ты ведь его сдержишь?

      Потеря ощущения собственного сознания уже стала привычной для Разумовского, даже пугающе привычной. Реальность показывалась ему все реже, смазанными обрывками. А может, это он вымысел? Сам по себе? Это ж какая больная фантазия у того, кто его придумал, ха.Из хозяина своей головы превратиться в гостя вышло слишком легко. Дышать трудно, голова кружится от чистоты воздуха в этом отсеченном от города местечке, будто кислород изгоняет его из собственного тела. «Ну же, не будь таким слабым». Бла-бла-бла, хватит.       Просыпаться с каждым разом все сложнее, да и не помнит он ничего. Ничего, кроме кошмаров, заботливо транслируемых заметно крепчающим Птицей. Он просыпается от них каждую ночь, а каждый вечер боится закрыть глаза и оказаться посреди очередного повторяющего сна. Олег живой. Олег мёртвый. Краткая выжимка его ночи. Меняются лишь декорации и условия, но с каждым разом способы все изощрённее, будто днём Сергей не взламывает базу данных очередного МФЦ Ленинградской области, складируя информацию об Игоре Громе в особую папочку, а читает все более жестокие подробности военных хроник. Разумовский не любит излишней жестокости, а Птица не считает жестокость излишней, если она ведет к общей цели. Конфликт интересов на лицо, да только он сам вложил в руки своего мучителя ниточки от своей воли. Если бы он только- Если бы только знал, что Олег жив, что он за ним вернется. Он бы не сдался так просто, боролся со своим больным сознанием до конца. Он использует тебя, глупый. Бросил тебя, предпочел сдохнуть безродным солдатом, чем остаться со своим братом. Что, забыл уже? Мямлишь, как девчонка. Если бы, если бы. Он бросил тебя. А я был рядом. Всю твою жизнь.       Волков старается, правда старается ему помочь, он же видит. Чувствует в постоянных мимолетных прикосновениях Олега. Рядом. Реально. Здесь.Но страх за единственного друга липким ощущением преследует его даже днём, поэтому он позорно позволяет Птице брать верх все чаще. Так безопаснее. Для Олега, конечно же. Себя Сергею давно не жалко, было б кого жалеть. Но провалы в памяти так беспокоят, что он начинает записывать время своих вспышек прояснения в дневник, а потом в ужасе смотрит на жалкие минуты, отчётливо ощущая внутренний холод. Внешний ему привычен, внешний лечится все тем же зелёным пледом в красные цветочки да заботливо сунутым ему в руки чаем. Внутренний же отдает ему изморозью в горле и привкусом кислоты на губах. «Сколько ещё я не помню?» Мысль пульсирует постоянно, но ускользает, стоит его Альтер-эго вновь появиться, отпихивая его на подкорку сознания.       Иногда Птица позволяет ему все видеть, как в психбольнице. Это и плохо и хорошо, ведь тогда он помнит, тогда он может быть хоть немного человеком, живым. Но с его губ все чаще летят подколы и упрёки в сторону Волка, а собственные глаза в зеркале имеют привычный жёлтый цвет, от которого самого рыжего немного потряхивает. Он старается вести себя так, будто ничего не происходит, чтобы не дергать лишний раз Олега, но все равно ловит на себе его обеспокоенные взгляды, от чего дико стыдно. Слабый, недостойный, жалкий. Так легко попавшийся. Ничего,ничего, он докажет им всем, что они ошибаются. Всем, до единого. Особенно Грому.       Неделя идёт за неделей, план принимает все более четкие очертания. Синяки под глазами от недосыпа и дрожь в руках тоже прогрессируют, отталкивая его все ниже и ниже от отметки «нормально» к отметке «хуево». Разумовский пытается пить таблетки, которые ему привез через несколько дней после побега Олег, но Птица с шипением выбивает их у него из рук и забирает снова сознание, наказывая его долгим отсутствием. В такие моменты он не помнит ничего, кроме смеси страха и стыда. Собственный, искаженный, как в обратной перемотке, хохот подселенца в теле — это все, что звучит в его голове.       