***
— Волнуешься? — голос Марго раздается у самого уха. Сбитый с мысли, Элиот собирается вскочить с дивана, но маленькие руки с вишневым лаком на ногтях удерживают его неожиданно сильно. — Бэмби, ты же знаешь, я не могу подтвердить твое предположение. — Но и отрицать его не будешь, — руки исчезают с его плеч, Марго обходит диван и садится рядом. Тут же отставляет коктейль подальше. Таким плавным и изящным движением, что даже спорить не хочется, хотя коктейль был хорош. — Эл, детка, сейчас десять утра, даже у нас есть стандарты. — Считай, сегодня стандартов нет. На трезвую голову я к Колдуотерам не пойду. Марго вдруг хватает его за створки пиджака в черно-белую мелкую клетку. — Та-ак! А это, боюсь спросить, что за твидовое убожество? Кого хороним? — Гетеросексуальность Квентина, — пытается шутить Элиот, но Марго смотрит на него совсем без улыбки. — Тебя Тодд покусал, детка? Иначе зачем ты это напялил? Элиот вздыхает. Ну не объяснять же ей, что вся его одежда, все продуманные и подготовленные аутфиты не подходили для знакомства с родителями. Стратегия Вога на это воскресение — не привлекать к своей персоне лишнего внимания, в надежде, что всё пройдет мирно. Может, Колдуотер-старший не поверит сыну? Решит, что тот из вредности привел приятеля из универа под видом парня, и тяжелых разговоров удастся избежать? — Этот пиджак настолько плох? Я подумал, если Кью врет отцу, что учится на лингвистике, то и я должен соответствовать. — Ты в нем выглядишь, как грустный девственник с кафедры вычислительной математики. О, — она хлопает себя по лбу, — точно, ну вылитый Алан Тьюринг, еще волосы осталось назад зализать. Можешь нарядиться в это безобразие на следующий Хэллоуин, а вот домой к Квентину я тебя так не пущу. — Но я не могу заявиться к ним в какой-нибудь рубашке в цветочек, или в цветной жилетке, или… Понимаешь? — Нет, — Марго поднимает бровь, — не понимаю. Ну и ладно. Элиот зато вот отлично понимает. Он, конечно, никогда раньше не знакомился с родителями своих постоянных партнеров — отчасти, потому, что таковых не наблюдалось. Почти. Еще в Индиане у него был Джереми. Джереми-квотербек. Хороший. Не худший, как минимум. Элиоту, в том возрасте и в том состоянии души, когда они начали встречаться, крупно повезло, что Джереми не оказался каким-то полностью отбитым садистом или жутким гомофобом — и тех, и тех его прелестный городок имел в достатке. Перед каждой встречей или совместным походом куда-то, где будут люди: в кафе, торговый центр или на стадион, Джереми предупреждал Элиота, чтобы тот не одевался как Элиот. «Ну, рубашка у тебя правда красивая, яркая такая, и узор… но вдруг нас кто-то из моих увидит? Хочешь, я свою клетчатую принесу, тебе чуть велика будет, но…» Оглядываясь назад, Элиот не злился на Джереми за эти правила: мальчик серьезно рисковал, показываясь с ним рядом где-то, кроме школы. На Элиоте было клеймо, а объяснить, что «дружеского» могло его связывать с парнем из спортивной команды… Да легче сразу стреляться. Разумеется, Джереми не решился бы знакомить Элиота с родителями. То, что они иногда делали в туалете торгового центра — тот, что на третьем этаже, он почти никогда не работал, и никто туда не ходил — Джереми называл их «маленьким грязным секретиком». Не было сомнений, что только природная воспитанность не позволяла квотербеку называть так же и Элиота. — Эл, детка, — зовет Марго. — Ну, хочешь, оставим этот дурацкий пиджак, но я тебе подберу рубашку поярче, идет? Элиот тянется за коктейлем. До условленного времени еще час, он успеет протрезветь и накрутить себя еще сильнее. Твидовая ткань колется даже через рубашку, и внезапно идея спрятаться за безвкусным пиджаком от детских страхов уже не кажется ему такой заманчивой. — А как бы ты меня одела? Марго торжествующе улыбается и окидывает его пристальным взглядом. — Секрет. Идем наверх, я завяжу тебе глаза, подберу аутфит и только на выходе из дома разрешу снять повязку. — Ого, кинково. Мне нравится. Напомни только, Бэмби, какое стоп-слово? — просит Элиот, когда его увлекают наверх. Недопитый коктейль остается на столике у дивана.***
