Под чёткий ритм сердца твоего
Я ускоряю к тебе свой несмелый шаг,
И волнение моё настолько сильно, велико
На фоне шёпота осуждающих нас зевак.©
____⌘____
Сегодня у тебя был слишком сложный день. Весьма тяжёлый… Как только я услышал твой голос по телефону, не смог найти себе места. Мне становится так дерьмово на душе, когда тебя что-то тревожит, беспокоит, мучает. Когда холодные ветра больно срывают лепестки белых пионов, гнут их, ломают. В этот момент хочется стать горой и защитить тебя от них. Оказывается, какой-то папаша устроил в вашем отделении сущий ад, пока ты был в операционной. Тот возмущался, что после операции его дочь не идёт на поправку, а ты покалечил её. Вот что значит отчаяние вперемешку с усталостью и гневом. И всё бы ничего, если бы тот не ворвался в операционную до прихода охраны, нарушив тем самым ход операции на самом важном моменте — рука твоя дрогнула, задевая скальпелем сосуд. Но смотря теперь в твои усталые глаза, понимаю, что ты действительно врач от Бога. Несмотря на критичность ситуации, ты стойко завершил дело, тем самым спасая очередную жизнь. Возможно, такому и учат в вашем университете — оставаться спокойным, не смотря ни на что, и бороться до конца, — но видимо не в самой жизни. Сейчас пять вечера, и твоя дневная смена уже подходит к концу. Я по привычке, уже который год ожидаю тебя возле твоего кабинета, чтобы вместе поехать к нам домой. В наш родной дом. Вот я вижу сквозь открывающиеся двери, как ты устало улыбаешься медсестре и похлопываешь по спине анестезиологу, благодаря их за проделанный труд. Вот вижу, как снимаешь свой одноразовый халат, маску и шапочку, кидаешь их с неким облегчением в корзину. Выпрямившись, ты находишь силы подойти к родственникам пациента и сообщить им, что всё позади, и операция прошла успешно — пациент будет жить и успеет даже потанцевать на свадьбе своей сестры. К слову, выглядит его сестра так же устало — четыре часа ожиданий дались ей явно с трудом. И лишь ты понимаешь, что Жизнь непредсказуема и никаких гарантий она не даёт, хоть и делаете всё что можно, чтобы задобрить её и продлить кому-то его дни. Что ж, сегодня у вас со Смертью перемирие на неопределённый срок. Гарантии… Разве кто-то может их вообще дать?! Лишь Смерть — та неизбежно приходит за каждым. Шаг за шагом ты приближаешься ко мне. Дойдя, не стесняешься обнять меня. Твои руки скромно обвивают мою талию, а голова устало ложится на моё плечо. Чувствую прохладный кончик твоего носа на моей шее, где-то у уха. Щекотно. Но я не отстраняюсь, а даю тебе понять: я рядом. Мои руки не могут не ответить тебе взаимностью, вскоре отвечая таким же тёплым объятием. Для родственников пациента, украдкой смотрящие в нашу сторону, и пару посетителей проходящих мимо нас, мы — братья, а может лучшие друзья, или сочувствующие друг другу коллеги, да кто угодно. И лишь неподалёку стоящий фельдшер Сэм и несколько врачей знают — мы любим друг друга, самой на что есть настоящей любовью. Ты обнимаешь меня на виду у других, пусть всё ещё скромно, и меня это делает безумно счастливым. Два года назад я и мечтать о таком не мог, ведь мы боялись даже прикоснуться друг к другу иначе перед другими. Что стоило нам это подобие свободы… Даже не хочется вспоминать. Две осени назад я мог тебя попросту потерять. А теперь, мы вместе идём домой, под руку, и нам немного легче не обращать уже внимания на уйму зевак и осуждающие взгляды прохожих. Они всё равно не поймут вкус вина из пионов.— Две осени назад -