Сходить с ума это страшно, но ещё страшнее осознавать каждый этап. Сомнение, страх, истерики, гнев. Вариться в котле негативных ощущений неприятно до дрожи в коленях, но другого он уже и не знает. Разум больше не принадлежит Разумовскому, как бы тот не воевал за него внутри самого себя, битва давно проиграна. Все, что осталось проигравшему – отбивать хотя бы отступные. Безопасность Олега. Безопасность для детского дома, откуда они вышли. Не убивать детей. Птица ехидно посмеивается внутри, от чего в жилах стынет кровь, превращая ее в ледяную крошку, от чего сложно дышать, ведь кислород не поступает в мозг. Слышать чужой хохот, нет, свой, жутко и мерзко, но прятаться негде. В его личном уголке сознания белые стены да кровавые рисунки на них. Он рисует их собственной кровью, разгрызая свои вены в отчаянной попытке сбежать, но каждый раз возвращается обратно в персональное чистилище.       Воздух в клетке затхлый и отдает железом, оседая на губах едким налетом. Его хочется стереть с губ, вычистить из глотки, выскоблить из ноздрей, но Серёжа не может даже пошевелиться, неведомой силой прижатый к холодной стене. Босые ноги утопают в мелком горячем песке, обжигая, резко контрастируя с холодом по спине. Откуда стена посреди песка? Мозг пытается анализировать ситуацию, но он сдается, рассмотрев, наконец, сцену перед ним. Олег. Тело пытается шагнуть вперёд, но оно его не слушается. Противный хохот раздается снова, а от того, насколько это похоже на его собственный голос, у него стынет кровь.       Олег перед ним связанный, бессильно опустив голову, как будто борьба уже завершена. Хочется подойти, развязать, но зыбучий песок утягивает, удерживая. Что, хочешь ему помочь? Он сам виноват. Ты просил, ты умолял, он ушел. Это был его выбор, нет? Помрет, как собака бездомная. Так и есть, дома-то нет. Хуже псины. Разумовский видит Птицу, довольно вышагивающего рядом с Олегом, плещущего водой в лицо брата. Тот ловит капли воды губами, но Сереже кажется, что он ловит его остатки разума. Он пытается делать шаг, второй, третий, пытается, но бессильно опускает руки. Слабак, как и всегда. Поэтому я у руля, Тряпочка. Не ты.       — Ну же, Волк, подай голос. Погавкай что ли.— Ехидно улыбается Птица, делая шаг еще ближе. Олег никак не реагирует и копия Разумовского становится жёстче: зарывается когтистой рукой в волосы лучшего друга, ощутимо проходясь по черепу, от чего кровь начала заливать глаза Волкова вместе с потом. Серёжа хочет это поскорее забыть, Серёжа хочет это никогда не видеть, Серёжа хочет провалиться на месте, Серёжа готов умолять прекратить, да только даже на колени упасть не может, скованный не- своим желанием. Ему бы обратно. В белой комнате с кровавыми стенами так хорошо и безопасно. Ощущать себя бесполезным безумно горько.       — Ну же, Волков, неужели ты уже сдался? — Голос тянется как патока, словно все в порядке. Но нихуя ничего не в порядке.       «Хватит. Прошу. Мучай меня». Он умоляет внутри себя, уверенный, что будет услышан. Конечно, будет услышан, но не выслушан. Так, на уровне сошки, мешающейся большому и злому человеку. Человеку ли? Нет-нет, смотри. Он сам этого хотел. Плена, крови, мучений. Променял твою дружбу, твое предложение о работе, да даже твою безопасность, променял. На войну, на служение этим псам, что зовут себя правительством. Тухлые, гнилые, а он и рад был убивать ради них. Хорош друг, а? Стоил ли того, что бы ты меня задвигал? Не нравится? Мне тоже не нравилось. Сергей старается не думать, что это банальная зависть. Откуда бы? Но мысль больше не отпускает.       Олег кричит, от чего хочется позорно закрыть уши руками и крепко зажмуриться. Ни то ни другое ему не доступно, тело наоборот, распахивает глаза от ужаса сильнее. Разумовский бледнее, чем стенка за ним, загнанно, как раненный зверёк, смотрит на Птицу и Олега, пытаясь отрешенно оказаться хотя бы в своей голове подальше отсюда. Ему безумно стыдно за такое желание, но он просто, блять, не может больше смотреть на это.       