Осколки. История первая

Он не только спит сам, сколько оберегает ее сон и потому чувствует, как напрягается женское тело в первом всплеске морочного забвения, в которое они едва погрузились к рассвету. Как всю ночь сидели рука в руке, так и ушли в его номер, освободив Щербакову от иглы, через которую перекапала надежда на лучшее. Этери бы, наверное, упала в кровать прямо в верхней одежде и ботинках, если бы Даня бережно не стянул с нее все лишнее и так же аккуратно не надел свою футболку на уже почти спящую. Когда мужская голова коснулась подушки, а рука притянула уснувшую за мгновение женщину к себе, в этом не было ни страсти, ни желания, только потребность не дать ей быть одной с тем, что может настигнуть в сумраке сна. **** “Хрустальный” сыпался, словно матрица, превращался в ничто. И только небольшой пятачок льда еще был прочен. Аня замерла в ожидании начала произвольной. Первых звуков музыки, которых не будет. Тоненькая, словно тростинка в нежно-лиловом, скрывающая лицо за пальцами сложенных рук. Аня, в которую сейчас полетят эти острые распадающиеся осколки ледяного мира, где вся жизнь - это жесты, позы, движение до момента замирания. Первый осколок, самый болезненный, как точно знает со времен теракта Этери, влетает ей куда-то под ребра, наверное, рядом с сердцем. И дальше боль раскаленными каплями по всему телу, до крика. Аня стоит в центре льда, пока в безопасности, Этери стоит за бортиком под ливнем колючих осколков. Они так далеко друг от друга. Так страшно, что сейчас взорвется лед под ногами фигуристки и порежет нежную и прекрасную картинку. Но Аня стоит, мир вокруг нее не меняется. Он так же прочен и безопасен. Аня ждет первого звука музыки. И в этот момент ожидания и собственной боли Этери чувствует, как ее сжимают сильные руки, обхватывают, закрывают от летящих осколков. И боли становится вполовину меньше, потому что крепкое знакомое тело Дани принимает на себя часть колючего града. А над катком начинает звучать та самая музыка, которую так ждала Щербакова. Она ступает в пропасть… и пропасть закрывается, под ее коньками в паре сантиметров от начала лезвия ткется из воздуха ледовая дорожка. И для Этери не остается ничего, кроме этого завораживающего скольжения к началу пустоты, что никак не начинается, покоя внутри ледовой арены и шквала осколков, под которыми теперь стоят они вдвоем за ледяным овалом. Пока Аня будет ехать, мир внутри будет прочен и безопасен. В этом Тутберидзе уверена. Остальное почти неважно. Она делает глубокий вдох… и просыпается. **** Просыпается Этери практически в Глейхенгаузе, который сгреб ее, прижал к себе плотно-плотно, почти подмял под себя, спрятав от всего мира. В комнате вопят звонками сразу два телефона. От недосыпа подташнивает и кружится голова. Мужчина и женщина расплетаются и каждый тянется к своей одежде, чтобы найти трубку. Этери звонит Дудаков. Дане Даша. Спрашивают одно и то же: куда подевались и почему опаздывают. Даниил вылетает на тренировку первым. Этери нужно еще добраться до своего номера, хотя бы минимально привести себя в порядок, да и проверить, что с Аней все хорошо. Ане хорошо. Точно лучше, чем самой Тутберидзе, которую нешуточно мутит после двух часов сна. Глаза красные, как у лабораторной белой крысы. Собственно в зеркале она себе именно это животное и напоминает. Бледное лицо, белая спутанная копна волос, дрожащие от усталости пальцы, которыми она пытается нанести ровные стрелки до середины верхнего и нижнего века. И еще Этери восхищается железной нервной системой Щербаковой, которая не проснулась за все то время, что тренер ходит по номеру, собирая себя на работу. Лишь после особенно неудачного хлопка дверцей шкафа из кровати донеслось неуважительное бормотание с требованием не шуметь. Блондинка беззвучно прыснула, надеясь, что Аня заспит те слова, которые сказала тренеру, не осознавая, кто ее тревожит. **** После тренировки Тутберидзе вернулась