ты плачешь, Мио? Ответь же! – Ты… – приходится набрать полные легкие воздуха, чтоб говорить хоть немного внятно, – ты можешь прийти ко мне? – К тебе? – удивленно, наверное, на время сейчас смотрит, а оно-то позднее, но девушка почти без раздумий отвечает, – Да! Я сейчас вызову такси и скоро буду у тебя. Что… – Только ты, – тихо перебивает ее Гермиона, – ты через окно, хорошо? – Да, без проблем! – все так же быстро и громко. – Только ты попробуй успокоиться. Выпей чай, подыши воздухом, попробуй уснуть, – послышался какой-то грохот, наверное, Белла уже начала собираться, – просто оставь окно приоткрытым, чтоб я могла зайти. А потом, когда я приеду, можешь плакать, сколько тебе влезет, хорошо? – Да… – слабо, но уже спокойнее. Благодаря хриплому голосу на другом конце провода. – Спасибо. – Еще не за что, – и через несколько секунд добавляет, – Мне взять алкоголь? – Да. И не отключайся, пожалуйста, – Гермиона вновь сворачивается в клубок прямо под рабочим столом, хватается за телефон, как за спасательный круг. Только вот сейчас она, кажется, находится где-то посреди Тихого океана в дикий шторм. – Хорошо, только секундочку, – дальше звук ее голоса был немного сдавленным, будто Белла рукой прикрыла динамик. Так заботливо. – Цисси! Цисси, дай мне свой телефон! Цисси, чтоб тебя! – и вновь обращаясь к Гермионе, – Прости, сейчас найду эту мелочь… Может, тебе рассказать о чем-то? – Да, – на ее лице появилась улыбка, – о чем угодно. – Тогда слушай… – и она заговорила о каком-то там сериале, который Гермиона «просто обязана посмотреть, ибо это самый настоящий шедевр, просто лучший пример эмоциональных американских горок». Знает прекрасно, Знает прекрасно, Знает прекрасно… Беллатрикс все говорила и говорила, а Гермиона лишь ее голос и слушала, абсолютно не вникая в смысл сказанного. Было одновременно спокойно и тревожно. «Я люблю ее». Что ей с этим делать? Кто бы мог помочь? Почему в этом мире существует так много вопросов, на которые, кажется, невозможно найти ответ? Белла ведь уже совсем рядом: со всех ног бежит к дому Гермионы, остановившись в квартале от него, дабы как можно незаметно пробраться в комнату девушки. И воспаленный мозг Гермионы вновь придумал удивительное сравнение: так парень под покровом ночи пробирается к своей возлюбленной. Ей даже удалось не взвыть в голос от этого, и, благо, хоть мысль, что они обе девушки, не кажется такой уж неправильной – спасибо, что мир хоть немного движется. Но, черт, что ей делать-то?! – Мио. Мио! – дождавшись хоть какой-то реакции, Белла продолжила, – Я уже у твоего окна, поэтому отключаюсь, хорошо? – Да, хорошо, – кое-как выдавила из себя Гермиона. И в комнате стало холодно отнюдь не из-за открытого окна. Проходит всего минута, и вот Белла уже сидит на подоконнике, то ли как кошка, то ли как ночной воришка – воришка сердец наивных отличниц. Кажется, Гермиона все больше свыкается этой мыслью, да и как иначе? – Где ты? – тихо спрашивает брюнетка, а Грейнджер лишь сейчас понимает, что так и лежала под столом все это время. Удивительно, что ей без особого труда удалось подняться и почти в одно мгновение пересечь комнату, бросаясь подруге на шею, отчего та чуть обратно в окно не вывалилась. Белла холодная и немного мокрая – наверное, дождь снова начался, – но рядом с ней становится тепло, и даже мысли утихают. Она действует на Гермиону не хуже крепкого алкоголя, который сейчас принесла с собой, но это немного позже. Сейчас же девушка зарылась носом в черные волосы и обняла так крепко, что Белле пришлось просто смириться с легкой болью в ребрах, бормотать что-то успокаивающее и гладить дрожащие плечи. Гермиона отстраняется, лишь когда полностью пропитывается запахом дыма: Блэк целых две сигареты выкурила, пока