У него получается откреститься от происходящего. Сам не знает как, но выходит. Он пропускает часть диалога, благодаря всех Богов за это. И ненавидя себя за это в то же мгновение. Но он просто не может смотреть на это ещё дольше. Сергей всегда был слабее Олега. Это Олег всегда был сильным. Защищал его, помогал, доставал чёртовы карандаши, брал вину на себя за драки в которые влезал не по своей воле. Преданный. Предавший, я бы сказал. Ехидный хохот Птицы раздается в его ушах, возвращая к реальности.       — ОТКРЫВАЙ!— Рыжеволосый вздрагивает, вырываясь из отрешения, переводя распахнутый взгляд голубых глаз на Волкова. Пернатого он старательно избегает глазами, но тот все равно притягивает взгляд. Серые глаза Олега пристально смотрят на не-него, в них горит огонь чистой ярости, стойкости. Из них двоих только у Волка ее и хватало в избытке.       — Это все ты виноват, знаешь? Трус. Предатель. Такой значит из тебя друг? Брат? Уехал, бросил. Ха, это я был всегда рядом, я! Слабак, тряпка. Да кого ты можешь защитить? Ты и себя-то спасти не можешь. Подохнешь в этой выгребной яме, как цепная бешенная псина. Я об этом позабочусь, не беспокойся.— Птица делает больно словами так, как не смог ы и кинжалом. Разумовский хочет кричать что нет, не так все, он врёт, да только рот будто зашит белыми нитками, скрывая его мысли ото всех. Безмолвие стало его вторым именем.       — Сереж? — Хриплый шепот Олега звучит слишком далеко. Сергей все же делает шаг вперёд, но ноги утопают в песке все сильнее. Рыжий пытается снова и снова. Не ради себя, ради брата. Шаг, ещё один. Он шагает на одном месте и чуть ли не плачет от бессильной злобы. Кажется, что это просто замкнутый круг, из которого нет выхода. Не время жалеть себя. Он снова пытается, и ещё и ещё. Но Волков нуждается в его помощи, что за друг он будет, если не поможет? Херовый. Он всегда им себя считал. Неудобный, приносящий одни неприятности, бедовый до безумия, не такой, неправильный. Слишком рыжий, слишком хрупкий, слишком слабый. Он так старался не причинять Олегу излишних неудобств. Олег на это вечно ворчал, ха. Давай, пробуй ещё. Глядишь не подохнет Волче, не кошка, жизней не девять, а вдруг заживёт как на собаке.       Олег пытается ползти, встает на локтях, он всегда был сильным. Серёжа почти верит в то, что это все может иметь хороший конец. Так наивно. Ты всегда был мечтателем, а я реалистом. Рыжий едва замечает сапог на спине друга, ловя взгляд Волкова. Пытается разомкнуть губы, сказать хоть что-то, да даже пресловутое «все будет хорошо». Но губы упорно его не слушаются, а сам он сдается и стоит на месте у белой стены.       Птица переворачивает Олега и стреляет ему в переносицу. Сережа кричит, но крик больше напоминает мычание, губы все ещё сшиты иллюзорными нитками. Из аккуратного отверстия течет кровь, такая тошнотворно яркая. Не-Разумовский горделиво смотрит на результат своего творения как на трофей. От него идёт мерзкая гордость за дело рук своих, он пинает тело Олега носком сапога, от чего тот окончательно заваливается на бок. А кровь все льется и льется.       — Что, не нравится? Вот так он и хотел помереть. Глупый пёс. Думаешь, раз он вернулся за тобой…— Злобное шипение прерывается очень резко, будто отключили телевизор. На пару мгновений внутренний экран гаснет, а потом Сергей ощущает, как его грубо встряхивают, сжимая плечи уж слишком реально.       Разумовский боится открыть глаза, но распахивает их слишком поспешно, стараясь сморгнуть пелену предыдущего видения. Перед ним Олег, уставший, растрепанный, но живой. Взгляд голубоглазого прикован к абсолютно целой переносице Волкова, и из него будто выпускают весь воздух. Просто кошмар, очередной кошмар. Дрожь одолевает тело, а руки сами обнимают друга так крепко, как может. Серёжа отчаянно напуган тем, что сон может быть именно сейчас. Запах кондиционера для белья от футболки сероглазого действует как ориентир реальности, ведь даже в страшном сне от Олега бы не пахло пресловутой розой. Где он вообще такой взял? Дрожь потихоньку утихает, но выпускать из рук брата не хочется и Сергей просто дышит, старается поверить в настоящее. Вдох. Выдох. И ещё разочек. Сон настигает слишком быстро, но больше этой ночью он не видит даже радостных снов, за что безмерно благодарен Вселенной.