Сегодня утром я проснулся в отличном настроении, не смотря на то, что всю ночь прохладный, мелкий дождь шумел за окном, а на утро мне пришлось в срочном порядке мобилизоваться и привести в порядок свою мастерскую. Один начинающий актёр — Ли Цзюмин, именно сегодня решил прилететь из самого Пекина, чтобы купить пару моих картин! Сам Кристиан ещё не бывал в моей мастерской, и лишь однажды выдалась у нас возможность поужинать у меня на квартире. Он не знает о том, что я увлекаюсь живописью. Об этом вообще мало кто знает, таков мой бзик — для всех я всего-навсего фотограф. О том, что я Дали на минималках вообще лучше мало кому знать. Не хочу себе репутацию шизофреника. Мало кто, в принципе, понимает таких, как я. Для многих мы — творческие личности — странные и сложные натуры. Зачастую нас считают либо бедняками и лютыми одиночками, как писателей или музыкантов, либо людьми с огромными мадагаскарскими тараканами в голове вместо мозгов, со склонностями к нарциссизму. Что-ж, я за собой вроде ни того, ни другого не замечал. Странность моя лишь в том, что я полюбил Кристиана — другого мужчину, и что я с этим не могу ничего поделать. И если это начало шизофрении, что ж — я готов ею болеть. Я никогда не мечтал о славе, о признании и величии. Те, кто покупают у меня картины — хорошие знакомые моего старого друга Стивена Хартманна. Будучи сам PR-менеджером, Стив постоянно мне твердит, что «искусство, как медицина — создаётся для людей, и только для людей. Нечего её держать в тени». Я никогда не понимал этого сравнения, так как считаю медицину куда более важной и сложной, чем какие-то каляки-маляки недохудожника. И ежедневный труд Кристиана явный тому пример. Однако Стив всегда спорит со мной на очередные сто баксов, утверждая, что «медицина лечит тело, а искусство — душу», а моё творчество таки может кому-то подарить счастье. Какое счастье можно найти в непонятных тебе формах и образах? И думаю ли я сейчас об этом, когда моя жизнь превращается в полную нестандартность в глазах других?! Стивен всё чаще находит мне клиентов, а я всё сопротивляюсь — я боюсь, что меня не поймут и высмеют. Я против того, чтобы, спустя пару лет его активного «пиара по-дружбе», меня всюду преследовала пресса, или же, наоборот, не знал, как отрастить себе ещё пару лишних рук, чтобы параллельно писать по два заказа сразу. Творчество — лишь моя отрада, мой антидепрессант, мой личный психолог. Кому интересны мои видения и взгляды на мир? Наличие у меня небольшой мастерской на улице Гетрайдегассе я скрывал от Кристиана до сегодняшнего дня. А сегодня — его день рождения. И моя мастерская — его подарок. Спросите, что в этой мастерской такого, что я столько скрывал её от человека, которого полюбил? В ней нет ничего особенного, отнюдь. Так, банки с краской, огромные рулоны холстов, рамы, уймы кистей и мастихинов… и моя душа. Спустя столько времени отношений, думаю, мне стоит открыться куда больше перед Крисом. Ха-ха, что ж, я хочу, чтобы он знал, на что я трачу лишние свои сто баксов. Звучит, словно я — муж, раскрывающий своей супруге тайну своей «зелёной» заначки. Забавно, что меня посещают именно такие мысли сейчас, когда я заношу в дом два больших пакета с продуктами для праздничного ужина, и пихаю их наспех в холодильник. — Да, Стив, слушаю тебя! — принимаю звонок от друга, пока чуть не роняю контейнер с двумя охлаждёнными стейками говядины. — Ого, ты уже едешь с Цзьюмином с аэропорта?! — Да, Дэн. Но мы сначала поедем в гостиницу, оставим там его вещи и после приедем сразу к тебе, ладно? Через полтора часа будешь на месте? Надеюсь, никаких планов у тебя нет?! — слышно на фоне, как Стивен переспрашивает Ли на китайском о их последующих планах. — Да, конечно. Ну, у меня планы лишь на вечер… — намекаю другу, что у меня сегодня особо важный день, и дело вовсе не в китайце. Стив ещё не знает лично Кристиана, лишь то, что он был моим лечащим врачом после аварии. На момент аварии и моей реабилитации, Стив, в поисках себя и своего дела жизни, находился за границей — в США, а с недавних пор, решил приехать обратно в Австрию, мотивируя