Пить надо меньше

— Олеж, я не знаю, что делать, — в пьяном шепоте у Сережи заплетался язык, и он по-дурацки так себя чувствовал, так жалко. Всегда так почему-то, когда он пьет. А у Оли пальцы холодные, так приятно по лбу гладили, пока в висок бились молоточки пульса, какие-то противные и вязкие. — Все будет хорошо, — сказала она, и Сережа повернул голову, она бестолково прокатилась по спинке дивана. Глаза держать открытыми тяжело. — Я все решу, — пообещала она, — бережная ладонь со лба опустилась на щеку и придержала. Погладила. Сережа опустил веки, неловко поведя головой, как ластясь. К Оле хотелось потянуться, прижаться всем телом, но это тело такое тяжелое от выпитого, и воздух густой, шевелиться тяжело. — Тебе не надо ни о чем беспокоиться. Она всегда так. Он плакался о чем-то, ныл, и она либо говорила, что у него все получится (обычно так было про учебу, потом — про ту часть работы, где он вынужден выступать публично), либо говорила «я все решу». От этого властного спокойствия Сережу всегда вело и крыло. Он не знает, как у нее это выходит. И она ведь действительно решает. Никогда не обманывает. — Тебе уже хватит, — сказала Оля, забирая из его пальцев бутылку. Сережа отдал без боя, разомкнув тяжелые веки с трудом, и вгляделся в ее лицо, а перед глазами мутно, плыло все. — И надо поспать, Сереж. — Как ты все решишь? — спросил он, проморгавшись так, чтобы можно было смотреть ей в глаза. У Оли там плескался цвет растопленного пчелиного воска. — Ты же умерла. Она улыбнулась как-то по-доброму снисходительно, смотря сверху вниз. — Ты же меня оставила, Олеж. Мне похоронка пришла… — Разве? — спросила Оля, таким тоном, наверное, у детей переспрашивают, когда они говорят какую-то глупейшую глупость. Она погладила Сережу по лицу, стирая влагу из уголков глаз большими пальцами. — Пить надо меньше, Сереж. Сережа ткнулся носом в ее ладонь, между пальцев. Вдохнул глубоко, страдальчески закрыв глаза и сведя брови к переносице. — Поспать надо. — Ты не уйдешь? — Я всегда с тобой. Оля сдвинулась, встала с дивана и ненадолго пропала из его поля зрения, а потом на плечи легли ее руки, вынуждая наклониться вбок, и Сережа послушно лег, прижался щекой к подушке — мир опрокинулся, и голова закружилась. Только Сережа ощутил, как прикосновение начало соскальзывать, как он дернулся, попытавшись его удержать, и Оля, снова появившись перед его лицом, блеснула улыбкой в желтых глазах. — Я сейчас приберу тут и с тобой лягу, — пообещала она. — Спи, Сереж. Сережа послушался.