***

      Разумовский не ожидал такого утра. Совсем не ожидал. Минуту назад он спокойно пил, мать его, вкусный кофе. А теперь стоит посреди комнаты и трёт запястья, будто они были связаны какое-то время. Может и были. Голова трещит ужасно, затылок будто горит огнем, а в глазах то и дело пляшут зайчики. Разумеется, Сергей понимает, что Птица явно что-то натворил, но ощущение страха за самого себя желчью подкатывает все выше, разъедая его изнутри хлеще самой ядовитой кислоты.       — Что, ходил во сне как в детстве? — Он пытается отшутиться перед стоящим перед ним Волковым, мрачной тенью стоящим неподалеку. Чисто инстинктивно он делает несколько небольших шагов назад, а потом только понимает, как это выглядит для Олега. Будто он его боится. Но он и правда испытывает страх. За себя, за него. За Птицу даже в чем-то. Мало ли что мог натворить, пока сам владелец общего тела был в изгнании.       — Нет. Не совсем так. Но рад, что сейчас со мной ты.— Фраза звучит хоть и мягко, но Серый все равно вздрагивает, понимая, что кажется, он проебался. А ведь так старался, чтоб Олег не заметил подмены. Ни к чему ещё и Олега в это впутывать, зная растущую неприязнь своего альтер-эго к лучшему другу. Серёжа отчаянно хотел его оградить от собственных демонов. Демонов? Я лучше, ну. Помочь тебе хочу. Ты ведь так хочешь отомстить Грому? Мы придумали прекрасный план. Тебе же он понравился. Я же знаю. Ты это я. Мы одно целое, как бы ты не открещивался от меня. Я тебе не вирус, от меня не избавишься с помощью таблеток. Шипение звучит в голове, от чего сам парень вздрагивает, но у Сергея откуда-то есть силы его заглушить, отправить в ту самую комнатку, что стала его прибежищем.       — А.. А с головой что? Как сковородкой ударили. — Все ещё пытается отшутиться , неловко заправляя отросшую прядь себе за ухо, нервно теребя ее, прежде чем отпустить. Мысленно делает себе пометки записать в дневник, ведь вау, кажется, Птица дал ему передышку. Видеть собственными глазами реальность, без вечного золота в глазах так радостно. Свобода немного пьянит его, от чего взгляд немного рассеянный, даже почти потерянный. Затерялся в самом себе. Комната со старыми обоями куда лучше белой, покрытой кровью.       — Утро немного пошло не по плану. — Олег отводит от него взгляд, будто смущаясь и извиняясь одновременно. Конечно, ему есть за что, но Серый искренне рад, что пострадал только он. Пытается вспомнить хоть что-то, но перед глазами пустой лист.       — Ты бы присел, Серег. — Волков как всегда заботлив, как мамочка. Кажется, в детском доме был один умник, назвавший Олега мамочкой рыжего. Потом его увезли по скорой с отравлением крысиным ядом после дежурства Разумовского по кухне, но только сейчас до него доходит, что это не было простым совпадением, ведь тот день он не помнит почти весь.Что ещё он натворил?       Разумовский рассеянно кивает, соглашаясь с тем, что точно нужно присесть. Прошлое и настоящее наслаиваются внутри друг на друга, разрушая мнимое ощущение почти безопасности. С Олежей всегда было спокойно, но сейчас почему-то было немного не по себе. Он делает шаг к стулу, а перед глазами услужливо всплывает картинка: сам Сергей привязан к этому стулу руками за спинкой, а Олег злобно что-то выплевывает ему в лицо, от чего пробирает дрожь и голубоглазый меняет направление, быстро оказываясь у стенки и садясь прямо на деревянный пол, пожав плечами. Сел же. А куда, так не важно.       — Да когда хоть что-то пойдет по плану, а. — Парень выплевывает это сквозь зубы, испытывая жгучую злость. На себя. На Олега. На Птицу. Конечно, больше всего на Птицу, ведь ясное дело, не без его когтей тут обошлось. На Олега злость лишь за методы и желание докопаться до истины, и далась она ему. Хорошо же шли, правда. Ну да, с подселенцем, но оба живы и целы. Волков жив и цел. Это важнее. Хватит с него похорон. Даже липовых. — Что не так?— Вопрос звучит как риторический и от того ещё более горький. Знает же, что не так. Мозги у него набекрень, пустить бы пулю в лоб и делов-то. Думаешь, сможешь так от меня избавиться? Слабак, я тебя и в другой жизни найду. Мы с тобой неделимы.       