это тем, что: «Где родился, там и пригодился» и «Фигня вся эта ваша Америка — не моё». — Но до 15:00 я жду вас у себя, как договаривались, — дверь холодильника слишком громко хлопает, выдавая то, насколько я сегодня полон энергии, или же волнения. Обычно, я очень бережливо отношусь ко всякой там технике. Как и к людям, в принципе… Бросив ещё пару реплик в ответ друг другу, мы со Стивом завершаем разговор, а я бегаю глазами по кухне и цепляюсь взглядом на часы — 11:35. Никогда не любил эти пять минут после тридцати — ощущение, что у тебя вроде есть ещё целых полчаса, и всё же, пять минут у тебя уже отняли. Странные мысли. А может, странный — я, и придаю слишком большое значение мелочам… Следующие полтора часа проходят незаметно для меня — вот уже встречаю на пороге своей мастерской Стивена и его китайца. Деловитым оказался этот китаец — весь одет с иголочки, манерный, и я его чуть не посчитал заранее скучным и занудой, пока не заметил его буквально детский восторг, когда он увидел картину, которую собирался купить. До чего удивительно, как обстоятельства и определённые люди вокруг могут поменять твоё отношение ко всему и раскрыть другие грани тебя самого. Ли, увидев картину, которую я считаю и вовсе самой непримечательной среди всех моих работ, хлопнул пару раз в ладони, и суетливо перекидывал свой взгляд то на нас со Стивом, то на картину, и обратно. — Ну, разве это не шедевр?! Вы великолепно ощущаете цвет, свет, тень и фактуру, Дэниел, — на лице китайца полный восторг и улыбка, которая до сих пор еле-еле скрывалась под стандартной манерностью, вовсе стала широкой, будто Ли в момент обкурился и словил дикий кайф. — Вот этот сложный оттенок, к примеру, Вы знаете, как он называется? — продолжает Ли на своём ломанном, шепелявом английском — единственном иностранном языке, который нам троим в этой комнате более-менее знаком, кроме примитивного «языка жестов», как у приматов, на манер «Моя твоя не понимай!». И тут я думаю, что бы мне ему ответить. С одной стороны думаю, на кой чёрт ему знание всех цветов и их оттенков? С другой — предполагаю, что, возможно, у него немало знаний в области живописи, и решает этим вопросом проверить меня на статус «настоящего художника». Я долго смотрю на место на холсте, куда указывает палец китайца, и почему-то, запинаясь и ожидая заранее его разочарования во мне, отвечаю: — Я не знаю, что это за оттенок, правда, — и тут мой гость кивает, соглашаясь то ли со мной, то ли, как мне кажется, с его мыслью, что я полный профан в этом деле. — Ну, я просто мешаю краски на палитре по ощущению, наугад, пока не почувствую, что это именно тот цвет, который впишется в эту композицию… — зачем-то решаю объясниться перед таким же узкоглазым, как и я. — Вот! Вот именно! И я не знаю, как этот оттенок зовётся! Как вы его получили, сколько белого или чёрного Вы в нём намешали — мне не важно знать, и даже особо не хочу. Это ваши тайны. Мне, смотрящему на эту работу, важно то, что я ощущаю, смотря на неё. И то, что я вижу и ощущаю — прекрасно, Дэниел. Названия — всего-навсего набор символов, кодов, букв. Куда важнее то, что Вы ощущаете, и какие изменения в Вас вызывает этот цвет, — и тут Ли опять залипает, умиляясь, на мою картину. А я задумался… О Крисе, и о том, как я себя ощущаю рядом с ним. И о том, чувствует ли он себя так же, когда он рядом со мной.____⌘____