в пустой и даже уже убранный номер. Хотелось упасть и уснуть на те два часа, что остались до выезда на арену и подготовки к старту произвольной. Думать о чем-то и что-то уже решать было бессмысленно. Они или сделали все правильно, или - нет. Изменить что-либо теперь все равно не в их власти. Но одно дело нужно доделать. Собрав последние силы, тренер спустилась на два этажа вниз и постучала в номер Камилы и Ани. Взгляд у Щербаковой был совершенно обычный: прозрачный, спокойный, цвета застывших на коре дерева лучей солнца. Можно было не сомневаться, что в команде Тутберидзе сегодня это самый надежный элемент. Девочка, которая шла своим путем и не сомневалась в том, что он именно ее и единственно верный. Этери, словно змея, скидывающая кожу, выбралась из одежды и рухнула на кровать. Ей снилось море, соленые брызги которого летели в лицо, белый песок далеких пляжей и теплое солнце отражающееся от древесной коры и дарящее абсолютное счастье и гармонию. **** Когда у тебя четверо на выход, то ты только и делаешь, что держишь за руки, провожаешь на лед, снова держишь за руки, слушаешь их дыхание и сверяешь его со своим собственным. Тут уже не до лирики и не до философии. Майя - первая в горнило произвольной. Майя падает с четверного тулупа и ленится или боится, а скорее и то, и другое пробовать сальхов. Ну, если уж ты не желаешь идти в танцы, то прыгай, черт побери! Ругается про себя Этери и сама же себя одергивает. Майя заходит на четверные, а она, Этери Тутберидзе, ушла в танцы, не справляясь с тройными. Ей ли в душе обвинять Майю, которая уже ростом с нее, а еще вся юность впереди. И все же за бортиком она не удержится от язвительного: “Мы же владеем двумя четверными в равной степени”. И, переглянувшись с Дудаковым, усмехается под маской. Майя на них не обижается. Майя умница. Майя сильная и верящая в талант Этери, Дудакова и Дани. Поэтому Майя здесь и у Майи есть ее тулуп и сальхов. А у Тутберидзе есть Майя. Чужих Этери не видит, но Сашка не чужая, хоть и дурная со своими пятью четверными. И Сашка перед Ками, так что можно вполне законно выглядывать и подглядывать, якобы случайно, не показываясь на публике и не вызывая досужих кривотолков. Трусова в своем репертуаре: сначала заваливать, потом героически спасать, когда бояться нечего. Сережа тоже подглядывает. Саша - его девочка. Он ее создал гораздо больше, чем Этери. Вон какие кривые руки. Руки - это то, что прививает им тренер Тутберидзе. И вон какой лутц творчества Дудакова. Сашка никогда не понимала и не любила все эти взмахи руками. А про прыжки она все понимает. Мимо Плющенко они проходят молчаливой армией. Сережа первым. Этери следом. На лед демонстративно даже не смотрят. Показательные выступления для прессы. Да и не до того. И так ясно, что Сашка прыгающая делает в произвольной в одну калитку всех. Трусова в произвольной первая. И сейчас это неважно. И все равно радостно. Всем им радостно. Даже болтающемуся от усталости Дане, у которого с Сашкой была вечная борьба. Даже бледной с залегшими морщинками у глаз Этери. И уж конечно, радостно Дудакову. Где-то в кармане лежит веселый смайлик, а в сердце вопрос: “Вы же будете так улыбаться, когда я прыгну все 5 четверных в одной программе?” Он будет. Он уже улыбается так, просто под маской этого не видно. Ками пролетает свою программу на одном дыхании. Все сильнее и сильнее к концу, как и было задумано. С этой программой они уйдут в олимпийский сезон. И, возможно, именно она сделает Камилу чемпионкой. Или это будет не Камила? Или эта будет совсем другая девочка? Та, за которой убегает от бортика Даня. Та, которую ждет у этого бортика Этери. Та, которая смотрит на них спокойно и счастливо, будто никто не обещал для нее смерти от удушья в середине программы. Будто она сама не знает и не помнит вчерашнего дня. Будто нет прокола на запястье и будто эта ночь всем им лишь приснилась. Аня улыбается, смотрит в глаза Тутберидзе и