Волков произносит пару непечатных слов, а затем скрывается на кухне. Марго срывается с кресла и летит за ним, громко хлопая крыльями. Питомица его явно избегала, но он не мог её винить, сам бы себя избегал, если бы мог. Впрочем, Олег возвращается достаточно быстро, без белой вороны, решившей, видимо, что так безопаснее, но Сережа уже в целом успел дополнить картинку пропавшего из его воспоминаний утра. Виноватый взгляд, отсутствие картинки самого удара, наверняка бил со спины. Черт, и правда обидно. Тот, кому без зазрения совести вверял свою жизнь, с ним вот так, как со врагом. Враг у них, в общем-то, общий. Я не враг тебе. Я твой самый лучший друг. Веришь? Олег держит в руках самое настоящее сокровище. Садится рядом на пол и протягивает ему. Сокровище по меркам их прошлых версий, разумеется. Тех, что редко видели сладости в детском доме в избытке. Шоколадный батончик. Красная обёртка с золотой окантовкой манит, но брать ее несколько страшно.       — Что, за нее потом тоже будет бошка болеть? — Хмыкает, криво улыбнувшись, однако предложенное лакомство все же берет, начав крутить в руках. — Хоть бы в лицо бил, знаешь ли, не так обидно. — Укол срывается с губ сам собой, а Серёжа почти полностью погрузился в воспоминания.       «— Эй, смотри что у меня есть . — Темноволосый худощавый, но крепкий парнишка протягивает рыжему что-то в кулаке. Тот морщится, отрывая взгляд от Властелина Колец, явно недовольный тем, что его отвлекают, пусть даже и делает это его единственный друг. А затем он разглядывает то, что зажато в кулаке у Волкова и взгляд уже светится. За сладкое Серый был готов продать, наверное, всю свою душу. Ну, ещё за нормальную бумагу для рисования, ибо на старых выцветших листах, щедро пожертвованных ему после помощи в библиотеке сердобольной Еленой Ивановной, рисовать было неудобно. Батончик Красный октябрь заманчиво смотрит на него, маня его. Но Сережа аккуратно берет лакомство и разворачивает, деля его пополам, протягивая половину другу.       — Серый, да я тебе принес. — Отмахивается мальчишка, отводя взгляд. Конфеты тот тоже любил, но упорно отдавал их Разумовскому, отшучиваясь, что это пища для ума, который контрольные вообще-то за двоих решает. Тот же каждый раз упорно делил контрабанду пополам и никогда не ел вторую половинку, даже если Волков из принципа не ел. Принципы в детдоме вещь не очень полезная, но тот все равно пытался. Битва всегда была проиграна, потому что сладкое все же оставалось редкой радостью.       — Все пополам. И конфеты и будущее. Нам с тобой ещё много чего делать. Вместе. — Серьезно кивает рыжий, настойчиво протягивая другу конфету. Тот со вздохом ее берет, кивая. «Вместе». Мир был тогда так прост».       Олег вздыхает, вырывая самого Разумовского из воспоминаний. В груди ненадолго поселяется тепло, но дальнейшие слова друга вновь заставляют его ощущать ледяной холод.       — Серый, мы оба знаем, что с тобой твориться какая-то хуйня. Мне жаль, правда, жаль, что пришлось вот так. — Он взмахивает рукой в сторону несчастной головы рыжего. — Но- Но иначе тот, второй ты, не выходил. А нам было что обсудить. —Жевалки Волкова отчетливо дернулись, а Серёжу окутывает липкий страх. Уже не за себя, нет, он уже пришел в себя, насколько мог. На самого себя снова становиться плевать. Олег. Мало ли что не-он мог тому сказать или сделать. Сам он много чего стерпит, но не сможет снова смотреть, как в кошмаре, хватит с него. Олег словно слышит его мысли и добавляет: — Помнишь кошмар пару дней назад?       Конечно, он помнит. Кошмары да редкие вспышки памяти, вот и все его воспоминания за последние недели. Но Волкову знать об этом совсем не обязательно, хватит с него и того, что Серёга пару раз слышал шум из комнаты с диваном, где ночевал друг. Слишком знакомый шум для того, кто сам страдает от кошмаров. Но он лишь пожимает плечами, делая сон совершенно не существенным. Перед глазами стоит аккуратное отверстие и льющаяся тонкой струйкой кровь.       — Просто кошмары, с кем не бывает. Сам от таких страдаешь, не знаю что ли. Помню лишь то, как ты меня разбудил, до этого белый лист. — Врать сложно, поэтому рыжий переводит взгляд на фольгу и начинает ее разворачивать. Слишком медленно, но больше вариантов отвлечься нет, поэтому фантик шуршит дольше, чем ему было бы положено, существуй стандарты открывания конфет.       — Врать у тебя всегда выходило отвратительно. — Волков откидывает голову назад, на стенку, вздыхая фиг знает в какой раз. Немного помолчав, Олег встаёт, бросая в Разумовского настоящую бомбу: — Тебе снилось тоже самое, что и мне. — Мужчина потирает переносицу, будто от боли, а Серёжу как током прошибает. Нет, нет, пусть не тоже самое. Рука парня тянется к ускользающему другу, словно моля остаться, однако он быстро понимает свою оплошность и возвращает руку на шоколад.       — Сомневаюсь, что одно и тоже. — Тихий голос Сергея едва слышен. «Надеюсь, что не одно и тоже». Невысказанное все же повисает в воздухе, как сырой туман в низине. Боишься за него? После всего? Глупый ты, Тряпка. Он игнорирует шипение своего безумия, ломая батончик привычно пополам и протягивая половинку Волку. Как в детстве. Все пополам. «Надеюсь, сумасшествие в это пополам не входит» Горько думает гений, смотря на улыбку друга, все же берущего сладость без детских «ну я же тебе». Хоть что-то поменялось в лучшую сторону. Рука сероглазого появляется у его лица, предлагая встать и рыжий не раздумывая хватается за нее, подтягиваясь вверх, успевая заглотить свою половинку. Шоколада ничтожно мало, как издёвка над рецепторами, но парень рад и этому. В его руке теплая надёжная рука брата, которая напоминает, что вот это вот – реальность. А не та комнатка с рисунками собственной кровью. Ему страшно отпустить Олега, а вдруг, мираж развеется, и он снова очнется в писхбольнице? «Нет, Олег тут, все будет хорошо».       — Хотя бы удачно прошел..м..разговор? — Осторожно интересуется Разумовский, пытаясь узнать что он пропустил. Хотя бы с точки зрения друга, раз уж с точки зрения самого себя все заблокировано. Компьютерный гений не может взломать сам себя. Страх за Олега выступает холодным потом где-то на загривке.       — Вполне. — Друг как издевается, не выдавая никаких подробностей. — Не переживай, я же обещал, что все решу. Главное, что мы вместе и все получится. — Голос Волкова тихий, но полный завидной решимости и уверенности, что они смогут. Сергей бы и рад в это поверить, да уже обжегся пару раз, поверил в себя и в Олега. То, что это был не Олег, не является столь уж важным.       — Вместе. — Серёжа кивает, отпуская, наконец, руку друга. Собственные руки начинают же мелко подрагивать, от чего он стыдливо прячет их в карманы пижамных штанов. Запястья ещё немного немеют, но это такая мелочь. — А ещё есть? — Голос совсем жалобный, просящий, Речь, конечно же, о шоколаде, а не о разговорах с Птицей у Олега. Знать очень хочется, но он и не надеется на полную версию. Пернатый не будет так щедр, а Волков будет оберегать его даже от самого себя. Ты все равно ему не нужен. Обуза, он думает, что ты псих. Что я тебя лишь гроблю, а не помогаю. Щенок и Тряпка, лучшие друзья. «Не зови его так».       — Конечно, больше, чем раньше. —Олег улыбается так искренне, что невозможно не улыбнуться в ответ. — Сейчас. — Волков хлопает его по плечу, словно снова доказывая что он настоящий, реальный, не сон. Разумовский ему за это благодарен по гроб жизни, если честно. Темноволосый скрывается в кухне, и вот тогда-то его накрывает паника. Она длится недолго, пару секунд, а затем радужка глаза наливается золотом, а у Сергея остаётся лишь право стороннего наблюдателя. Как щедро, аж расплачется. Хватит с тебя вольностей, ты слишком отвлекаешься. А у нас с волчонком свои договоры, не мешайся.       — Чай будешь? — Из кухни сквозь шум воды и стук чашек о стол доносится вопрос друга, который ещё не знает, что с вопросом он немного опоздал.       — Ну, если ты настаиваешь.