Знаете, бывают «дни-пустышки» — ну, вот ничего не происходит в течение таких дней. Начинаются и заканчиваются, и после них, ощущение, что ты и вовсе не прожил этот день. Ничего хорошего и ничего плохого не случается. Нейтральность. А есть «дни-лавины». События так и тянутся одна за другой, наваливаются на тебя все разом, и хорошие, и не очень. Будто бесконтрольно, как по заказу какого-то проказника, смеющегося над тобой. Лавина событий тебя настигает, и хорошо, если у тебя есть сноуборд. В таком случае, ты можешь встать своими двумя ногами на него, благо они есть, и набрать скорость, успеть скрыться, или же обуздать лавину и получить дикий заряд энергии и адреналина. А у меня сегодня в арсенале лишь чёртовы холсты, да фотоаппарат. И сегодня как раз такой день. Утро началось, не предвещая абсолютно никакую непогоду. Ни намёка на ветер или тучи над нашими с Крисом головами. Сейчас почти полночь, и я сижу в мастерской со Стивом, пью с ним мной нелюбимое пиво, и ломаю свою голову — в чём я ошибся? Вечер-сюрприз не особо удался, точнее, нам его испортили. А я так старался его спасти… Чёрт с этим ужином, даже продажа картины за кругленькую сумму меня уже никак не радует. Сейчас я держу сам себя в руках, обнимаю сам себя, скрещиваю руки у груди, ищу его в пустоте, а пять часов назад я обнимал Кристиана… этими же руками. — Пять часов назад я обнимал его, Стив, а теперь, он и знать меня не хочет… Да как же так, дружище? Что я сделал не так? — отпиваю глоток пива, упираясь жопой о подоконник, а оно мне поперёк горла встало. Бутылка в итоге остаётся без моего внимания на том же подоконнике, справа от меня. — Дэн, в этом нет твоей вины. Ты не виноват, что язык общества острый, — Стивен встаёт и берёт меня за плечи, пытаясь взбодрить. А я понимаю, что мой друг прав — люди никогда не поймут такое искусство — любить своего человека, не смотря ни на какие стереотипы. Лишь единицы, если только… — Дай ему просто время. Он должен привыкнуть к этому, понимаешь? — Какое время, Стив? Нет уже его у меня. Он сказал, чтобы я его оставил в покое. И я оставлю, если ему так этого хочется. Не хочу, чтобы моё присутствие в его жизни давало ему лишь дискомфорт. Я всё понимаю… И не осуждаю его за такое решение, да только понять бы мне: что мне самому делать дальше и… что я сам сделал не так?! — мне дико обидно и больно, что из-за тупых стереотипов общества я буквально сейчас отказываюсь от своего счастья, а моё счастье также само отказалось от меня. «Я не смогу быть с тобой… Не смогу, Дэн. Это невыносимо» — эти слова, его же голосом, крутятся в голове все эти пять часов. И зная себя, они не покинут меня очень долго, выматывая меня. Поэтому мне нужен сейчас Стив рядом. Он единственный, после моего дяди, кто не отрёкся от меня и принял мой выбор, быть таким, каков я есть. Не отрёкся… — Хорош себя грызть, Дэн. Говорю же тебе, дай ему время. Это ты у нас голубок со стажем, — мой друг подкалывает меня и ржёт, а я знаю, что он не со зла. — А твой Кристиан… У него этакий дебют в этом всём! Вспомни свою первую выставку фотографии, а?! Помнишь, как тебя трясло, и ты не знал, воспримут ли всерьёз тебя, не осудят ли за ту тематику, которую ты выбрал! Вспомнил? Да, я вспоминаю. И понимаю, что Крису сейчас десятикратно сложнее, чем мне на момент первой моей фото-выставки. Эти эмоции и рядом не стоят… — Ну же, Дэн, я понимаю, что такие, как вы — мягкие натуры, и всё же не… — и опять он ржёт с меня, балбес. — Да ты задолбал уже! Тебе сейчас вмазать для убедительности, что я не неженка?! — я тоже шучу, хоть и понимаю, что в отличии от Стива, общество так и думает… И всегда обществу найдётся, что сказать о таких, как я. О Кристиане я не могу говорить так же, как о себе. Его сегодняшний выбор показал мне то, что он не готов. Не готов стать таким, как я… Он боится. И ему стыдно. — Ну, вот сам посуди, Дэн… Неужели ты думаешь, что твой милый хирург откажется от тебя после столько времени и трудностей, через которые вы проходили? Поверь, если бы он не испытывал то же самое, что и ты к нему, дошли бы вы до сегодняшнего дня вместе? Хм? — Стив даёт мне время всё обдумать. — Я его конечно не знаю… Ещё не знаю, потому что ты отчего-то тянешь с