такси ждала. Водитель немного опаздывал, а она нервничала. – Давай, Мио, а то окончательно замерзнешь, – отодвигает она подругу и все же спрыгивает на ковер, плотно закрывая окно. – Расскажешь, что случилось, или вначале… – и Белла достает с кармана пальто небольшую бутылочку виски. Просто издевательски маленьких размеров. – Ты и так вся на нервах, поэтому тебе нельзя много, – объясняет она, подметив возмущенно поднятую бровь. – Хорошо, – вздыхает Гермиона, – наверное, ты права. Но у меня даже чашек нет. – И когда это нас останавливало? – тихо смеется брюнетка, снимая ботинки и пальто. – И тебе бы тоже переодеться, промокла же вся. Гермиона опустила взгляд на свое домашнее платье: действительно промокла, почти насквозь, а ведь даже не заметила этого. Но, подойдя к шкафу, она замерла. В памяти предательски всплыл тот самый момент, когда Белла помогала ей одеться, когда… – Что такое? – спросила брюнетка, от которой все же не укрылось промедление подруги. – Все нормально, – эту откровенную ложь распознал бы даже младенец. Благо Беллатрикс все же владела чувством такта, конечно лишь отчасти. Потому она ничего не спросила, но подошла ближе. И как в подобной ситуации вообще можно унять бешеное сердцебиение? Правильно. Никак. Гермиона просто повернулась к ней и слабо улыбнулась, повторив свою ложь, но на этот раз уже более уверенно. Белла сделала вид, что поверила, и отошла, падая на кровать. Дышать стало немного легче. А теплый свитер, казалось, даже душу немного согрел. – Ну? – вопрошающе уставилась Белла на подругу, когда она села рядом. Гермиона лишь подняла указательный палец вверх и вырвала у нее из рук бутылочку ужасно дорогого виски. Первый глоток обжег горло и, наверное, сразу все внутренние органы. Второй вызвал слезы. Дождавшись, пока алкоголь хоть немного затуманит разум, девушка тихо и довольно спокойно заговорила: – Родители хотели, чтоб я перестала с тобой общаться. – Этого стоило ожидать, – не удержалась Белла от комментария. – Как-никак, я плохо на тебя влияю. – Они так же сказали, – буквально простонала Гермиона. – Но это не так, – брюнетка лишь многозначительно посмотрела на бутылочку в руках подруги. – Почему все вокруг считают, что я должна быть какой-то монашкой? – Не бойся, – она потрепала девушку по волосам, – я точно так не считаю. – А кем ты меня считаешь? – Гермиона сама от себя не ожидала этого вопроса, но вот он слетел с ее губ, и назад его уже не вернуть. Остается лишь положить голову на колени Беллы и молча ждать. – Кем считаю? – переспросила брюнетка спустя какое-то время. – Что ж, ты для меня, – глоток виски, – тот самый особенный человечек, без которого я теперь и вовсе своей жизни не представляю, – так просто сказала она. А сердце Гермионы от этого сделало несколько сумасшедших кульбитов, упало в пятки, подскочило к горлу и вновь вернулось на место, объявляя хозяйке, что она в любой момент может умереть от тахикардии. – Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я сама, – размеренно продолжала Белла, зарываясь рукой в пушистые русые волосы. – Да и я твои эмоции могу угадать не глядя. Сейчас вот ты явно пытаешься казаться спокойной. Зачем только? – Не знаю, – и это почти правда. – Наверное, я сегодня уже накричалась на месяц вперед, – она потянулась за уже опустевшей бутылочкой. – У тебя действительно больше нет? – А зачем оно тебе? – Гермиона неоднозначно пожала плечами. – Тебя явно что-то еще тревожит, – рука опустилась на лицо, легонько прикоснулась к шее и снова вернулась к волосам. – Тебе же лучше станет, если расскажешь. «Или хуже», – проскользнуло в голове у Гермионы. Отвратительная мысль, но она определенно имела право на существование. Вот только разыгравшемуся алкоголю в крови плевать на любые