ты ведь его сдержишь?

      Вырваться из оков сна достаточно сложно, но Сергей так устал от пыток во время осознанности, что хотя бы эту, самую малость, хотя бы во снах, хотел быть свободным. Свободным? Ты отдал мне контроль, слабак. Так что прими уже это. Ты слаб, я силен. Твои попытки сопротивления даже умилительны.       Он садится на кровати, зябко кутаясь в одеяло, которое натянул поверх халата, снять который он так и не решился, отчаянно боясь замерзнуть. Холод проникал ему прямо под кожу, гуляя ветром между костей, пронизывая так глубоко, что казалось, что он умрет от обморожения. Он помнил, что при истощении это нормально, низкий уровень гемоглобина в крови, ведь в психбольнице никто не следил за этим показателем, им было важно лишь, что бы он был цел, отвечал на вопросы. На вопросы он не отвечал, ведь никто не хотел его слышать, а не просто слушать. Кроме того врача, больно радостного от его случая, как от самой лучшей новогодней игрушки. Его он тоже найдет. Их всех.       Окно в спальне нараспашку и тихий звук шевеления листвы — это все что доносится до него, даря ощущение мнимого спокойствия. С улицы пахнет свежестью и какими-то сладковатыми цветами, хотя осень на дворе явно намекала, что цвести нечему. Разве что прогрессирующей галлюцинации.       Разумовский сидел на кровати достаточно долго, но спать ему не хотелось. Точнее, хотелось, но он не мог себе позволить. Прошли лишь сутки, а ты уже ноешь о своей свободе и страхах. Как же нам творить возмездие, если ты трясешься как банный лист?       «Нужен кофе» — мысль отчётливо крутилась в голове, не отпуская его ни на минуту. Кофе. Важная часть его жизни до заключения, почти такая же, как Марго, которая его избегает сейчас. А до этого и вовсе бросила, улетев из квартиры. Ей был ты не нужен. Ты нужен только мне, а я тебе. Так что хватит сожалений.Тело против его воли покидает теплые объятия постели и толкает его на поиски кофеина. Терять время казалось глупым. Нужно разрабатывать план, покинуть страну, эту лживую, грязную, гнилую страну, где все решают деньги, а не справедливость.       Шорохи со стороны дивана привлекают его внимание, и Сережа осторожно приближается ближе, немного с опаской приближаясь к спящему беспокойным сном Волкову. Тому явно снится что-то плохое, он дёргается, даже в состоянии сна движения у того по военному экономные, резкие. Лицо странно перекошено, будто ему больно. Птица внутри шипит, подбивает идти быстрее на кухню, но рука автоматически тянется разбудить, чтоб перестал мучиться. Хватит в этом доме одного с кошмарами. Да и смотреть на болезненно мечущегося по дивану Олега было неприятно, даже больно.       Хватит.       Сергей не совсем верит в реальность происходящего, однако реальность накрывает его в буквальном смысле, стоило ему только наклониться к спящему. Вспышка, и вот он уже лежит на диване лицом в подушку, а к пояснице крепко прижато что-то твердое. Пистолет. Этот псих убьет нас и глазом не моргнув. Мужчина начинает мелко подрагивать от испуга, хотя все внутри него щерится, как собака на улице, которую прижали к стене. В прочем, не велика разница.       — Скажи, что это пистолет, а не я резко стал в твоём вкусе за пару часов. — Укол в сторону недавней пикировки выходил слабым, даже жалким. Птица бьётся за свободу, делая пару рваных движений плечами, однако Олег и без того быстро отпускает его, убирая пистолет подальше, но фантомное ощущение не отпускает. Даже привычного ответа на колкость не следует. Дрожь не унимается, а горло будто сжала невидимая рука, мешая нормально вдохнуть. Ему кажется, что он вот-вот задохнется, но потом воздух мелкими дозами поступает в лёгкие, которые уже начинают гореть.       