нашим знакомством, идиот. Ну, да ладно. Но вот увидишь: если он и вправду испытывает то же, что и ты, то он вернётся к тебе. Обдумает всё, и вернётся. Чтобы мне век тёмного пива не пить! — и чокается горлышком о мою бутылку пива, что оставил я недопитой на подоконнике. — Ладно, поживём, и увидим… Давай я пожарю стейки и потушу овощи, и закусим это грёбанное пиво. Дикое послевкусие после него, будто кошки в рот насрали, — вытаскиваю из холодильника мясо. — Что уж не сделаю для тебя… — Ну, так и я не просто так вроде пришёл к тебе почти в полночь, — облизывается Стивен, предвкушая вкус сочного стейка во рту. — Друг ты мне вроде, или как?! — Друг… Настоящий, — посмотрев с благодарностью на друга, я вытаскиваю из нижнего шкафа сковороду, но добавляю в своей манере: — А ещё ты обжора, каких мало, и любишь мои стейки. — Каков есть, Дэн, каков есть, — пожимает плечами и улыбается мой друг. Настоящий. Наш смех и разговоры о том и о сём прерывает в какой-то момент звонок в дверь. Переглянувшись, мы со Стивеном в недоумении стоим посередине студийной кухни и… гадаем. — Слушай, раз ты никого не ждёшь, то по ходу это за нами пришли с мигалками… — как-то хрипло, тихо заржал Стив, сразу же, как у него закончились видимо все варианты того, кто бы это мог быть в такой поздний час. — Я пас, это только за тобой, — смеюсь в ответ. — Иди, открой, только аккуратно. Мало ли какой нарик шастается и ищет приключений, — а сам продолжаю жарить стейки и тушить овощи. Щелчок, два — дверь открыта. Чья-то душа пытается зайти и взглянуть на мою душу. Чьи-то глаза осматривают бегло обстановку за спиной Стивена, будто сканируя, нет ли здесь того, чего они ищут — своего человека. — Эм, я… Простите, кажется, я ошибся, — какой-то светловолосый молодой мужчина, в коричневом пальто и с зонтом в руках, который, судя по всему, мало что спасал его от дождя и ветра, решает развернуться и уйти. — А вы, простите, к кому? Кого вы ищете?! — решает спросить Стив. — Не важно. Я, действительно, ошибся. Извините. Всего доброго, — улыбается с натягом и направляется в сторону выхода. Друг в недоумении хмурит брови, будто собирает нерешаемый пазл в голове. — Крис? — сквозь шипение жарящихся стейков, я уловил на момент знакомый мне голос, и быстрым шагом дохожу до двери, на что Стивен отходит в сторону, пропуская меня вперёд. — Что ты здесь делаешь… сейчас? — на мой голос Кристиан реагирует не сразу, встряхнув головой, словно от наваждения. — Крис! — решаю его позвать чуть громче, и босиком, лишь в носках, ступаю через порог, и догоняю его. — Не ошибся… — тихо бормочет он себе под нос, и лишь когда я дотрагиваюсь до него, он решает повернуться и посмотреть на меня. Такой красивый… и усталый. Будто запутанный в сетях. «Не ошибся». Для Кристиана, возможно, эти слова — подтверждение того, что он попал по нужному адресу. Для меня — подтверждение того, что, и вправду, никто из нас не ошибся: ни Крис сбив меня тогда на дороге, ни я моими чувствами по отношению к нему, ни Стиви, вангуя, что Кристиан всё же вернётся. Пожалуй, я ему торчу ещё сотку баксов. — Я вижу, ты не один. Не смею тебя отвлекать. Позвоню тебе позже, если можно… — и до чего же мне хочется заткнуть ему рот, чтобы не болтал ерунды, и обнять. Как сегодня, как всегда — тепло и крепко, и не отпускать. Никогда. Прошло больше пяти часов, а я будто не видел его грёбанную вечность. — А, нет, Вы чего! Я уже собирался уходить. Завтра на работу, а я и так засиделся с ним, — Стиви хлопает меня по плечу, и взглядом намекает мне о важном — о Крисе. — Ну, может зайдёте уже внутрь, или так и продолжишь криотерапию устраивать своим ногам? — я от волнения даже забыл, что вышел без обуви и уже несколько минут стою на бетоне босыми ногами. Стивен вытаскивает пару тапочек из комода и протягивает их