опасения становится и на то, что может случиться завтра. Какое вообще завтра? До завтра можно даже не дожить, как порой, тихо посмеиваясь, говорила Белла. Та самая Белла, которая, порывшись в своем пальто, впихнула Гермионе еще одну маленькую бутылочку чего-то очень крепкого, а ко второй такой приложилась сама. И Гермиона последовала ее примеру, не понимая уже, из-за чего вновь полились слезы. То ли этот чертов алкоголь тому виной, то ли все никак не отпускающие мысли, которые то затихают, то вновь невыносимо громко кричат. – Скажи, что ты никогда меня не бросишь, – Гермиона чуть ли не силой выдавливает из себя эти слова, снова начиная мелко дрожать. Поднимается с колен Беллы и смотрит ей прямо в глаза, даже не пытаясь стереть слезы, – Пообещай мне. – Обещаю, – касается губами горячего лба и буквально прячет девушку в спасительно крепких объятиях. – Я всегда буду с тобой, – она раскачивает Гермиону в своих руках, словно маленького ребенка, и шепотом повторяет, – обещаю. Может быть с нею летать – классно. Вас остановят менты – бежать. Мама не пустит тебя – опасно. Ты не ребенок, но любишь играть. – Ну же, тебе надо успокоиться, – Белла отстраняется немного, заглядывает в светло-карие глаза, что из-за слез вновь почти ничего не видят. – Я же говорила, не надо было столько пить. – Ты же сама мне вторую порцию дала, – смеется. – И жалею об этом, – тоже смеется и рукавом свитера вытирает слезы со щек подруги. – Ты ведь вновь раскисла. – Это потому что ты такая, – тихо и неразборчиво говорит Гермиона. И даже в темноте Белла видит, что она покраснела. – Ты вся такая хорошая и… Хэй, не смейся! – и легонько толкает Блэк в плечо. Наверное, не будь она пьяной, то удержалась бы, а так… – Подожди! Что ты?.. – и они неуклюже упали на пол. – Это все ты виновата, – смеется Белла, стараясь говорить не очень громко, ведь они и без того достаточно пошумели. – Я не хотела, – тихонько скулит Гермиона и даже не пытается подняться с брюнетки. Да и зачем, когда она так близко, что можно не только тепло и мягкость ее тела чувствовать, но и сердцебиение, почти такое же ускоренное, как и собственное? Адреналин, алкоголь, сдавленный смех – все смешалось, и Гермиона, кажется, перестает что-либо соображать. Белла определенно была права, когда говорила, что ей больше нельзя пить. Нельзя, нельзя было! Но уже слишком поздно, здравый смысл ушел восвояси, как и тогда, когда рука оказалась испачканной в крови Родольфуса. Эта мысль даже отчасти отрезвила девушку, но потом Белла вновь зашевелилась, наверное, пытаясь скинуть Гермиону с себя, а она, чтоб удержаться, схватилась за тонкую талию. И чертово сердце опять пропустило удар. Алкоголь, адреналин и что-то там еще, что может сойти за оправдание абсолютно безрассудного поступка. Руки на талии брюнетки медленно пробираются под ее кофту. К черту весь этот мир! Дыхание становится тяжелее, словно Гермиона высоко в горы поднялась, где воздуха недостаточно. К черту все последствия! Белла пахнет сладким дымом и дорогим виски, а ее губы так близко, яркие и влажные. – Ты пьяна, – доносится до Гермионы сквозь пелену наваждения, – не делай того, о чем пожалеешь наутро, – удивительная проницательность, еще бы грудь Блэк не вздымалась так же тяжело, как собственная. – Я не пожалею, – не узнает собственный голос. И не понимает, как оказалась прижатой к полу – одно резкое сильное движение, и вот черные кудри щекотят лицо, а до губ Беллы теперь не дотянуться, ведь она удерживает за запястья – откуда только столько силы? И Гермиона, кажется, начинает задыхаться, находясь так близко и так невозможно далеко. Будто кто-то взрастил в ее груди ароматный, но удушающий вьюнок, что изнутри оплетает ребра, стягивает в тугой клубок все органы, сдавливает