Он все ещё лежит на диване, как тряпичная кукла, у которой перерезали ниточки, связывающие с кукловодом. Ощущение липкого страха все никак не отступает, но мозг на удивление почти чист. Реальность кажется такой близкой. Усилием воли поднимается с дивана, пошатываясь от накатившей слабости. Выброс адреналина был недолгим, и теперь он расплачивался за него лёгким головокружением.       Разумовский боязливо проходит в кухню, продолжая мелко дрожать. Холод ли это или нервы, он не знает. Он знает лишь то, что Олег стоит у мойки до ужаса реальный. Слишком реальный, чтобы быть плодом воображения его больного разума, или очередной издевкой Птицы. Холодное дуло пистолета все ещё ощущается на пояснице, от чего по спине ходят толпы мурашек, но это ни капли его не волнует.       Олег. Жив. Как.       Мысли спутанные, их не может поймать даже его долбанная внутренняя шизофрения, от чего глаза у Серого синие, чистые, не чета его заляпанному сознанию. Он делает ещё один медленный шаг, и Олег сам сдавленно рычит «Нахуй» и преодолевает разделяющее их расстояние буквально в секунду.       Жив. Жив. Жив.       Пульс заменён на одно лишь это слово, обволакивая его, будто бы в теплый кокон. Ему не холодно, больше нет. Теплые, надёжные, реальные руки Волкова сжимают его исхудавшее тело почти до боли, но ему абсолютно похуй. Серёжа поднимает руки, чтобы обнять брата в ответ, но ощущает как его тело медленно передает контроль не ему. Нет, нет, пожалуйста. Ещё немного. Дай мне. Прошу, потом что угодно.       Олег отпускает его вместе с его сознанием, унося ощущение реальности вместе с собой. Разумовский же ощущает, как на лице расцветает кривая ухмылка, а глазам становится почти физически больно от разливания золота по радужке. НЕТ. Желтизна спешно отступает, а в ушах пульсирует «Тряпка». Похуй.       — Ты живой, ты правда живой… — Рыжеволосый делает шаг вперёд и практически повисает на лучшем друге, ноги его подводят, и его немного ведёт вниз, но ему плевать. Олег рядом. Живой. Целый. Они наконец-то дома. Оба. Оба свободны. — Но, мне же пришла похоронка. Погиб, пал смертью храбрых. — Тонкие руки сильнее обнимают Волка, словно это он сейчас исчезнет, а не почти прозрачный от истощения Сережа. Но он не хочет отпускать его.       Страшно. Так страшно.       — Конечно живой, — Хриплый, родной голос говорит чуть громче шёпота, но Сережа слышит каждое слово очень ясно, выхватывая каждый звук. Руки Волка обнимают его снова, удерживая от падения, заставляя его ощущать себя совсем беспомощным. Слабак. Он тебя использует, это же очевидно. Птица бьётся в припадке жгучей ненависти на подкорке сознания, но Разумовский чувствует себя невероятно сильным рядом с Олегом. Он обязательно защитит.       — Я знаю, прости, все пошло по пизде. Но я здесь, я живой. — «Живой, живой, живой. Скажи это ещё раз». Беззвучная мольба читается в его взгляде, хоть взгляда на сероглазого он не поднимает, продолжая его сжимать. — Эй, ты больше не в лечебнице, слышишь, все это — реально, клянусь. — Теплые ладони растирают его спину, даря тепло и успокоение. Как в детстве, когда Сергей просыпался в очередной раз от кошмара, в котором большая птица упорно пыталась его убить. Я играл с тобой, глупый. Ты же бросил меня, а я всегда был рядом. Не то, что он.       — Я- Я накосячил, прости. В Сирии все пошло не по плану, с похоронкой всё пошло не по плану. Ты должен был получить эти грёбанные документы в один день с моим сообщением, но правительство как всегда все проебало, — Разумовский цепляется за слова Олега так же сильно, как за него самого, боясь потерять ощущение реальности. «Правительство все проебало. Как всегда». Оно за это заплатит. Потом. Сначала Гром.       — Мне даже медали прислали, представляешь? — С изломом в голосе шепчет Серёжа, все ещё не разжимая объятия. Пальцы уже начинают неметь, да и непонятно откуда столько сил держаться, он и разжать он не может. Волк в его руках коротко хохочет, от чего все кажется ещё нормальнее. Реальнее. Настоящим.       — Выкинь их. Если бы тогда все пошло как надо, меня бы считали предателем и дезертиром. А тут «герой», стоило «помереть». Эй, Сереж, может- может тебе лучше сесть? — Предложение звучит разумным, но отпустить он пока ещё не готов. Хватит, отпустил уже тогда, больше года назад. Предлагал же остаться, но Олег не слушал его.        Ему нужны были деньги, обожание, признание. Посмотри как быстро вернулся, узнав что ты практически невменяем, но стал ещё успешнее и богаче. Ему нет до тебя дела.       Ложь.       Рыжий немного встряхивает головой, пытаясь отогнать голос Птицы куда подальше из своего сознания. Руки немного сжимаются сильнее, словно уже желая не обнимать, а душить. Только это не его желание. Волков же это интерпретирует по-своему, шепча ему: «Эй, Эй, тшш, все хорошо, я никуда не денусь, клянусь тебе». Но верить страшно, ведь уже девался. Поэтому он сдавленно кивает. Нет, помирать не стоило. Ничего не стоит твоей смерти. Лучше я, чем ты.       — Как ты выжил? Как вообще ты… а хотя, новости: понятно же как узнал. — Первый вопрос не давал ему покоя, а второй кажется безумно глупым. Все же лежит на ладони. Сам Сергей Разумовский, филантроп и молодой гений, оказался маньяком. Как же это было пропустить. Считаешь меня маньяком? Думаешь, они не заслужили смерти? Мы оба знаем, что заслужили. И что ты этого хотел.       — Да, новости. Я был в середине операции, когда увидел репортаж. Прикинь, в Сирии, Серёж. А выжил… изначально я не должен был умирать. Долгая история, но. — Олежа ненадолго замолкает, будто нарочно медлит, играя на его нервах и Разумовскому кажется на мгновение, что это снова очередной укол от его личной галлюцинации, а затем он ощущает лёгкую боль в голове, будто Птица осознанно делает это, и ощущение дарит ему даже облегчение. Больно, значит реально. — Но ты имеешь право знать. Я хотел рассказать с самого начала, но ты был слегка не в том состоянии.— Темноволосый явно преуменьшает, а сам бывший народный мститель издает нерадостный смешок. Будто сейчас он в том состоянии. Олег размыкает руки, затем осторожно расцепляет по одному пальцы Сергея, а после, мягко подталкивает в сторону стула, на который опускается рыжий, не отводя внимательного взгляда от своего ожившего друга.       Живой. Живой. Живой.       —Я- я не совсем военный. Все это дерьмо, что происходит, оно происходит везде, у обычных людей, в армии, в правительстве. Я задолбался, честно. И мне… предложили работу. Не помню уже, кто это был, то ли американцы, то ли ещё кто, в общем, им нужен был стрелок, чтобы снять важную цель. Платили хорошо, я согласился. Было пару операций, а потом- потом я попался. Придурок связной пересрал и сдал террористам, меня схватили. То что там было- в общем, не важно, что, но в конце концов пришел человек, который предложил мне сделку. Я работал на него уже не раз и он был заинтересован в моих услугах. Сделка была проста — он меня вытаскивает, и я работаю на него, или меня убивают — он или террористы, не важно, я бы дольше не протянул в любом случае. Я согласился. План был в том, чтобы натравить на дом, в котором меня держали, военных из моей части, вытащить меня и подорвать здание для отвлечения внимания. Просто до безумия, но это значило, что для нашей славной родины я буду считаться погибшим. Не без вести пропавшим, а погибшим. — Под конец бурной речи у Серёжи в голове как будто щелкают шестеренки, вставая на свои законные места, а Олег смотрит в стену, будто война происходит вот прямо там, на обветшалых выцветших обоях. Жевалки беспокойно ходят по его лицу, и Сергею хочется его успокоить, но руки все ещё не слушаются после долгих объятий, и все, что ему остаётся, это напряжённо смотреть на единственного оставшегося близкого человека.       