Крису, пока тот всё же входит внутрь, а я следом за ним, не веря в то, что он рядом. Здесь. Сейчас. — Вижу, мой друг в каком-то ступоре, так что выручаю, — пока тот снимает с себя пальто, Стив своё надевает, готовясь действительно оставить меня наедине с любимым мной человеком. — А, Дэн, если не трудно, кинь в меня мой телефон, я его на столе оставил, — и принимается за свою обувь. Я пулей бегу в сторону кухни, и только сейчас осознаю, что я не выключил плиту, а стейк явно уже превратился в подошву, если не в уголёк. Выключив плиту, я выбегаю с телефоном к Стиву и протягиваю его ему. — А ты и рад от меня избавиться, чебурек ты мелкий! — видя мою еле уловимую радость от возвращения моего милого нейрохирурга, мой лучший друг улыбается, но тут же решает обратиться к Крису: — Стивен Хартманн! — и протягивает руку для пожатия. — Я друг этого чебурека, — Кристиан пожимает в ответ его руку, радуясь знакомству. — Жаль, что именно так мы НАКОНЕЦ познакомились, — смотрит на меня с лёгким упрёком. — Однако я надеюсь, что мы ещё увидимся. Обязательно увидимся! — и довольный собой, Стив открывает дверь и, желая нам доброй ночи, уходит, что-то подпевая себе под нос. Щёлчок, два — и дверь закрыта. И я рад, что моя душа закрыта не одна сама с собой. Со мной мой Кристиан. И я надеюсь, что не потерял его окончательно. — Проходи, — указываю ему в сторону кухни. — Я сейчас тут уберу быстро, и поговорим. Ой, дурак я, дурак! А может просто увидев его у порога и вспоминая то, что он сказал ранее, тогда, в парке, я сейчас слишком волнуюсь, будто заново с ним знакомлюсь. Пять часов, а между нами уже какое-то расстояние. Его не должно было быть, никогда. И мне заново нужно сейчас сделать шаг навстречу. Он же пришёл, а я его впустил. — Вот блин, сгорел. Фиг теперь отмою эту сковороду, — пытаюсь занять себя хоть чем-нибудь, пока в голове кручу варианты развития событий. Как мне начать разговор? А может он сам начнёт, и ему есть что сказать?! Да, ему определённо есть, что мне сказать. Крис даже не присел, чувствую, как он смотрит на меня такого суетящегося, и сам видимо не знает, что сказать. И решаюсь я… Оставляю я эту чёртову сковороду в раковине и поворачиваюсь к нему. — Слушай, Крис, — чешу лоб. — Я тут подумал, что раз тебе так тяжело со мной… — и не ожидаю, что он всё это время стоял позади меня и будто ждал этого момента. — Дэн, — останавливает меня тот, кто когда-то растормошил и вызвал бурю во мне. — Прости меня. — За что? — я знаю, за что мне нужно его простить, знаю. И есть за что. Но сейчас, когда он смотрит на меня, я уже и вовсе забыл обо всех сказанных горьких слов. — За что мне тебя прощать, Крис? За то, что я тебя люблю, и этим я доставляю тебе дискомфорт? Кто ещё у кого просить прощения должен, так это я у тебя, за свои чувства, — мне не стоило брать сейчас его руки в свои, но кто я такой, чтобы противиться этому теплу. Видимо, инстинктивно я тянусь к его рукам, когда мне плохо, как тогда, после аварии. Один раз взяв его руку, я впечатал это ощущение в себе надолго. — Перестань просить прощения за свои чувства — никто не виноват в том, что они появились в твоём сердце… — на эти слова, я немного огорчаюсь, лишь на секунду почувствовав опять отречение, непринятие, не взаимность. — И в том, что такие противоречивые чувства появились в моём сердце, тоже никто не виноват. И мне действительно страшно и не комфортно… Не очень приятно видеть осуждающие взгляды прохожих, не приятно слышать смешки и выкрики на подобие: «Фу, педики! Пидорасина!», «О, смотри, голубчики!». А самое обидное, что я — врач, Дэн, врач, и моё отношение как к врачу начало меняться с тех пор, как я с тобой. Люди всё больше перестают мне доверять, шепчутся за спиной, а на рецепции и вовсе слышу постоянно: «Я не собираюсь лечь под нож