Элиот волнуется. Со стороны этого не видно: он собран, одет с большим вкусом, пахнет средством для укладки волос и пряным одеколоном. Со стороны он выглядит великолепно, как обычно, но Квентин видит глубже, чем это. Квентин видит и побелевшие костяшки пальцев, и то, как он поправляет и без того идеально выглаженный воротник рубашки. Как Элиот прикусывает пухлую нижнюю губу, и как взгляд его блуждает где-то очень далеко. На нем рубашка насыщенного винного цвета, с серебристой вышивкой по воротнику и рукавам, брюки и жилет черные. Он выглядит вампиром, научившимся сочетать в одежде декадентский шик и современные модные тенденции. Вид у него аристократичный и горячий одновременно, но Квентин видит за всем этим волнение. — Мы можем не идти, если… — начинает он, и взгляд Элиота фокусируется на нем. — Нет-нет, все прекрасно. Все восхитительно, Кью. Я еще немного пьян со вчерашней вечеринки, только и всего. — Вчера в коттедже физкидов не было вечеринки, — замечает Квентин. — Или ты был у другого факультета? Элиот смотрит на него, как олень, ослепленный светом фар на дороге. Прищуривается, прочищает горло, снова поправляет воротник. — Не помню. Неважно. Идем, не будем заставлять твоего отца ждать, Кью. Тед ведет себя безукоризненно. Приглашает их внутрь, жмет руки, не пристает с расспросами. Поначалу. Когда все трое рассаживаются за столом, он выбирает место так, чтобы Квентин с Элиотом сели поближе, почти вплотную локтями друг к другу. Квентин собирается подвинуть стул, чтобы не вторгаться в личное пространство Вога — он и так оказывает ему огромную услугу, тратя свое воскресенье на домашние посиделки. Он уже держится за стул, чтобы отодвинуться, когда вспоминает, что в глазах его отца они должны выглядеть парочкой в самом что ни на есть конфетно-букетном периоде. С Элис они продержались месяц, значит тут может быть примерно столько же. Стул остается на месте. — Я тогда поставлю лазанью в духовку и принесу нам выпить, — объявляет Тед и оставляет их наедине. — Всё ок? — быстро спрашивает Квентин. — Ты бледный какой-то. — Все отлично, — Элиот сидит с очень прямой спиной, взволнованное выражение его глаз резко контрастирует со сказанным. — У меня всегда такое лицо, когда я трезвый. Ты меня просто раньше не видел таким. В ответ Квентин улыбается и удерживается от язвительного: «путаешься в показаниях, Вог». Он, может быть, не понимает причины волнения Элиота, но издеваться не будет. — Эл, всё пройдет хорошо, правда. С этого момента просто сиди весь такой красивый и загадочный, больше ничего не нужно — все вопросы я возьму на себя. Квентин знает, что отец больше по пиву, поэтому удивляется, когда на столе появляется бутылка красного вина и сырная тарелка. Не один Элиот пытается произвести хорошее впечатление, и это знание греет Квентина изнутри. Среди всех проблем его подросткового возраста, у Квентина никогда не было лишних эмоциональных ресурсов, чтобы тратить их на вопросы самоидентификации — это просто прошло мимо него. И всё же, видеть, как твой отец пытается найти общий язык с твоим «парнем», о существовании которого он узнал лишь на прошлой неделе, приятно. Разлив вино по бокалам, Тед усаживается на место и глядит на них двоих, подперев щеку. — Так, Кью говорил, что вы познакомились в университете? Вы на одной специальности? — Не совсем, пап. Я получаю степень по литературе, а Элиот — по искусству. И он на курс меня выше. — Выше — это уж точно, — усмехается Тед. — Колдуотеры никогда выдающимся ростом не отличались, правда, Кудряшка Кью? — Пап! — Квентин улыбается и