Оставшегося? Просто единственного.       — Меня ранило, но это мелочь. Надо отдать должное, у моего заказчика были ресурсы, потому меня быстро поставили на ноги. Я мониторил каналы связи Минобороны и думал что просчитал, когда тебе должны сообщить. Отправил смс, потому что это был единственный канал связи. Но государство проебало, проебало на месяц! Но на тот момент у меня уже не было возможности связаться с тобой. Я смс увидел уже когда оказался в Питере. — Олег тяжело вздыхает, но прерывисто, будто смс причинили ему боль. Разумовский не совсем понимает, о каких смс идёт речь. Он помнил только пару, но разве пара смс вызвала бы такую реакцию? Он решает спросить об этом позднее, сейчас же решив сфокусироваться на истории возвращения. Ему не нужен ты, ему нужны твои возможности. Слишком складная история, не находишь? Замолчи.       — За те пару лет разбросанных заданий и последний год я стал достаточно известным наемником. Это было проще, чем слушать тупые приказы в армии. А потом я увидел в новостях репортаж о том, что тебя- о том что случилось. Сделал все, что мог, чтобы вытащить тебя как можно скорее. — Он сделал? Он опоздал. Он был жив больше года и не мог даже написать тебе вшивое письмо? Нарисовать рисунок, подать хоть-какой-то-мать-его-знак. Он бросил тебя добровольно. А я был рядом. Даже принял его лицо, лишь бы ты так не ныл. Нам же было хорошо. Нам будет хорошо. Обещаю. Сергей встряхивает головой, противясь гнусным мыслям, ядовитыми иглами проникающим в него с подачи Птицы. Олег жив, он вернулся, он его вытащил. Это, это то, что важно.       — То есть, та смс, предупреждение, это было в тот день, когда тебя выпустили из госпиталя? — Разумовский хотел задать другой вопрос, про те, другие смс, но с губ срывается этот и он покорно задвигает вопрос на подальше. Голос предательски подрагивает, как и он сам. Без Волкова стало снова холодно, но мысль о том, что Олег рядом, греет его изнутри. — Блять, как же все- Но это был год, целый, мать его год. Даже больше. Год лжи от мерзкой верхушки. Главное что ты жив. Родина давно уже стала гнилой, она ничего не заслуживает другого, как очищения. — На последней фразе в глазах Сергея пробегает золотистый отблеск, подпитываемый жгучей ненавистью к государству, а внутри клокочет холодная ярость. Его ли?       — Да. Отправил сразу как смог, через пару недель как меня вытащили. Прости, я- я не должен был полагаться на то, что они все сделают правильно. — Сережа и не злиться на сероглазого, как тут можно? Он буквально прошел через Ад. И все же это Волков успокаивает его, а не наоборот. «Никчемный из меня друг, наверное». Горькая мысль жалит как змея. Худший, наверное.       — Ты, Марго, все на месте. Как раньше. Ну, почти.— Эмоциональные качели снова им проиграны, а тело перестает слушаться, покорно уступая волю желтоглазому, от чего он смотрит отрешенно вниз, начиная разглядывать дощатый пол, словно в нем хранится тайна мироздания.       — Теперь точно будет, теперь ты от меня не избавишься. Я позабочусь о том, чтобы все было хорошо, слышишь? Обещаю. — Голос такой теплый, как и рука, ободряюще хлопающая его по плечу, но внутри у Разумовского становится лишь холоднее. Ненависть к системе, государству, военным, черт возьми. Она поднимается выше, а жажда справедливости и отомщения находит в этой ярости сильный отклик.       Сергей резко перестает дрожать, будто кто-то выключил в нем этот режим, переписал внутри него код. Что-то щелкает внутри, а затем затихает. Абсолютная тишина в голове до жути непривычна.       Пустота кажется страшной.       — Ничего. Я тоже позабочусь обо всем. Я обещаю.