горло, и лишь Белла может ее спасти. Белла, которая сейчас медленно наклоняется ниже, но все не ослабляет хватки, не дает пошевелиться и шепчет, остановившись на расстоянии нескольких дюймов: – Прости, Мио, – будто специально с ума сводит, – Я хотела, чтобы все было правильно. Правильно! Да почему все так трясутся за этим чертовым «правильно»? Что в нем такого привлекательного? И почему Гермиона так его ненавидит? Вьюнок сдавливает все сильнее, лишает кислорода, и на глаза обязательно навернулись бы слезы, если бы не выплакала их все этим вечером. – Я не хочу правильно, – голос дрожит, и, кажется, это делает Белле больно, будто ее тот же голубой вьюнок оплетает. – Я не хочу правильно, – повторяет она снова, и нет причин объяснять, что же это значит. Запястья наконец-то чувствуют свободу, и руки тут же зарываются в черные пряди, притягивая ближе. Поцелуй горький – это алкоголь смешался с желанием получить сразу все, стать ближе, еще ближе, влезть под кожу, раствориться в крови и лимфе в точности как тот никотин. Губы движутся почти отчаянно быстро, будто бы завтра действительно не настанет: упадет астероид, комета, звезда взорвется, случится война – к черту все это! Холодные руки под свитером жадно сжимают горячую кожу или же вновь возвращаются к спутанным волосам. Гермиона и не думала никогда, что она такая жадная, но вот же тянется за губами Беллатрикс, вновь и вновь не давая ей отстраниться, и плевать, что легкие горят от нехватки воздуха – они стали воздухом друг друга. И готовы заменить другу друг целый мир. Уже заменили, не замечали просто этого. Как кофты в сторону отлетают, они тоже не замечают. Ни капли пошлого, ведь лишь знакомятся заново, изучают уже знакомые тела. Теперь-то они точно сумеют отыскать друг друга даже в самой темной ночи, ведь и сердца бьются в унисон, и души тянутся навстречу, как первоцветы к солнечным лучам. Согреть и согреться. Тонуть, но никогда не достигнуть дна. Движения губ становятся все более хаотичными, и девушки все чаще случайно кусают друг друга, ведь алкоголь, видимо, решил окончательно затуманить разум и окутать тела ленивой негой. – Ты была права, не надо было столько пить, – сквозь тихий смех говорит Гермиона, нехотя оторвавшись от губ брюнетки. – У нас еще будет время, – улыбнулась ей Белла, а после напряженно свела брови и задала внезапно возникший вопрос, – Будет же? Ответом ей был легкий поцелуй, ленивый и совершенно неспешный: так осенью по Темзе пожелтевшая листва плывет, покачиваясь, и просто следует за течением. Да и некуда спешить, впереди ведь целая жизнь – или же только эта ночь, как-никак, будущее еще не предрешено, никогда не предрешено. Потому они будут и дальше жить лишь одним мгновением, наслаждаясь каждым из них. Минута за минутой, поцелуй за поцелуем, лежа на пушистом ковре, тихо посмеиваясь. И, лишь когда стрелка часов перевалит за три ночи, девушки все же заползут под одеяло, мгновенно засыпая. Они будут ходить под парусом в открытом море, купаться в солнечных лучах, бегать по пшеничному полю, играть в прятки в лиственном лесу, ведь находят друг друга даже во сне, путешествуют по царству Морфея*, не размыкая рук. – Герми, просыпайся! – услышав какой-то грохот по ту сторону двери, миссис Грейнджер продолжила, – Завтрак я уже приготовила, поэтому жду тебя, – немного подумав, с легкой улыбкой в голосе она добавила, – И Беллу тоже захвати. Не будет же она голодать. В гостиную девушки спустились, крепко держась за руки и все еще пребывая в состоянии легкого шока. Вчера за ужином вспылили все, но отчего-то Гермиона совершенно не думала, что ей удастся так скоро примириться с родителями. Девушкам даже объяснять особо ничего не пришлось: так иногда бывает, сверкающее в глазах счастье