тихо говорит: “Все будет хорошо”. Кто кого держит за руки и дает энергию на старт? Вот и пойди разберись с этими простыми сложностями. Две ладони прячущие глаза, в которых свет. Сейчас начнется музыка и откровение. Смогут-не могут. Будет - не будет. Со щитом или же на щите. Лед ткется под коньками, создавая прочную опору. Для скольжения, для толчка, для четверного, для выезда. Сережа мечется за спиной, пытаясь силой собственного желания поднимать Щербакову в каждый прыжок. Даня скользит за ней по льду, словно надеется поймать, если ей станет плохо. Этери ждет. 2,5 минуты. Аня скользит, дышит, прыгает. Три… Аня еще дышит, но уже страдает. Последний прыжок. И дальше длинное сложное вращение со множеством смен позиции. И волшебства больше нет. Белеют губы, вдохи холостые и бесполезные сменяются короткими выдохами. “Держись! Держись! Держись!”- шепчет в маску Тутберидзе. “Держись! Держись! Держись!”- мечется у бортика Дудаков. “Держись! Держись! Держись!”- почти выпрыгивает на лед Глейхенгауз. Аня выходит из вращения… Аня… улыбается. Длинная дорожка, и кажется, что уже весь ледовый дворец повторяет “держись! держись! держись!”. И в этот момент, под аплодисменты сидящих на трибунах, Этери понимает, что ничего не страшно. И ничего никогда не произойдет с Аней Щербаковой. И неважно, будет ли когда-то вскрыта “проба Б”, найдется ли неправильный пик в ее биопаспорте. Аня навсегда летит по этой дорожке шагов с этой улыбкой и светящимся взглядом, а зал поддерживает ее без остановки. И этим она защищена от любых кривотолков и любых неудач. “Все будет хорошо”,- повторяет слова Щербаковой Этери, когда Сережа раскидывает победно руки, Даня вскидывает голову, безуспешно пытаясь удержать слезы, а сама она, сжимает Анины чехлы и поднимает вверх кулаки, то ли вознося хвалу, то ли благодаря небо за то, что отдало им их давно потерянные души. Дудаков сгребает всех в общее объятие. Этери прижимается к плечу рыдающего Дани, еще почти держа себя в руках и находя в себе силы оттолкнуть его за камеры, а может, это он, чувствуя, что сейчас прорвет плотину вечной сдержанности, утаскивает ее подальше от прямого обзора. Слишком много чувств, обретения и потери. Все оказалось настолько хорошо, что без слез дышать невозможно. Еще при выходе из финального прогиба лицо фигуристки светится только счастьем, но с первыми шагами во взгляде проступает мука человека, который оставил все на льду. И лишь глаза ее цепляются за улыбку тренера, которую, если и можно как-то перевести в слова, то лишь восхищенным: "Ну ты даёшь, Щербакова!". Ещё что-то непонятное читается в этом взгляде, но такое безумно нежное, что смотреть невозможно. Аня практически лежит на мягкой черной шубе Этери Георгиевны, вдыхая лёгкие духи, которыми пропитана одежда. И с ними силу и покой. Внутри нее поет каждая усталая клетка песнь радости, которая дается лишь тем, кто честно делает свое дело и идёт своим путём. Даня держит в объятьях двух самых лучших девочек на Земле. Его девочек. И вспоминает, не вспоминая, тонкую ручку Ани, с медленно текущим раствором, холодные пальцы Этери, которая всю ночь рассказывает о своих фигуристах, их победах и поражениях. И только об одном он думает: "Не надо мне никаких детей, Эр, кроме этих. И никого мне не надо, кроме тебя". Но Тутберидзе уже отошла, оставив Аню на ее самого верного рыцаря в их тренерском штабе. Впереди Даша, а значит все сведено к началу и прошлое обнулилось. Даже после такой победы нужно вставать к бортику, словно ничего и не было до этого. Словно ты выводишь своего самого первого спортсмена и вам нужно ещё доказать, что вы оба имеете право быть здесь: он на льду, ты за бортиком. Пока тренер держит Дашины руки, дышит с ней в унисон, смотрит прокат, в кармане безостановочно вибрирует поздравлениями телефон. Для всего мира главное произошло, а для Этери главное в этом моменте и Дашином последнем движении руки, пронзающей грудь кинжалом.