замечает, как Элиот толкает его локтем. — Кудряшка Кью, значит? — Да, — с готовностью отвечает Тед. — В детстве у Квентина вились волосы, особенно когда отрастали до плеч, у меня и фотографии есть! — Ради бога, мы еще даже не выпили, а ты уже собираешься меня позорить! — возмущается Квентин, чувствуя, как горят щеки. Элиот смотрит на него с улыбкой, почти ласково, и живот сводит — там не бабочки, там табун диких лошадей. Квентин хватается за бокал с вином. — За что выпьем? — За встречу, — находится Тед. — Для меня это правда важно: что ты, Кью, делишься тем, что для тебя важно, и что ты, Элиот, пожертвовал своим воскресением, чтобы познакомиться с ворчливым скучным стариком. — Не прибедняйся, — говорит Квентин. — Ты не такой уж и старый. — Напротив, это… безумно важно и для меня тоже, — одновременно с ним произносит Элиот. Он смотрит на сложенную в квадратик салфетку, и такого выражения у него на лице Квентин никогда не видел. Он кажется младше, ниже, беззащитнее. — Правда? — спрашивает Тед. — Разумеется, я хотел познакомиться с вами, это главная причина, — быстро добавляет Элиот. — Но еще меня просто очень радует… восхищает даже, когда родители не судят детей за то, что они не могут изменить. — Всё происходящее в жизни Кью я оцениваю только с одной позиции, — спокойно объясняет Тед, — делает ли это моего сына более счастливым или менее счастливым. А в остальном — мир меняется, становится менее жестоким и более ярким местом. Элиот тянется за вином, делает два больших глотка. Тед не задает встречных вопросов, хотя по виду Вога очевидно, что ему есть, что рассказать. Разговор переходит на недавно открывшийся музей в Бруклине, с него — на выставку Пикассо и на тенденции в современном искусстве, оттуда — на кино. Оправившись от болезненной темы, Элиот блистает в своей стихии. Квентин, разумеется, знал, что он во всем этом разбирается, но не представлял, насколько хорошо. Тед, кажется, это тоже замечает: — Потрясающе! А бакалавриат у тебя тоже был связан с миром искусства? — Нет, это больше хобби, мистер Колдуотер. Бакалавриат у меня в области дизайна. — Тоже, должно быть, очень интересно. А касательно хобби: мне всегда было любопытно, как это выглядело у других детей вашего поколения. Потому что Кью, например, лет с десяти только книгами интересовался, просто носа не высовывал. Это не плохо, конечно, это помогало, но я иногда боялся, что его просто утянет туда между страниц однажды, и потом ищи-свищи, — смеется Тед. — У каждого свой механизм преодоления в этом возрасте, — Элиот пожимает плечами. — Какой был у тебя? — Шитье и желание сбежать из дома, — на лице Элиота появляется выражение, подразумевающее «хорошая шутка, правда?», но Квентин чувствует, что он не шутит. — В любом случае, пап, там лазанья не сгорит? Тед выходит в кухню проверить, а Квентин, не обдумав свои действия до конца, тянется к руке Элиота и накрывает ее своей. — Ты не обязан был отвечать, прости. — Мелочь, я же отшутился, — Элиот улыбается ему немного покровительственно, — на самом деле моими хобби в этом возрасте были гольф, коллекционный коньяк, ммм… кордебалет и накаченные телохранители в костюмах с бабочками. Квентин смеется. Это так глупо, что даже мило. Он чувствует, как горят щеки — от вина и близости к Элиоту. Тед возвращается в комнату, и Элиот тут же отдергивает руку, словно ошпарившись. Тед на это тихо посмеивается и хочет что-то сказать, наверняка смущающее и неуместное, хоть и доброе, но Квентин перехватывает его взгляд и качает головой. Успевает подумать при этом, что теперь-то отец точно поверит в их отношения — он не видит себя со стороны, но, пользуясь возможностью не скрывать своего истинного отношения к Элиоту, смотрит на старшекурсника, вероятно, самым влюбленным взглядом из возможных. Элиот в долгу не остается. Разговор переходит на путешествия.