красноречивее любых слов. В таких случаях необходимо просто смириться и не мешать познавать себя и мир. Если ты с нею, то все – против, Да ты и сам вряд ли будешь за. Я сумасшедшая дура – спросит, Знает прекрасно сама, что да. Порой кажется, что для многих школьников Валентинов бал чуть ли не долгожданнее выпускного вечера. Возможно, это действительно так, ведь в этот день чаще прочих соединяются или же разбиваются сердца, звучат признания и отказы, а в каждом темном уголке школы либо кто-то целуется, либо плачет. И все это под покровом розовых сердечек и бумажных цветов. Гермиона искренне терпеть не могла Валентинов день, а балы и подавно избегала – это лишь бесполезная трата времени и денег. Так было раньше. А потом в ее жизни появилась слегка сумасшедшая Белла, и все ее прежние устои в одночасье рухнули с оглушающим грохотом, но никто за ними скучать и подавно не будет. Тихие вечера, конечно, теперь стали огромной редкостью для девушки, но и пусть, ведь так куда веселее. А еще очень волнующе: это же первый раз, когда Гермиона решилась пойти на школьный бал! Если точнее, то ее мнения никто и не спрашивал. Одной дождливой пятницей Белла просто потащила ее в торговый центр выбирать платья и туфли. Потому сейчас девушка крутилась возле зеркала, пытаясь хоть что-то сделать со своими волосами, только вот волосы явно были против. Окончательно отчаявшись, она скрутила их в банальный жгут и перевязала лентой – уж лучше так, нежели они будут торчать во все стороны. Бросив последний взгляд на свое отражение, Гермиона наконец-то вышла из комнаты. Белла, наверняка, ее уже заждалась. – Да вы у меня самые настоящие лесные нимфы, – мама уже стояла во всеоружии: фотоаппарат, салфетки и проступившие слезы радости. Но это она сейчас так улыбается и, кажется, беспрерывно делает снимки, а когда Гермиона и Белла впервые показали ей свои платья, то миссис Грейнджер чуть сознание не потеряла. И ее вполне можно понять: легкая бежевая материя пусть и струилась до самого пола, закрывая и руки, и плечи, но все равно создавалось впечатление, что девушки абсолютно нагие, и лишь дикие вьюнки оплетали их тела и хоть немного прятали от посторонних глаз. – И зачем, кстати, мы купили одинаковые платья? – понизив голос, в который раз уже спросила Гермиона у своей девушки. – Чтобы все на этом балу знали, что мы пришли вместе, – почти на автомате ответила ей Белла, – да и не совсем одинаковые они у нас. У тебя вышивка голубая, а у меня черная, – отличница на это лишь коротко усмехнулась, продолжая позировать. Мама определенно сделала уже не один десяток кадров, но все не отпускала девушек. – А еще у меня для тебя подарок, – и брюнетка хитро улыбнулась, – но я забыла его в машине. – Ты уверена, что он там в безопасности? – Не волнуйся, мальчики прекрасно знают, что я им руки поотрываю, если они в мою сумку полезут, – абсолютно будничным тоном. – Ты сама доброта, – саркастично подметила Гермиона. – Кто бы говорил о доброте, – в тон ей ответила Белла, обнимая со спины. Черт, наверное, она всю жизнь будет припоминать отличнице тот случай с Родольфусом: рассказала же на свою голову… – Мам, ну хватит уже! – спустя еще минуту беспрерывного щелканья фотоаппарата все же не выдержала девушка. – Это ведь даже не выпускной! – Ладно-ладно, одевайтесь уже, – сжалилась над ними миссис Грейнджер, все же пряча камеру. – Только не пейте там слишком много. – Это ведь школьный бал, – рассмеялась Белла, спешно надевая пальто. – Я тоже в школе училась. Всегда найдется умелец, который пунш разбавит джином. Гермиона определенно хотела задать маме несколько вопросов о ее… школьных буднях, но брюнетка чуть ли не силой вытолкала ее за дверь. Точно, они ведь опаздывают. Пока что только минут на десять, поэтому