какого-то гея!». Разве тебе не было бы обидно, Дэн? Ты же сам проходил через это, и тебе знакомо это! Так почему тебе так сложно это понять, что мне тяжело, что я боюсь потерять профессию и репутацию из-за этого?! Я устал… — Кристиан… — единственное, что я могу сказать в ответ на это — его полное имя, словно заклинание на защиту. Я очень боюсь, что моя любовь сейчас просто упадёт как хрустальный сосуд вниз, на этот кухонный кафель, и разобьётся окончательно. Если Крис решил прийти сюда и сказать мне, что он точно обдумал всё сказанное и не жалеет о том, что отрёкся от меня там, в парке, что ж, я это приму это с достоинством. Разве я смогу насильно удержать его себе? Нет… Я слишком люблю его, чтобы не уважать его мнение и решения. Но я не уверен, что после нашего разрыва кто-то сумеет так крепко засесть мне в душу, как он. Да, мама мне всегда говорила: «Не бывает света столько, сколько в твоём лишь окошке», намекая, что я всегда найду кого любить, а может и кого получше. «Незаменимых нет» — так многие твердят, разрушая отношения. Но для меня, человек, свой человек — не банальная шестерёнка, которую можно заменить другой. Я хочу быть уникальным отпечатком на его руке, хочу быть чётким пульсом на его запястье, грацией движений его пальцев, теплом, что разгоняет кровь… И счастья ему желаю, безграничного. Большего мне не надо. — Мне сегодня позвонила Тифани, — на это я отпускаю его руки, но он не даёт это мне сделать, сжав мои ещё крепче. — Сразу, как мы с тобой разминулись. — Ты решил именно сейчас поговорить со мной о своей бывшей? Добить меня хочешь или как? Больнее сделать? — я начинаю злиться, ведь я знаю, как она предала Кристиана. А для меня предательство — табу. Я лучше останусь ничем и никем, чем раскромсаю чьё-то сердце. Для меня, Тифани — ошмёток неудачного прошлого Криса, хоть и благодаря ей он и сбил меня тогда на машине. Но я никогда не думал, что я вновь услышу её имя с уст Криса. Её имя было для нас обоих запретом. Прошлое остаётся прошлым, и мы не хотели, чтобы оно разбило наше с ним хрупкое настоящее. — Знаешь, она поздравила меня с днём рождения. Сказала, что сожалеет о том, что случилось с нами, что хочет вернуть всё назад, и доказать, что всё же любит меня, спустя столько времени. Она плакала. Очень сильно плакала, Дэн. — И ты, естественно, принял определённое решение, судя по всему, что я сейчас слышу, — забегаю вперёд, немного с обидой озвучиваю свои догадки, будто готовясь ожидать худшее событие в моей жизни — потери моей души. Крис будто чувствует меня и выдыхает тяжело. — Как ты думаешь, почему я пришёл сюда, Дэниел? — моё полное имя с его уст действует как призыв поднять руки и сдаться. — Не знаю… — опять это желание отпустить его руки и закончить эту игру в шарады. — Может тебе захотелось так сильно меня на свою свадьбу пригласить… Ведь этого ждёт твоя Тифани — что ты вернёшься к ней и вы заживёте как прежде? Что ж, я её очень понимаю… — Ни черта ты не понимаешь, — его голос, такой мягкий и одновременно строгий, чеканит эти слова, и ему обидно, видно. Очень обидно, пока я отворачиваюсь от него и иду в сторону окна и выговариваю: — Ну да, я же наивный и тупой Дэн Беккер. Педик, у которого мозги лишь на уровне хуя и задницы! Плохой статус для врача-хирурга! — я срываюсь, и я ненавижу себя за это. Мне не верится в то, что я сейчас говорю, как я не контролирую себя и свои слова, как кидаю словесные кинжалы в его сторону, но не получается у меня себя остановить. Но меня всё же останавливают… Его руки. — Я пришёл к тебе, Дэнни, — мягкое, но уверенное объятие со спины. Его шёпот. — К тебе, Дэнни, — я чувствую его дыхание на уровне затылка, от чего мои кинжалы превращаются в цветы. Пионы. Белые. Вот они. Он срывает их из себя, своей души и сажает их в моей. По одному, на