можно не нервничать: Том на своем стареньком форде гонит так, что и самолет, если понадобится, сумеет догнать. – Наконец-то! – мученически простонал Гарри, когда девушки умащивались на заднем сидении. – Сколько можно вас ждать? – И куда это ты так спешишь? – Гермиона не смогла сдержать усмешки, увидев, как покраснели щеки ее друга. – На свидание, дамы, на свидание, – ответил ей Том, заводя машину. – И, Поттер, пристегнись, не беси меня. Девушки на это лишь громко рассмеялись: для них до сих пор загадкой было, как эти двое сошлись и как скоро они друг друга поубивают. – Черт, Реддл, да не гони ты так! – воскликнула Белла, когда на очередном повороте на нее, не удержавшись, упала Гермиона. – Я все равно не собираюсь слушать вступительные россказни директора. – Прости, Беллз, но у нас столик забронирован на, – Том посмотрел на часы, – через двадцать минут. И, кстати, твоя сумка в бардачке. – Так давай ее сюда, – тут же засуетилась брюнетка. Гермиона могла поклясться, что она увидела проступивший на ее лице румянец. Что же там такое, раз Белла так нервничает? Спросить ей не дала резкая – очень резкая – остановка машины. Девушки с облегчением выдохнули и, поблагодарив парней, вышли из машины. Черный форд сразу же умчался в сгустившиеся сумерки. Тому, безусловно, необходимо хоть раз попробовать принять участие в лондонских ралли*. Гермиона оторвала завороженный взгляд от дороги, Белла вновь хитро и немного смущенно улыбалась ей, медленно открывая подарочную коробочку: – А теперь подойди ко мне и закрой глаза. Дважды просить не надо было. Замерев, Гермиона стала прислушиваться. Со всех сторон смеялись школьники, спешащие на бал, кто-то даже бежал, а девушки же замерли у крыльца. От предвкушения сердце ускорило свой ритм, и вот что-то легко коснулось головы отличницы – она даже попыталась было открыть глаза, но Белла шикнула на нее. Вновь послышался какой-то шорох, секунды тянулись, и что-то мягко давило на волосы. – Теперь можешь смотреть, – брюнетка держала маленькое зеркальце. – У нас в саду уже взошла сцилла*, так что я не смогла удержаться. На голове Гермионы лежал аккуратный венок из маленьких голубых цветочков, такой же украшал кудри Беллы. Теперь-то уж точно вся школа будет в курсе, что они вместе: и схожие наряды тому виной, и их поцелуй у самого входа, а потом еще несколько в коридорах по пути в спортзал. Что ж, этим вечером они были той самой выносливой парочкой, что продержалась до самого конца бала, неспешно покачиваясь в такт медленных песен. Но другие ученики не будут их долго обсуждать, ведь уже через неделю Белла вновь спрячется под одеялом и начнет отказываться есть, а Гермиона же будет приходить к ней каждый вечер, читать ей свои конспекты и силой вытаскивать на короткую прогулку в сад. А уже после в их жизнь снова вернутся ночные побеги из дома, вальс на набережной и глинтвейн в лесу Дин*. * Все перечисленные здесь «сказки» – это своеобразные превьюшки к историям, которые я планирую однажды написать. Не знаю, когда случится это «однажды», но сюжеты я понемногу уже начинаю раскручивать, гы) * Морфей – бог сновидений в греческой мифологии. * Ралли – разновидность авто- и мотогонок, где надо как можно быстрее проехать по перекрытым общедоступным дорогам от старта к финишу. * Сцилла или пролеска сибирская — многолетнее травянистое луковичное растение с голубыми цветками, что распускаются примерно в конце февраля или начале марта (ничего не знаю, в лесу я собирал их именно тогда). На языке цветов означает веселое настроение. * Королевский лес Дин (англ. Forest of Dean) — древний лес, имеющий форму треугольника. Площадь области — 110 квадратных километров, большая её часть покрыта лесом. Лес Дин является старейшим лесом Англии.