каждый вдох, ошибку, слово, мольбу. Его губы. — И только к тебе, — и мне уже ничего не хочется: ни бороться с этим чёртовым миром и его правилами, ни доказывать кому-либо и что-либо. Я хочу лишь сдаться, вот так, бесповоротно. Потеряться как путник среди его блуждающих рук. Утонуть в бархате его губ, что целуют так аккуратно, трепетно, как никогда и как никто. — Прошу, — еле отрываюсь от Криса, чтобы сказать ему важное: — Если решаешься остаться со мной, останься навсегда, — и опять целую его. — Я не хочу вновь тебя терять, слышишь меня? Но мой Кристиан ничего не отвечает. Он просто целует, будто боится опоздать, упустить момент. Мы не выдерживаем. Руки наши горят, блуждают по нашим телам в поиске убежища. Мы знаем — нас всегда будет тревожить холодные штормы извне, ветра буйные, льды колючие. Но пока мы обнимаем друг друга, пока всё наше естество окликается таким взаимным теплом — всё нипочём. Теперь, когда сантиметр за сантиметром оголяются наши тела, слоем за слоем раскрываются наши души, вдох за вдохом переполняет нас счастьем, мы оба осознаём — нет ничего правильнее наших неправильных чувств. Теперь, когда на нашей коже расцветают пионы, дурманя разум и украшая яркими пятнами унылое полотно этого осуждающего мира, мы оба чувствуем — нет ничего правильнее нашей неправильной любви. Теперь, когда наши руки переплетаются пальцами, а чистая эйфория, словно живительная ключевая вода, приливами волнует наши тела и дарит лёгкость душе, мы оба кричим о том, что нет ничего правильнее наших неправильных мечтаний. И мы такие же: неправильные, и всё же счастливые. В нашем мире, вдали от чужих глаз, от злых языков, он всяких кинжалов и стрел. Неправильные — но счастливые.«Окружи меня, моё тело и мою душу!
Втяни меня в своё пламя, и заставь меня краснеть!
Освободи меня, закружи, окутав золотом,
Когда дело дойдёт до твоих прикосновений!
И все цвета вокруг оживают,
Когда лепестки падают у тебя перед глазами.
Ты целуешь меня, а я оказываюсь под гипнозом.»
Он — его Плацебо. Он — его бог, в которого верит только он один, когда остальные в нём сомневаются. Он — его обитель, его земля, за которую готов бороться и которую готов защищать, ничего больше не прося взамен. — Что нас ждёт впереди, Дэн? Нас ведь не примут никогда остальные, осуждать будут, — Кристиан гладит руки Дэниела, которые так правильно покоятся на его оголённой груди, пока тот его обнимает со спины и они наблюдают весь творческий хаос в мастерской. — Как нам быть дальше, Дэнни? Нам же никогда не будет покоя… — Знаю, милый, — целует его в макушку и выдыхает глубоко. Его Крис прав — им не будет никогда покоя в таком обществе. — Как насчёт… просто «вместе и вопреки всему»? — Я не против… — Крис решает поцеловать руку Дэна и ластится ближе. — Только для начала, познакомь меня нормально со Стивеном, ладно? И с тебя мой портрет маслом, — смотрит на Дэна через плечо и улыбается. — Для тебя всё, что угодно. И всегда… — и Дэн также целует руку того, кто сумел сделать его самым счастливым из смертных. Люди не понимают вкус вина из пионов. И никогда его не поймут. Но Дэниел всегда будет говорить о том, что он рад быть пьян от этого вина. Дэниел с Крисом будут вместе ломать тысячу часовых механизмов, чтобы продлить эту вечность. Они будут вместе умолять все звёзды Вселенной, чтобы они смогли пронести их чувства в пространстве и времени, без страха потерять друг друга. И они оба, вместе будут благодарить всех существующих и несуществующих богов, за право, вопреки всему, быть друг с другом. И теперь Дэн, обнимающий засыпающего Криса, в этой маленькой мастерской, что он именует своей душой, как никогда раньше, понимает и чувствует всем своим сердцем — Кристиан готов идти дальше с ним. И они справятся.Потому что никто не отрекается, любя.
____⌘____